Увидав, что он лежит на земле ногами к польскому лагерю, они дико взвыли, оставили гарцы и быстро поскакали к своим.
– Что с ними? – спрашивали новички шляхтичи.
– У них это считается дурной приметой, когда первый мертвый упадет головой к своим. Значит, будет неудача.
Всю ночь польская сторожевая конница простояла в открытом поле в ожидании неприятеля. На рассвете вдали показались казаки, надвигавшиеся, как грозная туча, с шумом, криком, песнями. Они разбили свой лагерь верстах в пяти от поляков. За казаками появились и татары. Казаки и татары тотчас же по приходе бросились на неприятеля. Целый день продолжалась битва: ни та, ни другая сторона не уступала. Бились до ночи и только темнота прекратила сражение. И поляки, и казаки приписывали себе победу. Хан расположился в ставке на холме, отсюда он мог видеть весь ход сражения. Его окружали мурзы; им он сообщал свои замечания.
– Много ляхов, ой много! – говорил он. – Я и не думал, что у короля так много войска.
– Хмель тебя обманул, высокий повелитель! – заметил хитрый мурза Белибей. – Он нарочно говорил, что у короля и тридцати тысяч не наберется. – А нельзя ли нам как-нибудь помириться с ляхами? – обратился хан к своим советникам.
– Ляхи и сами не прочь помириться с тобой, – отвечал Белибей. – Пусть дерзкий казак сам сражается с ними, как хочет.
– Я бы рад был его бросить, – заметил хан, – да только надо, чтобы было за что, а не то мне придется отвечать перед султаном.
Мурзы поддержали Белибея и говорили, что надо уйти от Хмеля.
Весть об этом дошла до казаков. Ивашко вбежал в палатку гетмана и, едва переводя дух, проговорил:
– Я сейчас от татар. Нехорошие вести, батько.
– Что такое? – с испугом спросил Хмельницкий.
– Хан хочет перейти к ляхам.
– Бессовестный татарин, – с сердцем сказал Хмельницкий.
Он тотчас же пошел к Ислам-Гирею.
Последние воины татары вернулись уже с поля. Хан сидел в своей палатке, поджав под себя ноги и задумчиво покуривая трубку. Он гневно взглянул на гетмана.
– Ты обманщик, казак! Где ясыр, мне обещанный, где добыча?
– Высокий повелитель, – с поклоном отвечал Хмельницкий, – и ясыр, и добыча будут, как только мы победим поляков.
– Это я и без тебя знаю, – с досадой отвечал хан. – Да победим ли? У короля большое войско и храбрые воины.
– Это только сначала, – отвечал Богдан, – а как мы продержим их под солнечным зноем да станем их обстреливать, ни днем, ни ночью не дадим им покоя, не допустим к ним съестных припасов, вся их храбрость сразу пропадет.
– И ты думаешь, я тут долго буду сидеть и смотреть, как ты их обстреливаешь, – нетерпеливо крикнул хан, топнув ногой. – Ты смеешься надо мной, казак! Мало того, что насильно заставил меня идти на моих друзей, ты еще думаешь, что можешь меня держать здесь, а я буду ждать, пока поляки перебьют все мое войско. Завтра же ты должен покончить с поляками! Завтра же, не позже! Слышишь ли ты? Не то я тебя самого отведу к королю.
– Хорошо! Завтра, так завтра! – коротко отвечал Хмельницкий, видя, что хан слишком разгневался.
Гетман ушел, а хан тотчас же позвал к себе визиря и Белибея; они о чем-то долго совещались, и, когда все уже в лагере спали, Белибей тайно поскакал в польский лагерь.
Гетману не спалось, он тихо стоял на пороге своего шатра и пристально рассматривал польский лагерь. Вдруг он кликнул дежурного казака и велел ему позвать Ивашка.
Через несколько минут казак стоял уже перед гетманом, молодцевато закинув чуб за ухо.
– Ивашко, хочешь быть полковником? – спросил гетман. Ивашко посмотрел на него и улыбнулся.
– Шутишь, батько!
– Нет, не шучу, – серьезно сказал Богдан. – Вот видишь этот польский редут на берегу реки? – продолжал он, показывая вдаль.
– Вижу, батько!
– Там у них стоят немцы. Они теперь, наверное, спят после битвы, и сторожей тоже не видать, верно, где-нибудь прикорнули за уголком и спят. Собери отряд смельчаков, переколи немцев и воротись в табор. Вот и будешь полковником.
– Попробую, батько! – коротко отвечал Ивашко.
Через полчаса казаки уже хозяйничали в сонном редуте, кололи и рубили так ловко, что ни один немец не пикнул, и весь лагерь продолжал спать. Долго работали казаки, а немцев оставалось еще много.
– Эк их сколько! – ворчали они шепотом, – даже руки устали.
– Слышите, панове братья, – сказал один из казаков. – Видно, мы с устатка-то последних не совсем прикончили, стонут.
