Через несколько дней после этого разговора прискакал гонец от Богуна с грамотой к самому гетману. Хмельницкий прочел грамоту и тотчас же позвал Ивашка.
– Ну, Ивашко! Бог услышал нашу молитву. Князь Вишневецкий хотел владеть всей Русью, а теперь ему ничего не нужно, кроме четырех локтей земли.
– Убит? – спросил Довгун.
– Нет, сам Бог поразил его беззаконную голову и отомстил за казацкую кровь. Богун пишет, что князь наелся арбузов и напился холодного меду, отчего и причинилась ему горячка… А я так думаю, кто-нибудь ему подсыпал зелья… Ну, теперь я вздохну свободно, – весело прибавил гетман.
Через несколько дней пришло новое известие. Поляки двинулись на Трилисы и там шестьсот казаков с полковником Александренко и местными жителями долго отбивались от целой тысячи драгун и жолнеров. Спасшийся казак рассказывал, как упорно защищались жители.
– Стояли мы сперва за толстым дубовым забором, – говорил он, – ляхи ядрами пробили забор. Мы отступили в замок, с нами были и трилисянцы, женщины и мужчины, с кольями, рогатинами, косами… Полезли ляхи на вал, впереди немцы со своими начальником. «Сдавайтесь!» – кричат, «всех вас вырежем!» А казаки в ответ: «Убирайтесь, ляхи, король ваш в Польшу утек и вы идите за ним. Это не ваша земля». Начальник немцев что-то сказал своим и полез вперед. Видит стоят бабы с косами, думал, с ними легче справиться. А одна из баб хватила его косой и зарезала. Другие тоже ударили на немцев, и легло их более ста человек на валу. Никто ляхам живыми в руки не дался. Кто мог убежать, убежал, а кто остался, всех ляхи положили на месте, даже грудных младенцев не пожалели, об стены головами разбили. Замок, церковь, все пожгли. Не хотели верить, что женщины с ними бились, уверяли, что то мужчины переодетые.
– А полковник? – спросил Богдан.
– Полковника посадили на кол.
– Пусть их! – говорил Богдан. – На свою голову они народ поднимают.
Однако, гетман колебался; он ясно сознавал, что власть его теперь не та, что была до Берестечка. Богун совсем не слушался его приказаний; Гаркуша и Жданович, бившиеся с Радзивиллом под Киевом, тоже действовали на свой страх, а хан и не думал присылать ему подмоги. Шпионы Хмельницкого доносили ему, что хан только хитрит и вовсе не желает вести войну с ляхами. У самого же Богдана не было и шести тысяч войска, а с такой силой нельзя было двинуться даже на коронного гетмана.
– Послушайте моего совета, – нашептывал ему Выговский, – помиритесь с панами хоть для виду на время, а там будем думать о Московии.
Хмельницкий долго колебался, но наконец решился послать к Киселю послов с просьбой походатайствовать за него в польском лагере. Посланному было вручено письмо коронному гетману. В этом письме Хмельницкий оправдывал свои действия, намекал на то, что военное счастье переменчиво, просил посоветовать королю помириться с казаками. Заканчивал он письмо свое так: «Мы не подвигаемся с нашим войском, будем ждать милостивого вашего решения и надеемся получить его в понедельник».
Потоцкий долго совещался с киселем. Прочитав письмо гетмана, он сказал:
– Этот казак в самом деле воображает, что мы его вассалы, мы одерживаем победы за победами, а он осмеливается присылать нам свои приказания!
– Согласитесь, пан воевода, – заметил Кисель, победы наши не слишком-то значительны. Сам Хмельницкий нам не страшен, тем более, что и у казаков он нынче не в особенной чести, не страшен самый народ русский, страшны эти хлопы, ожесточенные до того, что они готовы лезть с ножом на каждого пана… Я не говорю уж о мужчинах, даже женщины идут на нас с косами и кольями. Того и гляди придут к казакам турки на помощь или, еще того хуже, подымется на нас Московский царь, и тогда Хмельницкого не уговоришь заключить мир. А войско наше? Оно больше терпит от голода и от всяких недостатков, чем от неприятеля… Вот уж у нас появились болезни, мор на людей…
Это хуже борьбы с казаками…
Потоцкий в душе соглашался с доводами Киселя, но по врожденному упрямству хотел, по крайней мере, дать почувствовать послам унижение. Он приказал их провести по всему обширному польскому лагерю как раз в то время, когда войско готовилась к выступлению. Разбранил их, затопал на них ногами, чтобы они выдали ему Хмельницкого, перевязали татарских мурз и перебили всех татар, находящихся в их лагере.
– Вот увидите, – говорил он им, – завтра я соединюсь с литовским гетманом и тогда мы ударим на вас так, что от вашего табора и следа не останется.
Одного из послов он оставил заложником, другого отпустил к казакам с паном Маховским, назначенным им комисаром от польского войска.
Хмельницкий со своим войском стоял в то время под Рокитной. Польского комисара встретили с честью, стреляли из пушек и ружей и, прежде, чем приступить к делу, пригласили посла на банкет. Шумно было в просторном шатре Хмельницкого на этом банкете; собрались все полковники и в дружеской беседе разговорились о Берестечке.
Пан Маховский, умный обходительный аристократ, сразу расположил всех к себе своими мягкими манерами и непринужденным тоном.
– Всему виной этот злодей хан! – говорил полковник Богун. – Если бы не он, мы бы вас опять побили.
– Да, – прибавил Хмельницкий, – этот бессовестный басурман славно меня обманул. Он клялся и Аллахом, и Мухаммедом, что вернется, а как заманил меня подальше, и взял с собой.
– Это потому, что казаки завели дружбу с неверными, – отвечал Маховский, – теперь они сами видят, насколько можно полагаться на татар.
– Ну, теперь довольно повоевали, – сказал Хмельницкий, – пора дать народу и отдых.
– Совершенно верно изволил заметить пан гетман, – ответил Маховский и подал Хмельницкому королевское письмо.
Гетман торопливо пробежал королевскую грамоту, сильно побледнел, потом вспыхнув, нахмурился и гневно проговорил:
– Милостивые паны коронные гетманы лишают меня моего гетманского титула, дарованного мне королем.
– Не хорошо это, панове! – заметил Джеджалык. – Не хорошо отнимать честь от нашего батька.
– Ясновельможные паны и не думали оскорблять пана гетмана, – мягко отвечал посол. – Но панам казакам известно, что милостивый король изволит гневаться на пана Хмельницкого и не приказал признавать за ним гетманского достоинства. Будьте уверены, – поспешил он прибавить, встретив мрачный взгляд Хмельницкого и замечая тайные знаки Выговского, – все это переменится, если только пану благоугодно будет разорвать союз с ордой и прекратить всякие сношения с татарами.
– Дружба моя с татарами совсем не мешает панам, – резко возразил Богдан. – Если я не велю, татары не будут вредить ляхам, а, напротив, еще могут принести им пользу. Я их поведу на турок и водружу свое знамя на стенах Цареграда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86