Упрямый ветер снова усиливался, и простужаться было нельзя – на носу очередная ярмарка, а его уже давно собирались избрать цеховым старшиной мясных рядов.
Молчуну нравилась Рута. Умная, рассудительная, а главное – одаренная капризной женской судьбиной неяркой балтийской красотой – прохладной, но не холодной, скромной, но полной столь глубокой, какой-то нутряной женственности. Конечно, он сразу подпал под ее обаяние и порой ловил себя на мысли, что завидует Коростелю завистью всех мыслимых цветов и оттенков. К тому же девушка выходила раненого Йонаса, а он, как всякий увечный человек, испытывал обостренное чувство благодарности к тому, кто проявил о нем такую искреннюю заботу. Но Молчун был от природы очень добрый человек, и все свои мысли держал глубоко внутри. Он боялся даже виду подать, как нравится ему его спасительница, толстой косе которой, наверняка, должно было завидовать все женское население морского форпоста. И теперь он просто радовался как ребенок, шагая рядом с этой милой девушкой, которая изредка касалась его локтем, и этого ему, наверное, было уже достаточно.
На берегу, за рыбацким поселком, куда они добрались за каких-нибудь полчаса, весело болтая в лице Руты и изредка смущенно улыбаясь в лице Йонаса, ошивался старый знакомый семьи Паукштисов – дед Стучка. Это был владелец на удивление крепкой и добротно сколоченной лодки, которая пользовалась на побережье заслуженной и почти волшебной славой. На этой лодке дед много раз выходил в шторм, и трезвый, и по пьяному делу, и его лодка неизменно привозила его обратно на берег, как старый конь, который не только борозды не портит, но и хорошо знает дорогу в родное теплое стойло. Бывало, рыбаки все как один сидят дома, чинят сети, играют в карты и на берег и носа не кажут, а дед Стучка уже кладет весла в лодку, готовясь выйти в неспокойное море. Добрый мужик Юрис не раз выручал деда, когда Стучка сидел на мели, и ему не помогала даже его верная лодка. Он неоднократно ссужал его и деньгами, и продуктами, и никогда не считал долгов. Зато дед очень любил Руту, и у него всегда был припасен маленький гостинчик для дочери «ха-а-а-рошего человека», как он всегда называл ее отца.
Вот и сейчас он по-родственному сунул Руте в кармашек платья на груди причудливую плоскую раковинку, стариковски пошутив, что скоро у городских девчонок можно будет в этих местах целые булки мягкого хлеба прятать, и никто их и не заметит. Шутка основательно вогнала бедную девушку в краску, но Молчун немедленно выручил вспыхнувшую скромницу, покрутив двумя указательными пальцами у своих ушей. Увидев, что Молчун не одобрил соленую остроту замшелого деда, та немного успокоилась. Впрочем, долго обижаться на старого Стучку Рута не умела, и к тому же бывают шутки, которые всем на свете девушкам, несмотря на их деланное возмущение и бурные протесты, в общем-то, нравятся. Поэтому, когда Рута, делая вид, что все еще дуется, попросила у старика его лодку немного покататься, Стучка с радостью согласился. Для этого ему даже не нужно было оценивать стоящего с ней рядом молчаливого молодого человека приятной наружности; Стучка знал, что Рута – приморская девица, и неоднократно уже убедился, что с веслами и лодкой дочка мясного торговца обходилась легко и сноровисто. Да и как иначе, коли ты – дочь такого «ха-а-а-рошего человека», коим, без сомнения, был ее папаша Юрис, дай бог ему здоровья и достатка.
Заключив таким образом мир, Рута полезла в лодку и быстро вычерпала из нее кружкой целую лужу просочившейся забортной воды. Когда она вытерла дно насухо подвернувшейся под руку тряпкой, которая вполне могла быть и рубашкой отчаянного покорителя штормов и пенных кружек, Молчун легко толкнул лодку по влажному песку. Пропахав неглубокую борозду, лодка съехала в воду и остановилась, плавно покачиваясь в пене слабого прибоя. Йонас запрыгнул в лодку, мягко, но решительно забрал у Руты весла, приналег на них, и «стучкина лошадка», как за глаза прозывали дедову лодку соседи-рыбаки, быстро заскользила по волнам. Прогулка предстояла быть веселой и приятной, и девушка весело засмеялась. Она обещала себе в ближайший час думать только о хорошем, в перечне которого ее жених, как она уже начала потихоньку называть про себя Яна, занимал вовсе не последнее место.
