пушкари улучили минутку, когда их ядра не могли попасть по своим… Ошарашенные внезапностью удара дворяне отступили, и городские ворота распахнулись навстречу возвращавшимся с поля битвы…
Дворяне несколько раз пытались ворваться в город, но пушкари и стрельцы пальбой отгоняли их прочь.
В этом бою Псков потерял двести человек порубленными насмерть и ранеными и десятков пять оставшихся в плену своих сыновей.
Женщины голосили у стен, кидаясь к раненым и узнавая о гибели близких…
– Эх, Иван, не верил тебе я: думал – врет дворянин! – горько признался Гаврила, увидев Чиркина в толпе возвратившихся с поля людей.
Чиркин скромно потупил глаза.
– Ратный я человек, Гаврила Левонтьич, смекаю малость! – со вздохом укора сказал он. – Что-то ты бледен, Левонтьич, не ранен? – спросил он сочувственно.
– Тело – пустое, Иван. В душе моей рана – вот то-то и больно! – ответил хлебник.
Во Всегородней избе ожидал Гаврилу Михайла Мошницын.
– Ну, князь воевода, чего натворил самосудом! – крикнул он злобно.
– Уйди, Михайла, убью, коли слово скажешь, – тихо ответил хлебник, идя на него.
Мошницын невольно посторонился… Мимо Мошницына Гаврила тяжело прошел в комнатушку под крышей Земской избы и заперся изнутри. Лежа на лавке ничком, уткнувшись лицом в ладони, он не слышал, как под окном светелки, один за другим съезжаясь и сходясь, земские выборные у крыльца громко говорили о битве и о самочинстве Гаврилы, как толковали об убитых и раненых… Ближний церковный колокол звонил похоронным звоном… Издалека, от Варламских ворот, еще слышалась редкая пищальная пальба… Все это шло мимо слуха Гаврилы. Он думал о боевой неудаче.
Будь эта битва не тотчас после ночного совета в Земской избе, он считал бы, что кто-то выдал Хованскому сговор псковских начальных людей. Но ведь и времени не было для изменной вести, да и кого винить! Все были только свои.
Вдруг прозвенел над городом знакомый призывный удар сполошного колокола. Гаврила очнулся и поднял голову. Колокол дрогнул, ударил еще и еще и залился призывным воем.
Хлебник сел на скамье. В окно светелки он видел ожившую площадь. К Рыбницкой башне сбегался народ. От Земской избы к дощанам шагали Максим Гречин, Устинов, поп Яков, мясник Леванисов, Левонтий-бочар и Неволя Сидоров. Они шли, рассуждая о чем-то между собой.
«Чего ж меня не позвали? К чему бьет сполох?» – подумал Гаврила, удивленно следя за толпой земских выборных.
Поп Яков понемногу отстал от других, постоял и вдруг, подобрав полы рясы в обе руки, пустился бегом назад к Земской избе.
«Не ко мне ли?» – подумал Гаврила, с невольной усмешкой следя за бегущим старым попом.
Он слышал, как поп взбежал на крыльцо, как поднимался по ступеням к светелке. Гаврила скинул крючок.
– Левонтьич! Сполох на тебя… Изменой чернят твое имя… В тюрьму посадят…
Гаврила не дал попу закончить.
– Идем! – оборвал он.
– Куда ты! На площадь не суйся – убьют. Народ на тебя напустят!
– Идем! – настойчиво повторил Гаврила, уже спускаясь по лестнице.
– Гаврила Левонтьич, опомнись! Бежим в Запсковье, укрою до время, пока поутихнет народ! – молил поп, хватая Гаврилу за полу зипуна. – В печали и гневе от битвы… весь город…
– Что я – вор?! – резко крикнул Гаврила. – Не хошь – не иди, хоронись к попадье под подол!
– Ты сбесился, Левонтьич! Два года, как матушка, царство небесно, скончалась… – жалобно бормотал поп, едва поспевая за быстрым шагом рослого хлебника.
Лошадь Гаврилы стояла взнузданная возле крыльца Всегородней. Мимо ехал какой-то пушкарь.
– Эй, пушкарь, дай-ка бате коня. У башни отдам! – окликнул Гаврила.
– Лезь, поп! – с усмешкой сказал хлебник, подсаживая его под тощий старческий зад в седло.
Они доскакали мигом.
Толпа стояла, тесно сбившись вокруг дощана, на который первым вскочил тонкоголосый и грузный Устинов и говорил с толпой. Гаврила услышал его слова:
– Как князек басурманский, правит Гаврилка! Не дело то, господа! К ответу злодея! Спрятался ныне. Заперся в Земской избе, в светелке, страшась народа. Мы кровь проливали, а он… – И вдруг на последнем слове Устинов осекся – он увидел хлебника. Вся площадь оглянулась по направлению взгляда Устинова, и все увидели, что тот, кого обвиняли в страхе, явился на суд народу.
– Дорогу Гавриле! Дорогу! – послышались восклицания вокруг.
При словах Устинова у Гаврилы перехватило дыхание волнением.
