до царя с челобитьем дойдет ли, а коней у московских людей покрадет – голову про заклад!
– Миром выбрали, – возразил летописец.
– Тьфу ты, миром! Да нешто так выбирают! По мирскому делу такие ли люди надобны! Ни единого человека доброго не обрали!..
– Идем-ка, что ль, с нами, Истома. Посидим, потолкуем, – позвал Томила. – Максим вина принесет, а в закуску груздочки.
…Гаврила и Прохор удивленно взглянули на нового гостя Томилы.
– К винцу и пьяница! – подмигнул Истоме Прохор.
– А мне его хоть не будь! Без вина, вишь, хмелен! – возразил Истома.
Максим Яга разливал по стаканам водку.
– Слышьте, братцы, пить пей, да дело разумей! Чего же ныне деять? Челобитчики выбраны никудышны людишки: глянь туды, глянь сюды – ни единого нет, чтобы тайное дело наше ему поверить, – сказал Томила. – Кому же теперь дать послания наши? Как мыслишь, Левонтьич?
Хлебник крякнул, поставил пустой стакан и черпнул из блюда грибов.
– Попадья успенская, что ли, тебя полюбила, Иваныч! Экие грузди! Окроме нее, нигде не едал таких, – сказал он.
– Груздочки на славу! – поддержал и Коза.
– Знать, грамота и в грибах тоже надобна, – вставил словечко Яга.
Истома смолчал. Поставив пустую кружку на стол, он забыл закусить и хмуро поглядывал на собутыльников.
– Истома, а ты что же груздей! – угощал хозяин.
– Грустей да печалей всю жизнь довольно. Радостей человеку мало, – сказал звонарь. – Как же земское дело теперь, Томила Иваныч?
– Сам видишь, люди не те.
– Устрашился, стало? Так что же ты, человек еси али рак, что задом попятился! – внезапно напал Истома.
Постучались в ворота.
– Кого-то бог дал!
Томила вышел. Возвратился в избу с одним из только что выбранных челобитчиков – Савелием-рыбником.
– Вот и Савося под чарку! – приветливо воскликнул Яга.
– Ох, братцы, без чарки мне жарко! – сказал с сокрушением рыбник, подсаживаясь к столу.
– Что так? Народ тебе честь оказал, а ты экой жаленушкой ходишь! – усмехнулся Гаврила. – Трахни-ка поставушку да расскажи, что стряслось.
Рыбник выпил, скользнул взглядом по столу, закусил.
– Назвался груздем – полезай в пузо! – с невеселой шуткой сказал он.
– Чего же у тебя стряслось? Аль опять из-за плеса с Устиновым тяжба? – спросил Томила.
– Хуже, Томила Иваныч! Уж ты пособи. Не раз выручал, научи опять, чего деять… Сам знаешь, время какое горячее в рыбном деле – весна, а меня самого как в сети загнали: прошлый год по градским делам задолжался я рыбникам, на Москве исходил деньжишек, а лишку не воротил. За то меня в челобитчики и обрали: мол, ты добром тех денег не воротил, а теперь сколь исходишь за челобитьем, то мы за долг твой зачтем. А я лучше долг ворочу втройне. Мне ныне от промысла отбывать негоже.
– А ты сейчас чарку пил, чего молвил? – с насмешкой спросил Коза.
– Чего молвил?
– Назвался груздем – полезай! Вот и ты полезай!
– Да нешто я сам назвался! Устинов проклятый кричал мое имя. Ему без меня раздольней ловить по Великой до самого устья! – воскликнул рыбник. Он с недоверием, словно взвешивая, взглянул на гостей Томилы. И, будто решившись, признался: – И то сказать-то, Томила Иваныч, страшусь я по экому воровскому делу. Пропадешь на Москве. А у меня, знаешь, пятеро малых да два старика на шее. Осиротить их страшусь. Кого бы в место мое принанять с челобитьем ехать. Уж я и деньжишек не пожалею и о здравии стану молиться. Хозяйка моя подорожничков напечет, и вином употчую вдосталь! Каб ты мне помог сыскать человека…
Истома встал со скамьи и шагнул на середину избы.
– Я еду! Меня посылай! – звучно и уверенно сказал он.
Он выпрямился во весь свой рост и почти касался головою невысокого потолка избы. Прозрачной синевы глаза его молодо засветились на испитом лице. Он отшвырнул костыли, словно почувствовал небывалый приток силы.
Все изумленно уставились на него.
Рыбник бросился подымать костыли.
– А клюшки-то, клюшки как же? – забормотал он, тыча костыль в руку Истомы.
Звонарь с удивлением взглянул на костыль, словно не он два года не расставался с подпоркой.
– Для такого великого дела я и без клюшек до самого гроба господня, не то что в Москву дойду! – торжественно заявил Истома. – А ты уйди отсель! Дух от тебя нехороший! – гневно сказал он рыбнику.
Рыбник попятился к порогу.
– Томила Иваныч… – словно прося защиты хозяина, пролепетал он от двери.
– Ладно, ладно, Савелий, ступай. Ужо приходи вечерком, и уладим, – пообещал Томила незадачливому челобитчику.
