Впрочем, подруга моя слишком долго тащила на собственном горбу отца с сыном. Одним прыжком вскочив с места, она подбежала к шкафу, вытащила мешок с тысячей монет и с размаха швырнула в физиономию Симилора – если бы попала, могла бы прикончить.
Но все обошлось для Симилора благополучно, поскольку Саладен поймал добычу на лету.
– Мамаша Канада, – вскричал юнец, – извещаю вас, что все последующие субсидии будут выплачиваться мне.
Подруга моя разинула рот, а я с изумлением повторил:
– Как это, последующие субсидии?
– Отныне я беру папочку под опеку, – ответил Саладен с лукавой усмешкой, – у вас же, почтенный Эшалот, настолько развито чувство справедливости, что вы не откажете нам в жалкой ренте. Всего сто франков в месяц за то сокровище, что мы вам подарили.
– Ладно! – сказала мадам Канада, красная как помидор. – А теперь убирайся, иначе я тебе скручу шею, словно цыпленку.
Саладен взял отца под руку.
– Пошли, папуля, – промолвил он, – ночевать будешь в моем дворце. Мы вернемся завтра, чтобы расцеловаться с папашей Эшалотом и добрейшей мадам Канадой. К чему ссориться, если можно расстаться по-хорошему?
Уверен, они нас в глубине души любят, и если нам покажется, что ста франков в месяц маловато, мы честно скажем им об этом.
XVIII
ОКОНЧАНИЕ МЕМУАРОВ ЭШАЛОТА
Долго не мог я смириться с этой разлукой. В течение долгих лет Симилор был единственным для меня родным человеком; я с нежностью вспоминал нашу романтическую юность и те испытания, что пришлось нам вместе пережить. Чувствительность – мой самый большой недостаток, и умрет он лишь со мной. Я простил ему наглые домогательства, и мадам Канада с полным правом устроила мне семейную сцену, когда я в ответ на ее сетования невольно возразил:
– Какой талант и сколько изящества в манере выражаться!
Подруга моя проявила ко мне снисхождение только потому, что безмерно обрадовалась уходу Симилора с Саладеном. Поначалу радость эта показалась мне слишком уж нарочитой, однако через несколько недель пришлось признать очевидное.
Если в сердце моем зияла пустота, вызванная их отсутствием, то на сундуках наших это сказалось прямо противоположным образом. Не знаю, как им удавалось обкрадывать меня, но едва нам было отказано в счастье иметь с ними дело, как прибыли наши возросли в размерах поистине удивительных.
Было и еще одно последствие – для нас гораздо более важное. Характер нашей милой девочки изменился к лучшему: она стала общительнее и ласковее; в первые дни создавалось впечатление, будто мы освободили ее от какой-то ужасной тягости.
При этом она несколько раз выражала сожаление по поводу разлуки с учителем своим Саладеном. Она питала к нему полное доверие в том, что имело касательство к занятиям, и когда мы предложили нанять для нее гувернантку или преподавательницу – ибо средства наши нам теперь это позволяли – она отказалась наотрез.
Вот и все, что могу я поведать на сегодняшний день. Ныне мадемуазель Сапфир четырнадцать лет, и успех ее превосходит все, что можно было увидеть в величайших театрах прославленных столиц Европы. С талантом нашей малютки сравнима только скромность ее.
Она продолжает учиться самостоятельно, читая теперь не всякие авантюрные романы, которыми снабжал ее мерзавец Саладен, а книги исторические и поэтические сборники лучших авторов.
Мы с мадам Канадой очень боялись, что она начнет презирать нас по мере того, как продвинется на пути совершенствования природных задатков, но ничуть не бывало: чем образованнее она становится, тем больше проявляет к нам нежности и любви, так что мы не ложимся спать прежде, чем воздадим хвалу доброму Господу, пославшему нам ее в утешение.
Сама же мысль молиться доброму Господу также пришла к нам благодаря ей. Я не ханжа, мадам Канада и того меньше, однако спится спокойнее, если станешь вечером на колени друг подле друга, чтобы вознести хвалу Верховному существу.
Девочка как-то раз попросила мою Амандину отвести ее в церковь: возвратившись, мадам Канада сказал мне:
– Она молилась, как херувим, право слово! Глядя на нее, и я сделала то же самое.
В тот вечер мадемуазель Сапфир, поцеловав нас, села на колени к моей подруге и какое-то время болтала о том о сем; потом вдруг поднялась, пристально взглянула нам в лицо и спросила:
– Вы никогда не знали мою мать?
Мы смущенно переглянулись, а она, взяв нас за руки, настойчиво продолжала:
– Скажите же, молю вас! Не скрывайте от меня ничего: мама моя умерла?
Отвечать пришлось Амандине – у меня не хватило духа. Я не мог оторвать взгляд от этого прекрасного благородного лица: девочка побледнела от страха и неистового желания узнать правду, а ее громадные, полные слез глаза молили нас о снисхождении.
Но откуда возникла в ней эта мысль о матери? И почему именно в этот день, а не накануне?
Мадам Канада ей ни словом не солгала: в нескольких словах рассказала, как подросток Саладен принес ее на руках в балаган, когда она была совсем еще маленькой.
Пока Амандина говорила, Сапфир мучительно пыталась что-то вспомнить – казалось, будто она гонится за каким-то постоянно ускользающим впечатлением.
Потом она задрожала, и мы в последний раз услышали, как с губ ее сорвались почти неразличимые слова: «Мама, мама, мама…»
Она убежала, но прежде поцеловала нас не только в лоб, но облобызав еще и руки.
А Амандина в несравненной доброте своего сердца сказала мне, смахнув слезу, невольно выступившую на глазах:
– Господи, может быть, ее мать еще жива!
И с того вечера мы постоянно толковали наедине об этой матери, представляя ее и так и эдак – то бедной, то богатой, то старой, то молодой – и гадая, будет ли она довольна или, напротив, раздосадована, если в один прекрасный день ей скажут: «Вот ваше дитя».
В завершение мемуаров моих хочу поведать об одном событии, которое, с одной стороны, демонстрирует то обожание, с коим восторженная публика относилась к мадемуазель Сапфир, а с другой – показывает, каких нравственных высот честности и неподкупности достигли мы с мадам Канадой в общении с нашим добрым ангелом.
В Мансе, столице департамента Сарты, мы дали множество весьма удачных представлений, заменив шпагоглотательство и прочие вышедшие из моды номера гимнастикой, имевшей значительный успех – например, упражнениями на трапеции и акробатическими трюками под потолком; сверх того, было сыграно два водевиля, ибо у труппы имелись возможности поставить их на вполне пристойном уровне.
В духов день на Троицу пришел к нам молодой человек в одеянии простого горожанина и попросил предоставить за должную плату весь наш зал учащимся одного коллежа, учрежденного местным аббатством – допускались в него лишь знатные юноши из окрестных поместий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126