Его нужно было во всём исполнять.
Первой загорелась деревенька на руднике невдалеке от Саткинского завода, где застал башкирские отряды указ Пугачёва. Деревня была покинута жителями, бежавшими при приближении битвы и грохоте пушек. Когда её жгли, никто не спасал от огня пожитков, никто не плакал о горевшем добре, но поджигавший деревеньку Аллагуват был радостен. Среди множества сожжённых в боях русских и башкирских деревенек она сгорела бы неприметно, если бы Аллагуват и его единомышленники не кричали сами о том, что вслед за этой деревней пожгут и все остальные селения русских.
— Чтобы духом русским не пахло на нашей земле! — кривляясь, кричал Аллагуват.
— Что он кричит, полковник? — спросил заводской атаман Голубев у Салавата.
— Царская воля такая, значит, — сказал Салават, не умея и сам объяснить, что значит такой поворот в линии Пугачёва. — Государь велит русским идти в кунгурские земли…
Салават, как и другие башкиры, не ощущал пугачёвских поражений как приближения конца. Примитивное представление о том, что война — это игра удачи и неудачи, царило в народе. Ни Салават, ни кто другой из его сподвижников, ни даже сам Пугачёв не владели таким кругозором, который позволил бы видеть все широкое поле народной битвы, разлившейся по империи. Даже Пугачёв не мог подняться к вершинам государственной мысли, которая позволила бы ему заключить, что дворянское государство уже двинуло против него настоящие военные силы и повсеместно готовится к отпору народным восстаниям. Пугачёву, как и его соратникам, казалось, что попросту они продолжают войну, вместо одних крепостей занимая другие, продвигаясь вперёд, а не назад на Яик, значит — не отступая, а наступая.
Вести о том, что пугачёвское войско потерпело ряд неудач — под Татищевой, Оренбургом, Уфой, — совпадали с вестями о том, что царь взял крепость Магнитную, что он стоит в Белорецком заводе, что он захватил крепость Троицкую…
Государь приближается с войском, идёт в башкирские земли… Ему нужно войско…
И Салават снова послал своих верных соратников по степным и горным кочевьям скликать к оружию воинов.
В течение целой недели шли неустанные битвы с гусарами Михельсона.
Они оба были равно горячи, поворотливы и стремительны — опытный Михельсон и юный, горящий отвагою Салават.
Они караулили один другого в засадах, обманывали ложною вылазкой, затевая шумную стычку, чтобы в это же время нежданно обрушиться на врага с другой стороны.
Михельсон доносил в эти дни по начальству, что он нашёл такое сопротивление, какого не ждал от башкирских толп.
В эти дни Салават снова почувствовал себя полководцем и силой. Перед лицом надвинувшейся опасности все разногласия смолкли среди башкирских военачальников, все без слов признавали первенство Салавата и подчинялись ему.
В течение этой недели упорных боев башкирам под командою Салавата пришлось проделать снова прежний путь, снова вернуться от Сатки на Симский завод.
— Сегодня сожжём деревни, из-за которых шёл спор ещё в твоём детстве, — сказал довольный Юлай Салавату.
И Юлай оказался довольно умён для того, чтобы сделать это руками русских, которые были с ними.
В эти дни башкирам опять удалось соединиться с отрядом Белобородова. Именно Белобородов и взялся исполнить царский указ о заводских деревеньках.
— Государь повелевает вам, — выкрикивал Белобородов, — идти в Кунгурский уезд, в хлебные места, на вольные земли.
И заводчане, сбившись толпой над скарбишком, собранным на возы, не смея громко роптать, роняли молчаливые, сдержанные слезы… Среди них у Салавата было немало знакомцев, и Салават не глядел им в глаза. Он знал, что его считают обманщиком. Но что он мог сделать?
Заводской атаман Голубев с кучкою заводских казаков бодрил остальных заводчан.
— Воля, знать, братцы, царская такова, — говорил он. — Тут за заводчиком жили, а там за царём поживём! — Голубев понизил голос: — А буде чего с государем неладно стрясётся да бояре его перемогут — и разбежимся куда глаза глянут…
— Ладно тебе, бобылю, а кто с ребятишками, тем как?! — возражали ему.
Женщины причитали, глядя на чёрные головни, оставшиеся от срубов жилищ, со слезами глотая сизый горячий дым:
— Ни колышка, ни дворушка, ни голого землицы клочочка!.. Где голову приклонить? От ненастья негде укрыться, от грома-молнии схорониться!..
За женщинами кричали ребята.
Собаки подняли вой.
Испуганный скот мычал, косясь на огонь налитыми кровью глазами.