Рыбник вышел.
7
Тайные грамоты бабка зашила в шапку Истомы. Его приодели, обули. Томила позаботился придать благообразный вид его запущенной густой бороде, и из всех челобитчиков города он выглядел самым почтенным, внушающим доверие.
Истома твердо стоял на ногах, но после долгих месяцев, проведенных с костылями, он никак не знал, куда девать руки, и поп Яков отдал ему в дорогу свой посох.
Томила зашел за звонарем, чтобы проводить его к Земской избе, где челобитчики принимали от выборных составителей и от земских старост челобитную грамоту.
– Елисею Лисице в Новгороде поклон скажи от меня да перво листы покажи ему с глазу на глаз. Он знает новгородцев, кто не продаст, – говорил в последний раз летописец, напутствуя Истому в дорогу.
– Во всем положись, как на камень… Прощай, Томила Иваныч, – сказал на прощание Истома. – Спасибо. Открыл ты глаза мне на мир. Бог мне дал, как червю, только брюхо, чтоб ползать, а ты крылья вырастил… Люблю я тебя за то…
Толпа провожатых окружила Всегороднюю. Семьи челобитчиков тесно стояли вокруг саней и возков, приготовленных в путь.
Из растворенных дверей Земской избы, переполненной любопытным народом, доносился голос земского старосты, торжественно читавшего текст челобитья. Когда он умолк, во Всегородней поднялся гул, и толпа расступилась, давая дорогу посланцам Пскова к царю.
Важно сходя с крыльца, челобитчики выступали, красуясь перед народом. Возле саней они стали прощаться с семьями. Жены их суетливо крестили в дорогу, совали в руки забытые второпях подорожные гостинцы. Ребята бросались на шею отъезжающим отцам.
Возле крытых саней посадского выборного Сысоя Григорьева его хозяйка, со злыми глазами, сухая и угловатая баба, в богатой шубе, размазавши по лицу румяна, пилила мужа:
– Куды те нелегкая тащит! Смотрел бы, как люди-то деют! Савелия-рыбника шиш от семейки, от дома угонишь! Нанял вместо себя человека, и жив и здоров!.. А тебе-то, вишь, надо чести посадской!.. Дураков ищет честь-то!
– Не тяни ты жилы! Не в супостатские страны – к царю православному еду! – прорвался, не вытерпев, муж.
– А куды я с робятами денусь? Семь душ нарожал, да к царю! Бери их с собой!
– Что ты воешь, Устинья Самойловна! Люди в Литву да в Неметчину ездят – не гинут! – вмешался посадский из провожатых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
– Миром выбрали, – возразил летописец.
– Тьфу ты, миром! Да нешто так выбирают! По мирскому делу такие ли люди надобны! Ни единого человека доброго не обрали!..
– Идем-ка, что ль, с нами, Истома. Посидим, потолкуем, – позвал Томила. – Максим вина принесет, а в закуску груздочки.
…Гаврила и Прохор удивленно взглянули на нового гостя Томилы.
– К винцу и пьяница! – подмигнул Истоме Прохор.
– А мне его хоть не будь! Без вина, вишь, хмелен! – возразил Истома.
Максим Яга разливал по стаканам водку.
– Слышьте, братцы, пить пей, да дело разумей! Чего же ныне деять? Челобитчики выбраны никудышны людишки: глянь туды, глянь сюды – ни единого нет, чтобы тайное дело наше ему поверить, – сказал Томила. – Кому же теперь дать послания наши? Как мыслишь, Левонтьич?
Хлебник крякнул, поставил пустой стакан и черпнул из блюда грибов.
– Попадья успенская, что ли, тебя полюбила, Иваныч! Экие грузди! Окроме нее, нигде не едал таких, – сказал он.
– Груздочки на славу! – поддержал и Коза.
– Знать, грамота и в грибах тоже надобна, – вставил словечко Яга.
Истома смолчал. Поставив пустую кружку на стол, он забыл закусить и хмуро поглядывал на собутыльников.
– Истома, а ты что же груздей! – угощал хозяин.
– Грустей да печалей всю жизнь довольно. Радостей человеку мало, – сказал звонарь. – Как же земское дело теперь, Томила Иваныч?
– Сам видишь, люди не те.
– Устрашился, стало? Так что же ты, человек еси али рак, что задом попятился! – внезапно напал Истома.
Постучались в ворота.
– Кого-то бог дал!
Томила вышел. Возвратился в избу с одним из только что выбранных челобитчиков – Савелием-рыбником.
– Вот и Савося под чарку! – приветливо воскликнул Яга.
– Ох, братцы, без чарки мне жарко! – сказал с сокрушением рыбник, подсаживаясь к столу.
– Что так? Народ тебе честь оказал, а ты экой жаленушкой ходишь! – усмехнулся Гаврила. – Трахни-ка поставушку да расскажи, что стряслось.
Рыбник выпил, скользнул взглядом по столу, закусил.
– Назвался груздем – полезай в пузо! – с невеселой шуткой сказал он.
– Чего же у тебя стряслось? Аль опять из-за плеса с Устиновым тяжба? – спросил Томила.
