– Как же ты, Никита, в бояре-то попал?
– Да так, на Сечи мне стало жить неспособно, я и уехал в Москву, а там уж недолго выслужиться было, батюшка царь Алексей Михайлович очень меня любит; вот ныне и пожаловал в бояре.
– Да за что он тебя в бояре-то пожаловал?
– За особые заслуги! – с улыбкой отвечал бывший запорожец. – Мой совет теперь русскому царю нужен. Как задумал царь взять под свою державную руку Украину, он и стал советоваться с надежными людьми. Вот тогда-то я в милость и попал. Живут при московском дворе два грека, Иван да Илья. Я с ними еще раньше на Запорожье был знаком. Они меня и представили батюшке царю; с тех пор я в гору и пошел.
– А хорошо живется в Москве? – спросил Довгун.
– Как тебе сказать: живется недурно, если только умеючи пристроиться. Казаков теперь много бежит к нам из Украины. Всем им места хватает, и никто из них назад не ворочается, значит, живется не худо. А ты как?
– Да вот подумываю и я к вам на московскую землю переселиться.
– Что так? Я слышал, ты в чести у пана гетмана.
– Был когда-то в чести, – угрюмо проговорил Довгун. – А нынче уж больно трудно с ним ладить. Побратимствует с татарами, слушает своего полячишку-писаря, а нас, казаков, и знать не хочет. Нынче даже не велел ехать с ним на похороны Тимоша. «Не надо, говорит, и без тебя там казаков довольно». А, ведь, знает, я с Тимошем товарищ был. Вот женюсь да и уеду от него.
– А на ком ты женишься-то?
– На Катре.
– Это на той девушке, из-за которой тебя на Сечи чуть было не повесили? – спросил Никита, усмехаясь. – Уж ты на меня, братец, не посетуй, – прибавил он. – А я на тебя никакого зла не держу за батоги. Если бы не ты, мне бы никогда не попасть в Москву.
– Это кака так? – удивился Довгун.
– Да мне за батоги, да за тебя никто в Сечи проходу не давал, я и утек оттуда. Вышло, что ты первый зачинщик моего счастья, – прибавил он, смеясь. – Если задумаешь собраться в Москву, спроси только боярина Никиту Ивановича Кустарева. А я для тебя сделаю все что, могу.
– Спасибо, товарищ! – отвечал Ивашко. – Вон ваше бояре из-за стола поднимаются; теперь пойдет прощальное угощенье, надо и нам к остальным присоединяться.
Целую неделю прожили бояре в ожидании гетмана; только в день Крещения, 6-го января, он, наконец, приехал. Бояр он встретил ласково, с достоинством и, когда они стали торопить его принятием присяги, ответил им:
– Я сам рад покончить поскорее с этим делом. Вот только семейное горе задержало. Послезавтра мы назначим генеральную раду и присягнем милостивому государю московскому.
Поздно вечером зашел к гетману Довгун и, низко поклонясь, сказал:
– Батько, я к тебе по своему делу.
– Что скажешь, пан полковник? – с усмешкой проговорил Богдан, покуривая люльку и выпуская дым через свои полуседые усы.
Он сильно изменился, постарел, обрюзг; не было прежнего блеска в глазах, не было недавней еще живости в движениях. Минутами он казался совершенным стариком.
– Пришел к тебе, батько, с поклоном: просить в посаженные отцы; хочу жениться.
– Добре задумал, пан полковник! Одного только жаль: как женишься, захочется дома сидеть, а не воевать.
– Я и то, батько, хотел просить тебя: отпусти меня. Я тебе теперь совсем не нужен стал, – сказал с легкой дрожью в голосе Довгун.
Богдан быстро, пытливо посмотрел на него.
– Все запорожцы таковы! – с неудовольствием сказал он. – Гладь вас все по головке, а чуть что не по вас, тотчас и наутек. Впрочем, мне все равно, хочешь служи, хочешь нет. Куда же ты думаешь ехать? – спросил он, помолчав.
– Думаю, в Москву.
– В Москву? – немного удивленно переспросил Богдан. – Впрочем, по мне, пожалуй, поезжай в Москву. Если захочешь, можешь мне и там послужить, – прибавил он. – Мне теперь надежные люди в Московском государстве нужны. – Я всегда твой слуга, батько, – с поклоном отвечал Довгун.
– Когда же ты думаешь играть свадьбу?
– В этом мясоеде.
– А ехать когда думаешь?
– Да если бы справился, то с панами послами и уехал бы.
– Как знаешь, твое дело.
Восьмого января 1654 года вся Переяславльская площадь была полна народом. Довбиши с седьмого часа утра били в котлы, есаулы и сотники приводили в порядок казаков, стекавшихся со всех сторон и толпившихся около просторного деревянного помоста, покрытого красным сукном.