Тяжёлые, низкие тучи багровели в отсветах пламени.
Словно заколдованная, стояла толпа у пожара. Башкиры Айтугана много раз принимались уговаривать и отгонять людей — всё было напрасно: сила, подобная той, которая держит у смертной постели близкого и родного друга до последнего мига, последнего вздоха, когда уже нет сомнения в том, что кончено все, — такая же сила держала и заводчан у пожара. Только тогда, когда рухнул последний сруб, когда искры уже перестали взлетать вьюгою в тёмное небо, когда почернели угли и зарево стёрлось с туч, когда в рассветном тумане уж не вздымался, а низко стелился последний дым, тогда заскрипели возы по далёкой дороге к чужим местам…
Окружённые войском пугачевцев, симские заводчане покинули горькую подневольную родину, чтобы в слезах искать новой, более радостной жизни…
Горящий взор Пугачёва, его проникновенные речи, тёплая человеческая простота пленили Салавата. Царь повторил его заветные думы о воле, и думы эти ожили, будто в сказке. Царь словом своим освобождал рабов от неволи, отворял темницы, брал крепости, изгонял чиновников. Тысячи людей во имя воли и правды сходились к нему, под его знамёна. Он звал народы сражаться не за себя — царя, не за честь свою, не за славу, а ради их собственного народного блага.
В песнях славить такого царя, отдать за него жизнь в сражении Салават был готов в любой час…
Весть о том, что царь скоро придёт к их кочевьям и поселениям, вдохновила Салавата. Он готовил ему достойную встречу. Посланные Салаватом друзья вернулись со свежими отрядами, и в горах Кигинского юрта раскинулся огромный табор башкирской конницы. Салават ждал, когда государь призовёт его к бою.
Конные разъезды оберегали табор со всех сторон на десяток вёрст. На вершине горы, прикрывавшей табор со стороны Саткинского завода, куда прорвался Михельсон, были установлены две пушки для охраны горных проходов. Оставшиеся четыре пушки и заставы были поставлены также у речных переправ.
За день до этого Белобородов, по приказу Пугачёва, вышел на помощь к нему в Саткинский завод. Белобородов повёл с собой заводские отряды рабочих с Симского и Катавских заводов. Уходя, Белобородов приказал Салавату ожидать от него вестей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Первой загорелась деревенька на руднике невдалеке от Саткинского завода, где застал башкирские отряды указ Пугачёва. Деревня была покинута жителями, бежавшими при приближении битвы и грохоте пушек. Когда её жгли, никто не спасал от огня пожитков, никто не плакал о горевшем добре, но поджигавший деревеньку Аллагуват был радостен. Среди множества сожжённых в боях русских и башкирских деревенек она сгорела бы неприметно, если бы Аллагуват и его единомышленники не кричали сами о том, что вслед за этой деревней пожгут и все остальные селения русских.
— Чтобы духом русским не пахло на нашей земле! — кривляясь, кричал Аллагуват.
— Что он кричит, полковник? — спросил заводской атаман Голубев у Салавата.
— Царская воля такая, значит, — сказал Салават, не умея и сам объяснить, что значит такой поворот в линии Пугачёва. — Государь велит русским идти в кунгурские земли…
Салават, как и другие башкиры, не ощущал пугачёвских поражений как приближения конца. Примитивное представление о том, что война — это игра удачи и неудачи, царило в народе. Ни Салават, ни кто другой из его сподвижников, ни даже сам Пугачёв не владели таким кругозором, который позволил бы видеть все широкое поле народной битвы, разлившейся по империи. Даже Пугачёв не мог подняться к вершинам государственной мысли, которая позволила бы ему заключить, что дворянское государство уже двинуло против него настоящие военные силы и повсеместно готовится к отпору народным восстаниям. Пугачёву, как и его соратникам, казалось, что попросту они продолжают войну, вместо одних крепостей занимая другие, продвигаясь вперёд, а не назад на Яик, значит — не отступая, а наступая.
Вести о том, что пугачёвское войско потерпело ряд неудач — под Татищевой, Оренбургом, Уфой, — совпадали с вестями о том, что царь взял крепость Магнитную, что он стоит в Белорецком заводе, что он захватил крепость Троицкую…
Государь приближается с войском, идёт в башкирские земли… Ему нужно войско…
И Салават снова послал своих верных соратников по степным и горным кочевьям скликать к оружию воинов.
В течение целой недели шли неустанные битвы с гусарами Михельсона.
Они оба были равно горячи, поворотливы и стремительны — опытный Михельсон и юный, горящий отвагою Салават.