– Не надо, братцы! – махнув рукой расступившимся горожанам, тихо сказал хлебник, стараясь казаться спокойным.
Он осмотрел окружающих и, не заметив ни в ком вражды к себе, вдруг успокоился в самом деле.
– Братцы мои! Горожане! – выкрикнул он с седла.
И толпа повернулась в его сторону, явно предпочитая его Устинову.
– Я вас не страшусь! Вам правдой служу. Вы сами меня обрали, поставили к ратному делу, и я служу… – крикнул хлебник. – Никого не страшусь!.. – повторил он. – А крови Устинов не лил – все брешет, а вот моя кровь, коль хотят ее большие люди!..
Гаврила рванул застежки зипуна и показал свой бок, залитый кровью.
– Пуля задела, – сказал он. – Жалеешь, Устинов, что сердце она не достала? Не ты заметил!.. А воля твоя – ты бы не дал уж маху!..
Народ отозвался гулом, но хлебник остановил всех движением руки…
– И мне бы не жалко того, господа псковитяне, когда б от того не Устиновы нас одолели, а мы их… – сказал Гаврила. – А в том и беда, что устиновска сила взяла – дворяне, бояре да большие люди изменой какого-то пса в поле нас одолели, вот в чем беда! Да мыслят они, что и тут, на Рыбницкой площади, нас одолеют: раздор между нас учинят…
При слове «измена» грозный ропот прошел в толпе.
– Братцы, за что ж на меня поклеп! – растерянно крикнул Устинов с другой стороны площади. Он увидал, что побит противником. – Не за бояр, за город болею!.. – оправдывался он.
– Ты первый полез на поклеп! – возразили в толпе.
– Братцы, горожане! То был не последний бой! Опять поведу. Только, братцы, глядите измену лучше, – звал хлебник. – Кто кого на измене изловит, того не мешкав тащите во Всегороднюю избу, ко мне. Я под пытку поставлю.
– А как их узнать?! – выкрикнул голос.
– Нешто нам скажутся! – громко воскликнул второй.
– Скажу, как узнать, – ответил Гаврила. – Изменщики и боярские люди повинное челобитье составили. Приписи к челобитью сбирают. Кто припись с кого попросит, того и хватайте, уж знать – то боярский подсыльщик. Кто припись дал – тоже изменщик. Кто ропот сеет в народе – изменщик, кто розни в городе будит, тот боярский подсыльщик, кто уныние поселяет в сердцах, и тот сотворяет измену!..
Опять прошел гул в толпе.
Гаврила видел, что победил. Толпа окружила его. Жалкая кучка выборных из больших посадских и старых стрельцов одиноко стояла по ту сторону площади, оставленная и забытая толпой у двух селитряных дощанов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
Дворяне несколько раз пытались ворваться в город, но пушкари и стрельцы пальбой отгоняли их прочь.
В этом бою Псков потерял двести человек порубленными насмерть и ранеными и десятков пять оставшихся в плену своих сыновей.
Женщины голосили у стен, кидаясь к раненым и узнавая о гибели близких…
– Эх, Иван, не верил тебе я: думал – врет дворянин! – горько признался Гаврила, увидев Чиркина в толпе возвратившихся с поля людей.
Чиркин скромно потупил глаза.
– Ратный я человек, Гаврила Левонтьич, смекаю малость! – со вздохом укора сказал он. – Что-то ты бледен, Левонтьич, не ранен? – спросил он сочувственно.
– Тело – пустое, Иван. В душе моей рана – вот то-то и больно! – ответил хлебник.
Во Всегородней избе ожидал Гаврилу Михайла Мошницын.
– Ну, князь воевода, чего натворил самосудом! – крикнул он злобно.
– Уйди, Михайла, убью, коли слово скажешь, – тихо ответил хлебник, идя на него.
Мошницын невольно посторонился… Мимо Мошницына Гаврила тяжело прошел в комнатушку под крышей Земской избы и заперся изнутри. Лежа на лавке ничком, уткнувшись лицом в ладони, он не слышал, как под окном светелки, один за другим съезжаясь и сходясь, земские выборные у крыльца громко говорили о битве и о самочинстве Гаврилы, как толковали об убитых и раненых… Ближний церковный колокол звонил похоронным звоном… Издалека, от Варламских ворот, еще слышалась редкая пищальная пальба… Все это шло мимо слуха Гаврилы. Он думал о боевой неудаче.
Будь эта битва не тотчас после ночного совета в Земской избе, он считал бы, что кто-то выдал Хованскому сговор псковских начальных людей. Но ведь и времени не было для изменной вести, да и кого винить! Все были только свои.
Вдруг прозвенел над городом знакомый призывный удар сполошного колокола. Гаврила очнулся и поднял голову. Колокол дрогнул, ударил еще и еще и залился призывным воем.
Хлебник сел на скамье. В окно светелки он видел ожившую площадь. К Рыбницкой башне сбегался народ. От Земской избы к дощанам шагали Максим Гречин, Устинов, поп Яков, мясник Леванисов, Левонтий-бочар и Неволя Сидоров. Они шли, рассуждая о чем-то между собой.