– Хуже, Томила Иваныч! Уж ты пособи. Не раз выручал, научи опять, чего деять… Сам знаешь, время какое горячее в рыбном деле – весна, а меня самого как в сети загнали: прошлый год по градским делам задолжался я рыбникам, на Москве исходил деньжишек, а лишку не воротил. За то меня в челобитчики и обрали: мол, ты добром тех денег не воротил, а теперь сколь исходишь за челобитьем, то мы за долг твой зачтем. А я лучше долг ворочу втройне. Мне ныне от промысла отбывать негоже.
– А ты сейчас чарку пил, чего молвил? – с насмешкой спросил Коза.
– Чего молвил?
– Назвался груздем – полезай! Вот и ты полезай!
– Да нешто я сам назвался! Устинов проклятый кричал мое имя. Ему без меня раздольней ловить по Великой до самого устья! – воскликнул рыбник. Он с недоверием, словно взвешивая, взглянул на гостей Томилы. И, будто решившись, признался: – И то сказать-то, Томила Иваныч, страшусь я по экому воровскому делу. Пропадешь на Москве. А у меня, знаешь, пятеро малых да два старика на шее. Осиротить их страшусь. Кого бы в место мое принанять с челобитьем ехать. Уж я и деньжишек не пожалею и о здравии стану молиться. Хозяйка моя подорожничков напечет, и вином употчую вдосталь! Каб ты мне помог сыскать человека…
Истома встал со скамьи и шагнул на середину избы.
– Я еду! Меня посылай! – звучно и уверенно сказал он.
Он выпрямился во весь свой рост и почти касался головою невысокого потолка избы. Прозрачной синевы глаза его молодо засветились на испитом лице. Он отшвырнул костыли, словно почувствовал небывалый приток силы.
Все изумленно уставились на него.
Рыбник бросился подымать костыли.
– А клюшки-то, клюшки как же? – забормотал он, тыча костыль в руку Истомы.
Звонарь с удивлением взглянул на костыль, словно не он два года не расставался с подпоркой.
– Для такого великого дела я и без клюшек до самого гроба господня, не то что в Москву дойду! – торжественно заявил Истома. – А ты уйди отсель! Дух от тебя нехороший! – гневно сказал он рыбнику.
Рыбник попятился к порогу.
– Томила Иваныч… – словно прося защиты хозяина, пролепетал он от двери.
– Ладно, ладно, Савелий, ступай. Ужо приходи вечерком, и уладим, – пообещал Томила незадачливому челобитчику.
Рыбник вышел.
7
Тайные грамоты бабка зашила в шапку Истомы. Его приодели, обули. Томила позаботился придать благообразный вид его запущенной густой бороде, и из всех челобитчиков города он выглядел самым почтенным, внушающим доверие.
Истома твердо стоял на ногах, но после долгих месяцев, проведенных с костылями, он никак не знал, куда девать руки, и поп Яков отдал ему в дорогу свой посох.
Томила зашел за звонарем, чтобы проводить его к Земской избе, где челобитчики принимали от выборных составителей и от земских старост челобитную грамоту.
– Елисею Лисице в Новгороде поклон скажи от меня да перво листы покажи ему с глазу на глаз. Он знает новгородцев, кто не продаст, – говорил в последний раз летописец, напутствуя Истому в дорогу.
– Во всем положись, как на камень… Прощай, Томила Иваныч, – сказал на прощание Истома. – Спасибо. Открыл ты глаза мне на мир. Бог мне дал, как червю, только брюхо, чтоб ползать, а ты крылья вырастил… Люблю я тебя за то…
Толпа провожатых окружила Всегороднюю. Семьи челобитчиков тесно стояли вокруг саней и возков, приготовленных в путь.
Из растворенных дверей Земской избы, переполненной любопытным народом, доносился голос земского старосты, торжественно читавшего текст челобитья. Когда он умолк, во Всегородней поднялся гул, и толпа расступилась, давая дорогу посланцам Пскова к царю.
Важно сходя с крыльца, челобитчики выступали, красуясь перед народом. Возле саней они стали прощаться с семьями. Жены их суетливо крестили в дорогу, совали в руки забытые второпях подорожные гостинцы. Ребята бросались на шею отъезжающим отцам.
Возле крытых саней посадского выборного Сысоя Григорьева его хозяйка, со злыми глазами, сухая и угловатая баба, в богатой шубе, размазавши по лицу румяна, пилила мужа:
– Куды те нелегкая тащит! Смотрел бы, как люди-то деют! Савелия-рыбника шиш от семейки, от дома угонишь! Нанял вместо себя человека, и жив и здоров!.. А тебе-то, вишь, надо чести посадской!.. Дураков ищет честь-то!
– Не тяни ты жилы! Не в супостатские страны – к царю православному еду! – прорвался, не вытерпев, муж.
– А куды я с робятами денусь? Семь душ нарожал, да к царю! Бери их с собой!
– Что ты воешь, Устинья Самойловна! Люди в Литву да в Неметчину ездят – не гинут! – вмешался посадский из провожатых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194