Они караулили один другого в засадах, обманывали ложною вылазкой, затевая шумную стычку, чтобы в это же время нежданно обрушиться на врага с другой стороны.
Михельсон доносил в эти дни по начальству, что он нашёл такое сопротивление, какого не ждал от башкирских толп.
В эти дни Салават снова почувствовал себя полководцем и силой. Перед лицом надвинувшейся опасности все разногласия смолкли среди башкирских военачальников, все без слов признавали первенство Салавата и подчинялись ему.
В течение этой недели упорных боев башкирам под командою Салавата пришлось проделать снова прежний путь, снова вернуться от Сатки на Симский завод.
— Сегодня сожжём деревни, из-за которых шёл спор ещё в твоём детстве, — сказал довольный Юлай Салавату.
И Юлай оказался довольно умён для того, чтобы сделать это руками русских, которые были с ними.
В эти дни башкирам опять удалось соединиться с отрядом Белобородова. Именно Белобородов и взялся исполнить царский указ о заводских деревеньках.
— Государь повелевает вам, — выкрикивал Белобородов, — идти в Кунгурский уезд, в хлебные места, на вольные земли.
И заводчане, сбившись толпой над скарбишком, собранным на возы, не смея громко роптать, роняли молчаливые, сдержанные слезы… Среди них у Салавата было немало знакомцев, и Салават не глядел им в глаза. Он знал, что его считают обманщиком. Но что он мог сделать?
Заводской атаман Голубев с кучкою заводских казаков бодрил остальных заводчан.
— Воля, знать, братцы, царская такова, — говорил он. — Тут за заводчиком жили, а там за царём поживём! — Голубев понизил голос: — А буде чего с государем неладно стрясётся да бояре его перемогут — и разбежимся куда глаза глянут…
— Ладно тебе, бобылю, а кто с ребятишками, тем как?! — возражали ему.
Женщины причитали, глядя на чёрные головни, оставшиеся от срубов жилищ, со слезами глотая сизый горячий дым:
— Ни колышка, ни дворушка, ни голого землицы клочочка!.. Где голову приклонить? От ненастья негде укрыться, от грома-молнии схорониться!..
За женщинами кричали ребята.
Собаки подняли вой.
Испуганный скот мычал, косясь на огонь налитыми кровью глазами.
Тяжёлые, низкие тучи багровели в отсветах пламени.
Словно заколдованная, стояла толпа у пожара. Башкиры Айтугана много раз принимались уговаривать и отгонять людей — всё было напрасно: сила, подобная той, которая держит у смертной постели близкого и родного друга до последнего мига, последнего вздоха, когда уже нет сомнения в том, что кончено все, — такая же сила держала и заводчан у пожара. Только тогда, когда рухнул последний сруб, когда искры уже перестали взлетать вьюгою в тёмное небо, когда почернели угли и зарево стёрлось с туч, когда в рассветном тумане уж не вздымался, а низко стелился последний дым, тогда заскрипели возы по далёкой дороге к чужим местам…
Окружённые войском пугачевцев, симские заводчане покинули горькую подневольную родину, чтобы в слезах искать новой, более радостной жизни…
Горящий взор Пугачёва, его проникновенные речи, тёплая человеческая простота пленили Салавата. Царь повторил его заветные думы о воле, и думы эти ожили, будто в сказке. Царь словом своим освобождал рабов от неволи, отворял темницы, брал крепости, изгонял чиновников. Тысячи людей во имя воли и правды сходились к нему, под его знамёна. Он звал народы сражаться не за себя — царя, не за честь свою, не за славу, а ради их собственного народного блага.
В песнях славить такого царя, отдать за него жизнь в сражении Салават был готов в любой час…
Весть о том, что царь скоро придёт к их кочевьям и поселениям, вдохновила Салавата. Он готовил ему достойную встречу. Посланные Салаватом друзья вернулись со свежими отрядами, и в горах Кигинского юрта раскинулся огромный табор башкирской конницы. Салават ждал, когда государь призовёт его к бою.
Конные разъезды оберегали табор со всех сторон на десяток вёрст. На вершине горы, прикрывавшей табор со стороны Саткинского завода, куда прорвался Михельсон, были установлены две пушки для охраны горных проходов. Оставшиеся четыре пушки и заставы были поставлены также у речных переправ.
За день до этого Белобородов, по приказу Пугачёва, вышел на помощь к нему в Саткинский завод. Белобородов повёл с собой заводские отряды рабочих с Симского и Катавских заводов. Уходя, Белобородов приказал Салавату ожидать от него вестей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131