«Чего ж меня не позвали? К чему бьет сполох?» – подумал Гаврила, удивленно следя за толпой земских выборных.
Поп Яков понемногу отстал от других, постоял и вдруг, подобрав полы рясы в обе руки, пустился бегом назад к Земской избе.
«Не ко мне ли?» – подумал Гаврила, с невольной усмешкой следя за бегущим старым попом.
Он слышал, как поп взбежал на крыльцо, как поднимался по ступеням к светелке. Гаврила скинул крючок.
– Левонтьич! Сполох на тебя… Изменой чернят твое имя… В тюрьму посадят…
Гаврила не дал попу закончить.
– Идем! – оборвал он.
– Куда ты! На площадь не суйся – убьют. Народ на тебя напустят!
– Идем! – настойчиво повторил Гаврила, уже спускаясь по лестнице.
– Гаврила Левонтьич, опомнись! Бежим в Запсковье, укрою до время, пока поутихнет народ! – молил поп, хватая Гаврилу за полу зипуна. – В печали и гневе от битвы… весь город…
– Что я – вор?! – резко крикнул Гаврила. – Не хошь – не иди, хоронись к попадье под подол!
– Ты сбесился, Левонтьич! Два года, как матушка, царство небесно, скончалась… – жалобно бормотал поп, едва поспевая за быстрым шагом рослого хлебника.
Лошадь Гаврилы стояла взнузданная возле крыльца Всегородней. Мимо ехал какой-то пушкарь.
– Эй, пушкарь, дай-ка бате коня. У башни отдам! – окликнул Гаврила.
– Лезь, поп! – с усмешкой сказал хлебник, подсаживая его под тощий старческий зад в седло.
Они доскакали мигом.
Толпа стояла, тесно сбившись вокруг дощана, на который первым вскочил тонкоголосый и грузный Устинов и говорил с толпой. Гаврила услышал его слова:
– Как князек басурманский, правит Гаврилка! Не дело то, господа! К ответу злодея! Спрятался ныне. Заперся в Земской избе, в светелке, страшась народа. Мы кровь проливали, а он… – И вдруг на последнем слове Устинов осекся – он увидел хлебника. Вся площадь оглянулась по направлению взгляда Устинова, и все увидели, что тот, кого обвиняли в страхе, явился на суд народу.
– Дорогу Гавриле! Дорогу! – послышались восклицания вокруг.
При словах Устинова у Гаврилы перехватило дыхание волнением.
– Не надо, братцы! – махнув рукой расступившимся горожанам, тихо сказал хлебник, стараясь казаться спокойным.
Он осмотрел окружающих и, не заметив ни в ком вражды к себе, вдруг успокоился в самом деле.
– Братцы мои! Горожане! – выкрикнул он с седла.
И толпа повернулась в его сторону, явно предпочитая его Устинову.
– Я вас не страшусь! Вам правдой служу. Вы сами меня обрали, поставили к ратному делу, и я служу… – крикнул хлебник. – Никого не страшусь!.. – повторил он. – А крови Устинов не лил – все брешет, а вот моя кровь, коль хотят ее большие люди!..
Гаврила рванул застежки зипуна и показал свой бок, залитый кровью.
– Пуля задела, – сказал он. – Жалеешь, Устинов, что сердце она не достала? Не ты заметил!.. А воля твоя – ты бы не дал уж маху!..
Народ отозвался гулом, но хлебник остановил всех движением руки…
– И мне бы не жалко того, господа псковитяне, когда б от того не Устиновы нас одолели, а мы их… – сказал Гаврила. – А в том и беда, что устиновска сила взяла – дворяне, бояре да большие люди изменой какого-то пса в поле нас одолели, вот в чем беда! Да мыслят они, что и тут, на Рыбницкой площади, нас одолеют: раздор между нас учинят…
При слове «измена» грозный ропот прошел в толпе.
– Братцы, за что ж на меня поклеп! – растерянно крикнул Устинов с другой стороны площади. Он увидал, что побит противником. – Не за бояр, за город болею!.. – оправдывался он.
– Ты первый полез на поклеп! – возразили в толпе.
– Братцы, горожане! То был не последний бой! Опять поведу. Только, братцы, глядите измену лучше, – звал хлебник. – Кто кого на измене изловит, того не мешкав тащите во Всегороднюю избу, ко мне. Я под пытку поставлю.
– А как их узнать?! – выкрикнул голос.
– Нешто нам скажутся! – громко воскликнул второй.
– Скажу, как узнать, – ответил Гаврила. – Изменщики и боярские люди повинное челобитье составили. Приписи к челобитью сбирают. Кто припись с кого попросит, того и хватайте, уж знать – то боярский подсыльщик. Кто припись дал – тоже изменщик. Кто ропот сеет в народе – изменщик, кто розни в городе будит, тот боярский подсыльщик, кто уныние поселяет в сердцах, и тот сотворяет измену!..
Опять прошел гул в толпе.
Гаврила видел, что победил. Толпа окружила его. Жалкая кучка выборных из больших посадских и старых стрельцов одиноко стояла по ту сторону площади, оставленная и забытая толпой у двух селитряных дощанов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194