Верно, составляли хитрые планы, как подстроить ему ловушку…
«Как бы не так! — вдруг решил Салават. — Довольно быть мальчиком. Здесь идёт битва за жизнь Салавата, а в битве бывает нужна не только отвага — и хитрость! Крикнуть им в рожу вызов — это значит выдать себя головой, а мы ещё будем бороться!..»
Хотя Салават и мог говорить по-русски, но Шешковский и его чиновники, допрашивая многих башкир, привыкли к тому, что с ними нужно говорить через переводчика. Так же обратились и к Салавату. И он не выдал себя. За время, пока переводчик, подбирая башкирские фразы, передавал вопросы чиновников, Салават обдумывал свой ответ.
— Как ты пристал к самозванцу Пугачёву? — спросил сам Шешковский. — Чем он тебя прельстил?
Хотелось сказать, что он прельстил правдой, доброй любовью ко всем народам, но Салават, смирив свою гордость, сказал, что Овчинников взял его в плен, когда он шёл с сотней башкир к генералу Кару по указу начальства.
— Башкирам как было противиться с луками против пушки, одной только сотнею против тысячи казаков?.. — заключил Салават.
— А когда самозванец тебя отпустил домой, почему ты от них не отстал? Государыня в сентябре всем покорным мятежникам милость свою даровала. Ты знал ли о том?
«Я сам своею рукой истреблял изменников, я сжигал их дома и добро, угонял их скот!» — рвались слова из сердца. Так трудно было себя покорить и сейчас, чтобы не крикнуть врагам этих слов… Глупое слово — «покорность»… Но Салават покорил себя снова.
— Ярлыки давали? Я знаю. Много было таких: ярлык у начальства возьмёт — и опять бунтовать… Нет, я так не делал. Я обещал государю служить и служил…
— Самозванцу! — резко воскликнул один из чиновников.
— Государю! — твёрдо сказал Салават. — Откуда нам знать, что он был самозванец!..
— Указ вам читали, что он самозванец и вор, а не царь? — раздражённо сказал Шешковский.
— Читали указ, — отвечал Салават, — Там было сказано, что он беглый каторжник, казак Пугачёв, что у него вырваны ноздри, обрезаны уши, клейма на лбу и щеках, Я сам видал — нос цел, уши целы, лоб, щеки гладкие. Это совсем другой человек.
— Значит, ты волей ему служил? — спросил чиновник.
— Ведь как сказать — волей?! — ответил Салават. — Мы, башкирские люди, войны не хотели. Казаки хотели войны, а когда государь велит воевать — что тут делать!.. Я домой хотел убежать, казаки поймали меня, стреляли — вот рана… — Салават стал расстёгивать платье.
— Так что ж, казаки тебя обижали? — с насмешкой спросил Шешковский.
— Совсем обижали! Ай, как обижали! Я ведь чуть на войне не пропал!.. — вздохнул Салават.
— А народ ты грабил? — спросили его.
— Как так грабил народ?! — возмущённо, ото всей души, отвечал Салават. — Кабы я грабил народ, государь указал бы меня повесить…
— Вор, вор, вор!.. — закричал Шешковский, брызжа слюной, и вскочил с места.
Салават замолчал, не понимая причины его крика.
— Вор, самозванец — не государь!.. — пояснил молодой чиновник. — Разбойник-казак, самозванец!
Хитрые искорки промелькнули в глазах Салавата.
— Я так и хотел сказать: кабы я грабил народ, кабы я воровал, обижал бы людей, разбойник и самозванец меня приказал бы повесить. Вор не велел народ обижать. За грабёж и обиды народу злодей-вор всех вешал, — сказал Салават. — Я только ходил на войну, стрелял. На войне ведь как не стрелять! Кто стрелять не хотел, того самого убивали…
— А твой отец, старшина Юлай, волей с тобой пошёл к вору? — спросил Шешковский.
— Нет, совсем нет, атай в другом месте ходил воевать.
— Его, что же, тоже Пугач взял силой?
— Я как знаю! Атай старик ведь, а я малайка совсем… Старик мне не скажет…
Старичок шепнул что-то офицеру, сидевшему рядом. Тот дёрнул шнурок звонка.
Вошёл солдат.
— Привести Юлая Азналихова!
Ввели Юлая. Он был так же закован в цепи и одет в арестантский халат, как и сын. Они встретились взглядами.
— Как твоё имя? — через переводчика обратился Шешковский к Юлаю. — Это твой сын?
— Он говорит: «Не знаю, похож будто, да как знать — давно не видал», — отвечал переводчик со слов Юлая.
Обер-палач усмехнулся.
— У тебя молодые глаза. Может, признаешь отца? — обратился он к Салавату.
— Как не знать — отец ведь!
— Расскажи старику, что сын его признает, — приказал Шешковский переводчику.
Юлай принял сообщение безмолвно.
Ему только и надо было знать, не выдаёт ли себя Салават за другое лицо.
— Верно, что сын твой сжёг Симский завод? — спросил Шешковский.
Юлай гордо выпрямился; при этом его цепи звякнули.