Некоторые из умиравших, действительно, стонали, и один из сторожевых артиллеристов, дремавших у своей пушки, вдруг встрепенулся.
– Ну, братцы, на утек, – скомандовал Ивашко, – скорей в реку.
Один за другим казаки неслышно бултыхнулись в воду и пропали, промелькнув как молния в глазах у пушкаря. Он выпалил, забили тревогу, весь лагерь поднялся на ноги; жолнеры зажгли тысячи лучин и бросились к злополучному редуту. Там недвижно лежали перебитые немцы, и только немногие из них еще хрипели в предсмертной агонии.
– Враги! – разнеслось по лагерю. – Казаки, татары? Где они?
– Тут в лагере! Режут!
Все переполошились, все заметались, и только один пушкарь, поднявший тревогу, стоял на месте, неподвижно смотря в реку; он начал догадываться, в чем дело.
На другом берегу двигались какие-то черные пятна, и пушкарь указал на них рукой.
– Вот они! – проговорил он, – выбрались на берег и утекают к своим.
– Удивительно, непостижимо! – говорили поляки. – Но мы сами виноваты, нельзя спать!
Тотчас же обо всем донесли королю, и он отдал приказ готовиться к битве.
Когда казаки прискакали в табор, там тоже все поднялись, разбуженные пушечным выстрелом. Торопились устроить обычный четырехугольник из возов, устанавливали пехоту внутри четырехугольника, по бокам становили конницу.
Татары расположились на равнине длинным узким полумесяцем, загнутым назад. Против них стояло правое крыло польского войско под началом Потоцкого, а знаменитый польский герой Иеремия находился на левом крыле, под начальством Калиновского. Это левое крыло упиралось в реку, правое же тянулось до самого леса. В центре стоял сам король, охраняемый пятью стами знатнейших всадников, молодцеватыми гусарами с длинными копьями, немецкой пехотой и артиллерией. Позади этого несокрушимого ядра стояла пехота и лагерь, так же, как у казаков, защищенный связанными возами. Король не думал оставлять поле битвы; он бодро стоял на избранном пункте и взором опытного воина обозревал всю позицию. Приближенные советовали ему удалиться и предохранить себя от опасности.
– Посмотрите, ваше величество, – говорил ему канцлер Лещинский, –хана все считают храбрым воином, а между тем он только следит за битвой вдали от пуль.
– Для меня не пример другие короли, – отвечал Ян Казимир. – Я хочу жить одной жизнью с моим народом, хочу, чтобы в опасности дворяне видели своего короля, это придаст им бодрости и устрашит врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Что с ними? – спрашивали новички шляхтичи.
– У них это считается дурной приметой, когда первый мертвый упадет головой к своим. Значит, будет неудача.
Всю ночь польская сторожевая конница простояла в открытом поле в ожидании неприятеля. На рассвете вдали показались казаки, надвигавшиеся, как грозная туча, с шумом, криком, песнями. Они разбили свой лагерь верстах в пяти от поляков. За казаками появились и татары. Казаки и татары тотчас же по приходе бросились на неприятеля. Целый день продолжалась битва: ни та, ни другая сторона не уступала. Бились до ночи и только темнота прекратила сражение. И поляки, и казаки приписывали себе победу. Хан расположился в ставке на холме, отсюда он мог видеть весь ход сражения. Его окружали мурзы; им он сообщал свои замечания.
– Много ляхов, ой много! – говорил он. – Я и не думал, что у короля так много войска.
– Хмель тебя обманул, высокий повелитель! – заметил хитрый мурза Белибей. – Он нарочно говорил, что у короля и тридцати тысяч не наберется. – А нельзя ли нам как-нибудь помириться с ляхами? – обратился хан к своим советникам.
– Ляхи и сами не прочь помириться с тобой, – отвечал Белибей. – Пусть дерзкий казак сам сражается с ними, как хочет.
– Я бы рад был его бросить, – заметил хан, – да только надо, чтобы было за что, а не то мне придется отвечать перед султаном.
Мурзы поддержали Белибея и говорили, что надо уйти от Хмеля.
Весть об этом дошла до казаков. Ивашко вбежал в палатку гетмана и, едва переводя дух, проговорил:
– Я сейчас от татар. Нехорошие вести, батько.
– Что такое? – с испугом спросил Хмельницкий.
– Хан хочет перейти к ляхам.
– Бессовестный татарин, – с сердцем сказал Хмельницкий.
Он тотчас же пошел к Ислам-Гирею.
Последние воины татары вернулись уже с поля. Хан сидел в своей палатке, поджав под себя ноги и задумчиво покуривая трубку. Он гневно взглянул на гетмана.
– Ты обманщик, казак! Где ясыр, мне обещанный, где добыча?
– Высокий повелитель, – с поклоном отвечал Хмельницкий, – и ясыр, и добыча будут, как только мы победим поляков.
– Это я и без тебя знаю, – с досадой отвечал хан. – Да победим ли? У короля большое войско и храбрые воины.