А где-то далеко-далеко, в темном ночном поле, в окружении ароматных цветов спал Гвинпин. Ложе он себе избрал очень странное, если не сказать больше, оседлав могильную плиту и выводя причудливые рулады своим огромным клювом. Впрочем, таких плит, смутно белеющих в ночной темени, здесь было немало. Гвинпин сидел на краю кладбища друидов, куда сейчас быстро шел отряд отборных воинов чуди вместе с Кукольником и Коротышкой.
Оба зорза были вооружены, но в их арсенале были не только мечи, кинжалы и стреляющая ядовитыми иголками духовая трубка – излюбленное оружие Кукольника, но и магические формулы, заклятия движения и неподвижности, запретные наговоры и еще полно всяких других колдовских средств буквально на все случаи жизни. Как в действительности проводить на кладбище друидов, погибших в Служении, обряд вызова и захвата усопших, не знал никто, может быть, даже и сам Птицелов. Но Сигурд всегда учил своих адептов: главное – не знать Как, а знать, Что тебе нужно сейчас, и тогда, вооружившись этим знанием, можно отринуть все другие пути и выбрать лишь тот, который ведет к цели. А дальше уже не имеют значения ни время, ни тяготы этого пути.
Между тем Гвинпин спал супротив всех доводов здравого смысла о том, что дерево, как и холодное железо, и мягкая ткань, и теплое тесто не могут уставать, а, следовательно, и вовсе не нуждаются в отдыхе и сне. Спал он и вопреки соображениям собственной безопасности. Он спал просто потому, что спал.
Во сне Гвиннеус видел много всякой всячины, в том числе и того, что он никак не мог повидать за свою одушевленную недолгую жизнь. Например, море.
На самом деле Гвинпин был уже сыт по горло всякими снами со смыслом. Ему больше всего хотелось видеть мягкие, теплые и сырые сны, подобные трухлявой и прохладной древесине, куда он так любил погружать свой нос, охлаждая утомившуюся от бесконечной душевной работы голову. И теперь он наслаждался морем, его солеными брызгами, упругими волнами, легкими дуновениями бриза, кряканьем наглых чаек, возомнивших себя свободными птицами, а на деле только и живущими, что вокруг этой большой горько-соленой лужи. Гвинпин не поддался раздражению, если поразмыслить, вполне естественному для такого бедового летуна, как он, и вновь устремлялся мыслями к воде, тем более что теперь на ней появилась лодка. В лодке сидело два человека – девушка на лавке, вполне симпатичная, хотя кукла еще пока и не особенно разбиралась в канонах людской красоты, и молодой человек за веслами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Молчуну нравилась Рута. Умная, рассудительная, а главное – одаренная капризной женской судьбиной неяркой балтийской красотой – прохладной, но не холодной, скромной, но полной столь глубокой, какой-то нутряной женственности. Конечно, он сразу подпал под ее обаяние и порой ловил себя на мысли, что завидует Коростелю завистью всех мыслимых цветов и оттенков. К тому же девушка выходила раненого Йонаса, а он, как всякий увечный человек, испытывал обостренное чувство благодарности к тому, кто проявил о нем такую искреннюю заботу. Но Молчун был от природы очень добрый человек, и все свои мысли держал глубоко внутри. Он боялся даже виду подать, как нравится ему его спасительница, толстой косе которой, наверняка, должно было завидовать все женское население морского форпоста. И теперь он просто радовался как ребенок, шагая рядом с этой милой девушкой, которая изредка касалась его локтем, и этого ему, наверное, было уже достаточно.
На берегу, за рыбацким поселком, куда они добрались за каких-нибудь полчаса, весело болтая в лице Руты и изредка смущенно улыбаясь в лице Йонаса, ошивался старый знакомый семьи Паукштисов – дед Стучка. Это был владелец на удивление крепкой и добротно сколоченной лодки, которая пользовалась на побережье заслуженной и почти волшебной славой. На этой лодке дед много раз выходил в шторм, и трезвый, и по пьяному делу, и его лодка неизменно привозила его обратно на берег, как старый конь, который не только борозды не портит, но и хорошо знает дорогу в родное теплое стойло. Бывало, рыбаки все как один сидят дома, чинят сети, играют в карты и на берег и носа не кажут, а дед Стучка уже кладет весла в лодку, готовясь выйти в неспокойное море. Добрый мужик Юрис не раз выручал деда, когда Стучка сидел на мели, и ему не помогала даже его верная лодка. Он неоднократно ссужал его и деньгами, и продуктами, и никогда не считал долгов. Зато дед очень любил Руту, и у него всегда был припасен маленький гостинчик для дочери «ха-а-а-рошего человека», как он всегда называл ее отца.