— Я сам сжёг завод, — сказал он, — я сжёг, и аллах на моей стороне. Русский купец отнял у меня землю, он обманул меня. Я сжёг завод, я сжёг деревни, поставленные на моей земле. Я сжёг неверную бумагу — купчую крепость, которой меня обманули.
— Другие заводы ты сжёг? — последовал вопрос.
— Усть-Катав завод я сжёг, — заявил все так же твёрдо Юлай. — Катав-завод я сжёг. На моей земле были заводы. Царь сказал, что больше неправды не будет, и я сжёг заводы.
— Спроси, знает ли он, что Пугач не царь был, а вор?
Юлай выслушал переводчика.
— Вот сказал: «Неправды не будет…» Разве так вор говорит? Вот сказал: «Всякого вора, кто землю взял, кто человека обидел, — смертью казнить»… Разве вор так говорит? Если он вор был, значит, хорошо царём представился. Справедливый вор лучше, чем вороватый царь!
— Ну, ну… Молчать! — крикнул Шешковский на переводчика, словно он был виноват в сказанном Юлаем.
— Что же, старшина Шайтан-Кудейского юрта Юлай Азналихов, забыл присягу, данную её величеству государыне Екатерине Алексеевне? — спросил Шешковский, барабаня по столу пальцами. — Может, от старости позабыл?
— Присяга государю Петру Фёдоровичу раньше была, — отвечал Юлай. — Я бы не нарушил присяги, если бы не поверил, что царь он… Сначала не шёл — меня смертью казнить хотели…
— А в твоей деревне Шиганаевке при тебе Салават верных людей сжёг живьём?
— Ничего не знаю, — отвечал старик, — не видел, как Салават жёг людей… Не было так… — уверенно заявил он.
— А с тобой Салават был на заводах, когда ты их жёг?
— Нет, не был, — ответил Юлай. — Мои заводы я сам сжёг.
— Увести! — приказал Шешковский.
* * *
Пытки были, как «позорное и бесчеловечное дело», запрещены «просвещённой» и «всемилостивой» императрицей Екатериной, и потому стены пыточных камер и двойные двери не пропускали стонов терзаемых палачами людей.
Но если бы стены а двери не были столь непроницаемы, всё равно никто не услышал бы стона, вырвавшегося из груди Салавата.
Он молчал, когда его жгли огнём, когда руки и ноги завинчивали в тиски, когда под окровавленные ногти ему загоняли иглы, он молчал под плетьми и на дыбе…
Так же, как и в Казани, он не назвал имён, не признал в лицо самых близких людей, а сколько их было поставлено здесь перед ним, как и он, измученных и истерзанных палачами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
«Как бы не так! — вдруг решил Салават. — Довольно быть мальчиком. Здесь идёт битва за жизнь Салавата, а в битве бывает нужна не только отвага — и хитрость! Крикнуть им в рожу вызов — это значит выдать себя головой, а мы ещё будем бороться!..»
Хотя Салават и мог говорить по-русски, но Шешковский и его чиновники, допрашивая многих башкир, привыкли к тому, что с ними нужно говорить через переводчика. Так же обратились и к Салавату. И он не выдал себя. За время, пока переводчик, подбирая башкирские фразы, передавал вопросы чиновников, Салават обдумывал свой ответ.
— Как ты пристал к самозванцу Пугачёву? — спросил сам Шешковский. — Чем он тебя прельстил?
Хотелось сказать, что он прельстил правдой, доброй любовью ко всем народам, но Салават, смирив свою гордость, сказал, что Овчинников взял его в плен, когда он шёл с сотней башкир к генералу Кару по указу начальства.
— Башкирам как было противиться с луками против пушки, одной только сотнею против тысячи казаков?.. — заключил Салават.
— А когда самозванец тебя отпустил домой, почему ты от них не отстал? Государыня в сентябре всем покорным мятежникам милость свою даровала. Ты знал ли о том?
«Я сам своею рукой истреблял изменников, я сжигал их дома и добро, угонял их скот!» — рвались слова из сердца. Так трудно было себя покорить и сейчас, чтобы не крикнуть врагам этих слов… Глупое слово — «покорность»… Но Салават покорил себя снова.
— Ярлыки давали? Я знаю. Много было таких: ярлык у начальства возьмёт — и опять бунтовать… Нет, я так не делал. Я обещал государю служить и служил…
— Самозванцу! — резко воскликнул один из чиновников.
— Государю! — твёрдо сказал Салават. — Откуда нам знать, что он был самозванец!..
— Указ вам читали, что он самозванец и вор, а не царь? — раздражённо сказал Шешковский.
— Читали указ, — отвечал Салават, — Там было сказано, что он беглый каторжник, казак Пугачёв, что у него вырваны ноздри, обрезаны уши, клейма на лбу и щеках, Я сам видал — нос цел, уши целы, лоб, щеки гладкие. Это совсем другой человек.
— Значит, ты волей ему служил? — спросил чиновник.
— Ведь как сказать — волей?! — ответил Салават. — Мы, башкирские люди, войны не хотели. Казаки хотели войны, а когда государь велит воевать — что тут делать!.. Я домой хотел убежать, казаки поймали меня, стреляли — вот рана… — Салават стал расстёгивать платье.