Пока народ собирался на площади, Выговский отправился к русским послам. Боярин Бутурлин еще изволил почивать, и писарь пришлось ждать с полчаса, пока он к нему вышел. Боярин был одет в роскошный кафтан, осыпанный драгоценными каменьями.
– Бью челом ясновельможному пану послу! – с поклоном приветствовал Выговский Бутурлина.
– Здравствуй, батюшка, Иван Казимирович! Хорошие ли новости принес?
– Готов служить его царской милости, – скромно проговорил Выговский. – Что мог, то сделал для его светлых очей. Сейчас только с тайной рады: все полковники, судьи и есаулы были у гетмана. Могу поздравить высокородного боярина с полным успехом. Мы так искусно повели дело, что ни одного голоса не было против, а кто и был против, тот молчал, чувствуя полное свое бессилие.
– Спасибо тебе, батюшка Иван Казимирович! – проговорил боярин с легкой усмешкой. – Великий государь мой, царь Алексей Михайлович, не забудет трудов твоих. А теперь, пожалуй, пора нам и на площадь; довбиши, почитай, часа два в котлы звонят.
Ровно в одиннадцать часов гетман в богатой одежде, сопровождаемый всей войсковой старшиной и казацкими полковниками, вышел на площадь. Над головой его держали бунчук, а в руках у него была булава, осыпанная драгоценными каменьями.
Есаулы и сотники засуетились, раздвинули народ и образовали широкий круг около помоста. Гетман со своей свитой поднялся на возвышение. Московские послы стояли поодаль, на особом назначенном им месте.
Все крыши прилегавших к площади домов были густо покрыты народом.
– Смирно! – крикнул генеральный есаул.
Вдруг сразу воцарилась тишина и громкий голос гетмана звучно пронесся по площади.
– Панове полковники, есаулы, сотники, все войско запорожское и все православные христиане! – говорил гетман. – Всем вам известно, как нас Бог освободил из рук врагов, преследующих церковь Божью, озлобляющих все христианство нашего восточного православия, хотящих искоренить нас так, чтоб и имя русского не упоминалось на земле нашей. Всем нам уже это стало несносно и, видно, нельзя нам жить более без царя. Поэтому мы собрали сегодня раду, явную всему народу, чтобы вы с нами избрали себе государя из четырех: первый царь – турецкий, второй – хан крымский, третий – король польский, четвертый – царь православный Великой Руси, царь восточный. Которого хотите, того и выбирайте! Царь турецкий басурман. Всем нам известно, какую беду терпят наши братья, православные христиане греки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Да так, на Сечи мне стало жить неспособно, я и уехал в Москву, а там уж недолго выслужиться было, батюшка царь Алексей Михайлович очень меня любит; вот ныне и пожаловал в бояре.
– Да за что он тебя в бояре-то пожаловал?
– За особые заслуги! – с улыбкой отвечал бывший запорожец. – Мой совет теперь русскому царю нужен. Как задумал царь взять под свою державную руку Украину, он и стал советоваться с надежными людьми. Вот тогда-то я в милость и попал. Живут при московском дворе два грека, Иван да Илья. Я с ними еще раньше на Запорожье был знаком. Они меня и представили батюшке царю; с тех пор я в гору и пошел.
– А хорошо живется в Москве? – спросил Довгун.
– Как тебе сказать: живется недурно, если только умеючи пристроиться. Казаков теперь много бежит к нам из Украины. Всем им места хватает, и никто из них назад не ворочается, значит, живется не худо. А ты как?
– Да вот подумываю и я к вам на московскую землю переселиться.
– Что так? Я слышал, ты в чести у пана гетмана.
– Был когда-то в чести, – угрюмо проговорил Довгун. – А нынче уж больно трудно с ним ладить. Побратимствует с татарами, слушает своего полячишку-писаря, а нас, казаков, и знать не хочет. Нынче даже не велел ехать с ним на похороны Тимоша. «Не надо, говорит, и без тебя там казаков довольно». А, ведь, знает, я с Тимошем товарищ был. Вот женюсь да и уеду от него.
– А на ком ты женишься-то?
– На Катре.
– Это на той девушке, из-за которой тебя на Сечи чуть было не повесили? – спросил Никита, усмехаясь. – Уж ты на меня, братец, не посетуй, – прибавил он. – А я на тебя никакого зла не держу за батоги. Если бы не ты, мне бы никогда не попасть в Москву.
– Это кака так? – удивился Довгун.
– Да мне за батоги, да за тебя никто в Сечи проходу не давал, я и утек оттуда. Вышло, что ты первый зачинщик моего счастья, – прибавил он, смеясь. – Если задумаешь собраться в Москву, спроси только боярина Никиту Ивановича Кустарева. А я для тебя сделаю все что, могу.
– Спасибо, товарищ! – отвечал Ивашко. – Вон ваше бояре из-за стола поднимаются; теперь пойдет прощальное угощенье, надо и нам к остальным присоединяться.