– Это только сначала, – отвечал Богдан, – а как мы продержим их под солнечным зноем да станем их обстреливать, ни днем, ни ночью не дадим им покоя, не допустим к ним съестных припасов, вся их храбрость сразу пропадет.
– И ты думаешь, я тут долго буду сидеть и смотреть, как ты их обстреливаешь, – нетерпеливо крикнул хан, топнув ногой. – Ты смеешься надо мной, казак! Мало того, что насильно заставил меня идти на моих друзей, ты еще думаешь, что можешь меня держать здесь, а я буду ждать, пока поляки перебьют все мое войско. Завтра же ты должен покончить с поляками! Завтра же, не позже! Слышишь ли ты? Не то я тебя самого отведу к королю.
– Хорошо! Завтра, так завтра! – коротко отвечал Хмельницкий, видя, что хан слишком разгневался.
Гетман ушел, а хан тотчас же позвал к себе визиря и Белибея; они о чем-то долго совещались, и, когда все уже в лагере спали, Белибей тайно поскакал в польский лагерь.
Гетману не спалось, он тихо стоял на пороге своего шатра и пристально рассматривал польский лагерь. Вдруг он кликнул дежурного казака и велел ему позвать Ивашка.
Через несколько минут казак стоял уже перед гетманом, молодцевато закинув чуб за ухо.
– Ивашко, хочешь быть полковником? – спросил гетман. Ивашко посмотрел на него и улыбнулся.
– Шутишь, батько!
– Нет, не шучу, – серьезно сказал Богдан. – Вот видишь этот польский редут на берегу реки? – продолжал он, показывая вдаль.
– Вижу, батько!
– Там у них стоят немцы. Они теперь, наверное, спят после битвы, и сторожей тоже не видать, верно, где-нибудь прикорнули за уголком и спят. Собери отряд смельчаков, переколи немцев и воротись в табор. Вот и будешь полковником.
– Попробую, батько! – коротко отвечал Ивашко.
Через полчаса казаки уже хозяйничали в сонном редуте, кололи и рубили так ловко, что ни один немец не пикнул, и весь лагерь продолжал спать. Долго работали казаки, а немцев оставалось еще много.
– Эк их сколько! – ворчали они шепотом, – даже руки устали.
– Слышите, панове братья, – сказал один из казаков. – Видно, мы с устатка-то последних не совсем прикончили, стонут.
Некоторые из умиравших, действительно, стонали, и один из сторожевых артиллеристов, дремавших у своей пушки, вдруг встрепенулся.
– Ну, братцы, на утек, – скомандовал Ивашко, – скорей в реку.
Один за другим казаки неслышно бултыхнулись в воду и пропали, промелькнув как молния в глазах у пушкаря. Он выпалил, забили тревогу, весь лагерь поднялся на ноги; жолнеры зажгли тысячи лучин и бросились к злополучному редуту. Там недвижно лежали перебитые немцы, и только немногие из них еще хрипели в предсмертной агонии.
– Враги! – разнеслось по лагерю. – Казаки, татары? Где они?
– Тут в лагере! Режут!
Все переполошились, все заметались, и только один пушкарь, поднявший тревогу, стоял на месте, неподвижно смотря в реку; он начал догадываться, в чем дело.
На другом берегу двигались какие-то черные пятна, и пушкарь указал на них рукой.
– Вот они! – проговорил он, – выбрались на берег и утекают к своим.
– Удивительно, непостижимо! – говорили поляки. – Но мы сами виноваты, нельзя спать!
Тотчас же обо всем донесли королю, и он отдал приказ готовиться к битве.
Когда казаки прискакали в табор, там тоже все поднялись, разбуженные пушечным выстрелом. Торопились устроить обычный четырехугольник из возов, устанавливали пехоту внутри четырехугольника, по бокам становили конницу.
Татары расположились на равнине длинным узким полумесяцем, загнутым назад. Против них стояло правое крыло польского войско под началом Потоцкого, а знаменитый польский герой Иеремия находился на левом крыле, под начальством Калиновского. Это левое крыло упиралось в реку, правое же тянулось до самого леса. В центре стоял сам король, охраняемый пятью стами знатнейших всадников, молодцеватыми гусарами с длинными копьями, немецкой пехотой и артиллерией. Позади этого несокрушимого ядра стояла пехота и лагерь, так же, как у казаков, защищенный связанными возами. Король не думал оставлять поле битвы; он бодро стоял на избранном пункте и взором опытного воина обозревал всю позицию. Приближенные советовали ему удалиться и предохранить себя от опасности.
– Посмотрите, ваше величество, – говорил ему канцлер Лещинский, –хана все считают храбрым воином, а между тем он только следит за битвой вдали от пуль.
– Для меня не пример другие короли, – отвечал Ян Казимир. – Я хочу жить одной жизнью с моим народом, хочу, чтобы в опасности дворяне видели своего короля, это придаст им бодрости и устрашит врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86