— Так что ж, казаки тебя обижали? — с насмешкой спросил Шешковский.
— Совсем обижали! Ай, как обижали! Я ведь чуть на войне не пропал!.. — вздохнул Салават.
— А народ ты грабил? — спросили его.
— Как так грабил народ?! — возмущённо, ото всей души, отвечал Салават. — Кабы я грабил народ, государь указал бы меня повесить…
— Вор, вор, вор!.. — закричал Шешковский, брызжа слюной, и вскочил с места.
Салават замолчал, не понимая причины его крика.
— Вор, самозванец — не государь!.. — пояснил молодой чиновник. — Разбойник-казак, самозванец!
Хитрые искорки промелькнули в глазах Салавата.
— Я так и хотел сказать: кабы я грабил народ, кабы я воровал, обижал бы людей, разбойник и самозванец меня приказал бы повесить. Вор не велел народ обижать. За грабёж и обиды народу злодей-вор всех вешал, — сказал Салават. — Я только ходил на войну, стрелял. На войне ведь как не стрелять! Кто стрелять не хотел, того самого убивали…
— А твой отец, старшина Юлай, волей с тобой пошёл к вору? — спросил Шешковский.
— Нет, совсем нет, атай в другом месте ходил воевать.
— Его, что же, тоже Пугач взял силой?
— Я как знаю! Атай старик ведь, а я малайка совсем… Старик мне не скажет…
Старичок шепнул что-то офицеру, сидевшему рядом. Тот дёрнул шнурок звонка.
Вошёл солдат.
— Привести Юлая Азналихова!
Ввели Юлая. Он был так же закован в цепи и одет в арестантский халат, как и сын. Они встретились взглядами.
— Как твоё имя? — через переводчика обратился Шешковский к Юлаю. — Это твой сын?
— Он говорит: «Не знаю, похож будто, да как знать — давно не видал», — отвечал переводчик со слов Юлая.
Обер-палач усмехнулся.
— У тебя молодые глаза. Может, признаешь отца? — обратился он к Салавату.
— Как не знать — отец ведь!
— Расскажи старику, что сын его признает, — приказал Шешковский переводчику.
Юлай принял сообщение безмолвно.
Ему только и надо было знать, не выдаёт ли себя Салават за другое лицо.
— Верно, что сын твой сжёг Симский завод? — спросил Шешковский.
Юлай гордо выпрямился; при этом его цепи звякнули.
— Я сам сжёг завод, — сказал он, — я сжёг, и аллах на моей стороне. Русский купец отнял у меня землю, он обманул меня. Я сжёг завод, я сжёг деревни, поставленные на моей земле. Я сжёг неверную бумагу — купчую крепость, которой меня обманули.
— Другие заводы ты сжёг? — последовал вопрос.
— Усть-Катав завод я сжёг, — заявил все так же твёрдо Юлай. — Катав-завод я сжёг. На моей земле были заводы. Царь сказал, что больше неправды не будет, и я сжёг заводы.
— Спроси, знает ли он, что Пугач не царь был, а вор?
Юлай выслушал переводчика.
— Вот сказал: «Неправды не будет…» Разве так вор говорит? Вот сказал: «Всякого вора, кто землю взял, кто человека обидел, — смертью казнить»… Разве вор так говорит? Если он вор был, значит, хорошо царём представился. Справедливый вор лучше, чем вороватый царь!
— Ну, ну… Молчать! — крикнул Шешковский на переводчика, словно он был виноват в сказанном Юлаем.
— Что же, старшина Шайтан-Кудейского юрта Юлай Азналихов, забыл присягу, данную её величеству государыне Екатерине Алексеевне? — спросил Шешковский, барабаня по столу пальцами. — Может, от старости позабыл?
— Присяга государю Петру Фёдоровичу раньше была, — отвечал Юлай. — Я бы не нарушил присяги, если бы не поверил, что царь он… Сначала не шёл — меня смертью казнить хотели…
— А в твоей деревне Шиганаевке при тебе Салават верных людей сжёг живьём?
— Ничего не знаю, — отвечал старик, — не видел, как Салават жёг людей… Не было так… — уверенно заявил он.
— А с тобой Салават был на заводах, когда ты их жёг?
— Нет, не был, — ответил Юлай. — Мои заводы я сам сжёг.
— Увести! — приказал Шешковский.
* * *
Пытки были, как «позорное и бесчеловечное дело», запрещены «просвещённой» и «всемилостивой» императрицей Екатериной, и потому стены пыточных камер и двойные двери не пропускали стонов терзаемых палачами людей.
Но если бы стены а двери не были столь непроницаемы, всё равно никто не услышал бы стона, вырвавшегося из груди Салавата.
Он молчал, когда его жгли огнём, когда руки и ноги завинчивали в тиски, когда под окровавленные ногти ему загоняли иглы, он молчал под плетьми и на дыбе…
Так же, как и в Казани, он не назвал имён, не признал в лицо самых близких людей, а сколько их было поставлено здесь перед ним, как и он, измученных и истерзанных палачами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131