Целую неделю прожили бояре в ожидании гетмана; только в день Крещения, 6-го января, он, наконец, приехал. Бояр он встретил ласково, с достоинством и, когда они стали торопить его принятием присяги, ответил им:
– Я сам рад покончить поскорее с этим делом. Вот только семейное горе задержало. Послезавтра мы назначим генеральную раду и присягнем милостивому государю московскому.
Поздно вечером зашел к гетману Довгун и, низко поклонясь, сказал:
– Батько, я к тебе по своему делу.
– Что скажешь, пан полковник? – с усмешкой проговорил Богдан, покуривая люльку и выпуская дым через свои полуседые усы.
Он сильно изменился, постарел, обрюзг; не было прежнего блеска в глазах, не было недавней еще живости в движениях. Минутами он казался совершенным стариком.
– Пришел к тебе, батько, с поклоном: просить в посаженные отцы; хочу жениться.
– Добре задумал, пан полковник! Одного только жаль: как женишься, захочется дома сидеть, а не воевать.
– Я и то, батько, хотел просить тебя: отпусти меня. Я тебе теперь совсем не нужен стал, – сказал с легкой дрожью в голосе Довгун.
Богдан быстро, пытливо посмотрел на него.
– Все запорожцы таковы! – с неудовольствием сказал он. – Гладь вас все по головке, а чуть что не по вас, тотчас и наутек. Впрочем, мне все равно, хочешь служи, хочешь нет. Куда же ты думаешь ехать? – спросил он, помолчав.
– Думаю, в Москву.
– В Москву? – немного удивленно переспросил Богдан. – Впрочем, по мне, пожалуй, поезжай в Москву. Если захочешь, можешь мне и там послужить, – прибавил он. – Мне теперь надежные люди в Московском государстве нужны. – Я всегда твой слуга, батько, – с поклоном отвечал Довгун.
– Когда же ты думаешь играть свадьбу?
– В этом мясоеде.
– А ехать когда думаешь?
– Да если бы справился, то с панами послами и уехал бы.
– Как знаешь, твое дело.
Восьмого января 1654 года вся Переяславльская площадь была полна народом. Довбиши с седьмого часа утра били в котлы, есаулы и сотники приводили в порядок казаков, стекавшихся со всех сторон и толпившихся около просторного деревянного помоста, покрытого красным сукном.
Пока народ собирался на площади, Выговский отправился к русским послам. Боярин Бутурлин еще изволил почивать, и писарь пришлось ждать с полчаса, пока он к нему вышел. Боярин был одет в роскошный кафтан, осыпанный драгоценными каменьями.
– Бью челом ясновельможному пану послу! – с поклоном приветствовал Выговский Бутурлина.
– Здравствуй, батюшка, Иван Казимирович! Хорошие ли новости принес?
– Готов служить его царской милости, – скромно проговорил Выговский. – Что мог, то сделал для его светлых очей. Сейчас только с тайной рады: все полковники, судьи и есаулы были у гетмана. Могу поздравить высокородного боярина с полным успехом. Мы так искусно повели дело, что ни одного голоса не было против, а кто и был против, тот молчал, чувствуя полное свое бессилие.
– Спасибо тебе, батюшка Иван Казимирович! – проговорил боярин с легкой усмешкой. – Великий государь мой, царь Алексей Михайлович, не забудет трудов твоих. А теперь, пожалуй, пора нам и на площадь; довбиши, почитай, часа два в котлы звонят.
Ровно в одиннадцать часов гетман в богатой одежде, сопровождаемый всей войсковой старшиной и казацкими полковниками, вышел на площадь. Над головой его держали бунчук, а в руках у него была булава, осыпанная драгоценными каменьями.
Есаулы и сотники засуетились, раздвинули народ и образовали широкий круг около помоста. Гетман со своей свитой поднялся на возвышение. Московские послы стояли поодаль, на особом назначенном им месте.
Все крыши прилегавших к площади домов были густо покрыты народом.
– Смирно! – крикнул генеральный есаул.
Вдруг сразу воцарилась тишина и громкий голос гетмана звучно пронесся по площади.
– Панове полковники, есаулы, сотники, все войско запорожское и все православные христиане! – говорил гетман. – Всем вам известно, как нас Бог освободил из рук врагов, преследующих церковь Божью, озлобляющих все христианство нашего восточного православия, хотящих искоренить нас так, чтоб и имя русского не упоминалось на земле нашей. Всем нам уже это стало несносно и, видно, нельзя нам жить более без царя. Поэтому мы собрали сегодня раду, явную всему народу, чтобы вы с нами избрали себе государя из четырех: первый царь – турецкий, второй – хан крымский, третий – король польский, четвертый – царь православный Великой Руси, царь восточный. Которого хотите, того и выбирайте! Царь турецкий басурман. Всем нам известно, какую беду терпят наши братья, православные христиане греки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86