Зорзы делают с ними то же самое, что с куклами! Это папье-маше!
Лисовин непонимающе посмотрел на друидессу. К ним уже полз, жалобно всхлипывая, весь перепачканный в земле и какой-то липкой паутине Гвинпин. Свет факела мигнул, собираясь погаснуть, но друидесса раздраженно махнула рукой, как от назойливого комара, и на земляном полу потаенного кладбища зашипел, быстро разгораясь, маленький огонек. Он тут же осветил все стены и застывших мертвецов, по-прежнему менявших цвет.
– Магия зорзов – это магия Цветов! – возбужденно заговорила друидесса, силясь втолковать это Лисовину. – Один цвет поглощает другой – вот ее суть. Они подбирают цвета, покрывая ими мертвых. И так же делает создающий куклу – склеивает один лист с другим, наращивает слои, и в результате тонкая бумага превращается в плотное папье-маше. А у того есть еще одно свойство – из него можно делать кукол, понимаешь! Бумага для этого слишком тонка, но, объединяя тонкое, обязательно получишь прочное. И жизнестойкое, а значит – жизнеспособное! Это и есть принцип папье-маше! Несколько правильно подобранных цветов дают новое качество!
– А причем здесь Сила земли? – непонимающе воззрился на друидессу Лисовин.
– Земля тоже состоит из слоев, и поэтому мы можем остановить их магию. Мы будем снимать ее постепенно, слой за слоем, а если не получится – сдернем все покровы! Поэтому поторопимся – мне кажется, я сумею подобрать нужное заклинание. Сейчас самое главное – успеть, пока они не стали белыми.
И друидесса тут же, без всякой подготовки и входа в транс, стала выкрикивать магические формулы. Каждая сопровождалась миганием горящего уголька, который по всем земным законам должен был бы уже давно обратиться в пепел. И уже спустя сто ударов сердца цвета стали один за другим сползать с мертвецов, как облупившаяся краска. От костей пошел жуткий вонючий дым – это сгорали магические наслоения призрачной жизни. Магия Ралины постепенно перебарывала колдовство зорзов, ослабленное толстым слоем могильной земли, явно недружественной чужой волшбе. Но в самый последний миг, когда из-под синевы костей стали проглядывать коричневато-серые тона, в движении магии друидов что-то сломалось. Скелеты зарябили всеми цветами радуги, через которые вновь стала пробиваться грязная белизна. Ралина напряглась, ухватила за руку Лисовина, но действие Силы земли вдруг остановилось, словно она натолкнулась на преграду, сдвинуть которую древней магии было не под силу. Раздался страшный скрежет – так дверь, тщетно удерживаемая с одной стороны, безнадежно едет назад под гораздо более сильным напором. Если, конечно, вовремя не вбить клинья.
– Нужно закрепить Силу! – закричала друидесса. – Вонзи что-нибудь в землю! Быстрее!!!
Лисовин выдернул руку из сухой ладошки старухи, быстро оглядел землю под ногами и схватил топор. Однако ручка топора тоже играла цветами – она была мертвым деревом!
– Не трогай ее, нельзя! – выдохнула друидесса. – Все что угодно – нож, иглу, палку, только острое, чтобы закрепить!
Но кинжала у Лисовина не было ни под рукой, ни за поясом; очевидно, он потерялся, когда они летели вниз. Между тем скрежет перешел в глухой гул, звучавший откуда-то из-под земли, и скелеты, медленно покачиваясь из стороны в сторону под натиском двух направленных друг против друга страшных сил, окончательно залило мертвенной белой краской.
– Кур-р-р-ва! – заорала друидесса, и сверкающий взгляд ее бешено выпученных глаз уперся в сидящего у ее ног Гвинпина. Надо заметить, что Гвин уже давно предпринимал безуспешные попытки сделаться как можно меньше или вообще исчезнуть на время, все равно куда. В тот же миг друидесса опустила руки – уголек вспыхнул и стал рассыпаться трескучими искрами – и, схватив Гвинпина, который от неожиданности даже не успел увернуться, с размаху вонзила его носом прямо в земляную стену! Далее все смешалось – последнее слово заклинания, на котором голос Ралины сорвался, сотрясение земли, трескучий взрыв уголька и отчаянный писк деревянной куклы, которой впервые воспользовались столь необычным способом. Гвинпин попытался было протестующе заорать, но в его горло вновь – в который уже за сегодня раз! – набилась мягкая рыхлая земля, и он, намертво прибитый к земле собственным клювом, тихо и спокойно лишился чувств, надеясь, что все-таки это еще не окончательный и бесповоротный итог его печальной и достойной всяческих грустных примеров жизни.
– И что? Что, я тебя спрашиваю?! – орал Коротышка, захлебываясь злобой и слюнями. Кукольник молча и тупо смотрел на маленького зорза – он был совершенно обессилен. Оба колдуна с ног до головы перемазались засохшей глиной и отвратительного вида серой грязью, подобной той, что всегда украшает дородные животы знаменитых литвинских свиней.
– Где эти мертвые? – не унимался маленький старичок, почему-то срывая свою злость именно на Кукольнике, будто во всем был виноват именно тот. – Что там нам твердил Птицелов? Что они не устоят перед этой несчастной цветочной магией и полезут из всех могил, как ошпаренные тараканы из щелей? И прямо к нам – в белы руки?
Кукольник молчал, глядя на беснующегося напарника тяжелым, мутным взглядом.
– А вот не полезли! – закричал Коротышка и вдруг, рухнув на колени, перешел на шепот – громкий, свистящий, страшный. – Не полезли… А ты знаешь, почему?