Вот и сейчас он по-родственному сунул Руте в кармашек платья на груди причудливую плоскую раковинку, стариковски пошутив, что скоро у городских девчонок можно будет в этих местах целые булки мягкого хлеба прятать, и никто их и не заметит. Шутка основательно вогнала бедную девушку в краску, но Молчун немедленно выручил вспыхнувшую скромницу, покрутив двумя указательными пальцами у своих ушей. Увидев, что Молчун не одобрил соленую остроту замшелого деда, та немного успокоилась. Впрочем, долго обижаться на старого Стучку Рута не умела, и к тому же бывают шутки, которые всем на свете девушкам, несмотря на их деланное возмущение и бурные протесты, в общем-то, нравятся. Поэтому, когда Рута, делая вид, что все еще дуется, попросила у старика его лодку немного покататься, Стучка с радостью согласился. Для этого ему даже не нужно было оценивать стоящего с ней рядом молчаливого молодого человека приятной наружности; Стучка знал, что Рута – приморская девица, и неоднократно уже убедился, что с веслами и лодкой дочка мясного торговца обходилась легко и сноровисто. Да и как иначе, коли ты – дочь такого «ха-а-а-рошего человека», коим, без сомнения, был ее папаша Юрис, дай бог ему здоровья и достатка.
Заключив таким образом мир, Рута полезла в лодку и быстро вычерпала из нее кружкой целую лужу просочившейся забортной воды. Когда она вытерла дно насухо подвернувшейся под руку тряпкой, которая вполне могла быть и рубашкой отчаянного покорителя штормов и пенных кружек, Молчун легко толкнул лодку по влажному песку. Пропахав неглубокую борозду, лодка съехала в воду и остановилась, плавно покачиваясь в пене слабого прибоя. Йонас запрыгнул в лодку, мягко, но решительно забрал у Руты весла, приналег на них, и «стучкина лошадка», как за глаза прозывали дедову лодку соседи-рыбаки, быстро заскользила по волнам. Прогулка предстояла быть веселой и приятной, и девушка весело засмеялась. Она обещала себе в ближайший час думать только о хорошем, в перечне которого ее жених, как она уже начала потихоньку называть про себя Яна, занимал вовсе не последнее место.
А где-то далеко-далеко, в темном ночном поле, в окружении ароматных цветов спал Гвинпин. Ложе он себе избрал очень странное, если не сказать больше, оседлав могильную плиту и выводя причудливые рулады своим огромным клювом. Впрочем, таких плит, смутно белеющих в ночной темени, здесь было немало. Гвинпин сидел на краю кладбища друидов, куда сейчас быстро шел отряд отборных воинов чуди вместе с Кукольником и Коротышкой.
Оба зорза были вооружены, но в их арсенале были не только мечи, кинжалы и стреляющая ядовитыми иголками духовая трубка – излюбленное оружие Кукольника, но и магические формулы, заклятия движения и неподвижности, запретные наговоры и еще полно всяких других колдовских средств буквально на все случаи жизни. Как в действительности проводить на кладбище друидов, погибших в Служении, обряд вызова и захвата усопших, не знал никто, может быть, даже и сам Птицелов. Но Сигурд всегда учил своих адептов: главное – не знать Как, а знать, Что тебе нужно сейчас, и тогда, вооружившись этим знанием, можно отринуть все другие пути и выбрать лишь тот, который ведет к цели. А дальше уже не имеют значения ни время, ни тяготы этого пути.
Между тем Гвинпин спал супротив всех доводов здравого смысла о том, что дерево, как и холодное железо, и мягкая ткань, и теплое тесто не могут уставать, а, следовательно, и вовсе не нуждаются в отдыхе и сне. Спал он и вопреки соображениям собственной безопасности. Он спал просто потому, что спал.
Во сне Гвиннеус видел много всякой всячины, в том числе и того, что он никак не мог повидать за свою одушевленную недолгую жизнь. Например, море.
На самом деле Гвинпин был уже сыт по горло всякими снами со смыслом. Ему больше всего хотелось видеть мягкие, теплые и сырые сны, подобные трухлявой и прохладной древесине, куда он так любил погружать свой нос, охлаждая утомившуюся от бесконечной душевной работы голову. И теперь он наслаждался морем, его солеными брызгами, упругими волнами, легкими дуновениями бриза, кряканьем наглых чаек, возомнивших себя свободными птицами, а на деле только и живущими, что вокруг этой большой горько-соленой лужи. Гвинпин не поддался раздражению, если поразмыслить, вполне естественному для такого бедового летуна, как он, и вновь устремлялся мыслями к воде, тем более что теперь на ней появилась лодка. В лодке сидело два человека – девушка на лавке, вполне симпатичная, хотя кукла еще пока и не особенно разбиралась в канонах людской красоты, и молодой человек за веслами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106