Кукольник по-прежнему молчал, но Коротышке и не нужен был ответ товарища – сейчас он орал, брызгая слюной, небу, деревьям, траве, потому что все это теперь и отныне было сильнее его, Коротышки. И все это он сейчас ненавидел и, наверное, уничтожил бы, не задумываясь ни на миг, если бы только у него хватило сил.
– А все потому, – прошептал маленький зорз, – потому что они все давно уже умерли. Они умерли, понимаешь, Кукольник? Их нет! Они рассыпались, они теперь – только прах! Ясно?! – он вновь сорвался на крик. – Всех этих мертвых – их просто нет! Ты это понимаешь?! Мертвых нет, потому что они и так уже умерли! Вот и все!
– Вот и все…
Эти последние слова Коротышка прошептал так тихо, что его уже не услышал никто – ни небо, ни деревья, ни трава. Он поднялся и, шатаясь, медленно побрел, заплетаясь ногами за корни, за травы, за цветы, которые даже ненавидеть у него уже просто не было сил. Он шел, а воины расступались перед ним, в страхе отводя взгляды. Но Коротышка завороженно смотрел куда-то вдаль, вглядываясь во что-то, прежде им виденное, наверное, не раз, и теперь ускользающее бесповоротно, навсегда. А Кукольник тоскливо смотрел ему вслед, раскачивался, обхватив себя руками, и тихо выл тоненьким голосом, жалобно, обреченно, как по мертвому себе…
Ветер вздохнул, совсем как грустный, умудренный годами человек, неспешно прошелся по кронам сосен, зашумел листвой орешника, растрепал кусты сирени за домом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Лисовин непонимающе посмотрел на друидессу. К ним уже полз, жалобно всхлипывая, весь перепачканный в земле и какой-то липкой паутине Гвинпин. Свет факела мигнул, собираясь погаснуть, но друидесса раздраженно махнула рукой, как от назойливого комара, и на земляном полу потаенного кладбища зашипел, быстро разгораясь, маленький огонек. Он тут же осветил все стены и застывших мертвецов, по-прежнему менявших цвет.
– Магия зорзов – это магия Цветов! – возбужденно заговорила друидесса, силясь втолковать это Лисовину. – Один цвет поглощает другой – вот ее суть. Они подбирают цвета, покрывая ими мертвых. И так же делает создающий куклу – склеивает один лист с другим, наращивает слои, и в результате тонкая бумага превращается в плотное папье-маше. А у того есть еще одно свойство – из него можно делать кукол, понимаешь! Бумага для этого слишком тонка, но, объединяя тонкое, обязательно получишь прочное. И жизнестойкое, а значит – жизнеспособное! Это и есть принцип папье-маше! Несколько правильно подобранных цветов дают новое качество!
– А причем здесь Сила земли? – непонимающе воззрился на друидессу Лисовин.
– Земля тоже состоит из слоев, и поэтому мы можем остановить их магию. Мы будем снимать ее постепенно, слой за слоем, а если не получится – сдернем все покровы! Поэтому поторопимся – мне кажется, я сумею подобрать нужное заклинание. Сейчас самое главное – успеть, пока они не стали белыми.
И друидесса тут же, без всякой подготовки и входа в транс, стала выкрикивать магические формулы. Каждая сопровождалась миганием горящего уголька, который по всем земным законам должен был бы уже давно обратиться в пепел. И уже спустя сто ударов сердца цвета стали один за другим сползать с мертвецов, как облупившаяся краска. От костей пошел жуткий вонючий дым – это сгорали магические наслоения призрачной жизни. Магия Ралины постепенно перебарывала колдовство зорзов, ослабленное толстым слоем могильной земли, явно недружественной чужой волшбе. Но в самый последний миг, когда из-под синевы костей стали проглядывать коричневато-серые тона, в движении магии друидов что-то сломалось. Скелеты зарябили всеми цветами радуги, через которые вновь стала пробиваться грязная белизна. Ралина напряглась, ухватила за руку Лисовина, но действие Силы земли вдруг остановилось, словно она натолкнулась на преграду, сдвинуть которую древней магии было не под силу. Раздался страшный скрежет – так дверь, тщетно удерживаемая с одной стороны, безнадежно едет назад под гораздо более сильным напором. Если, конечно, вовремя не вбить клинья.
– Нужно закрепить Силу! – закричала друидесса. – Вонзи что-нибудь в землю! Быстрее!!!
Лисовин выдернул руку из сухой ладошки старухи, быстро оглядел землю под ногами и схватил топор. Однако ручка топора тоже играла цветами – она была мертвым деревом!
– Не трогай ее, нельзя! – выдохнула друидесса. – Все что угодно – нож, иглу, палку, только острое, чтобы закрепить!
Но кинжала у Лисовина не было ни под рукой, ни за поясом; очевидно, он потерялся, когда они летели вниз. Между тем скрежет перешел в глухой гул, звучавший откуда-то из-под земли, и скелеты, медленно покачиваясь из стороны в сторону под натиском двух направленных друг против друга страшных сил, окончательно залило мертвенной белой краской.
– Кур-р-р-ва! – заорала друидесса, и сверкающий взгляд ее бешено выпученных глаз уперся в сидящего у ее ног Гвинпина. Надо заметить, что Гвин уже давно предпринимал безуспешные попытки сделаться как можно меньше или вообще исчезнуть на время, все равно куда. В тот же миг друидесса опустила руки – уголек вспыхнул и стал рассыпаться трескучими искрами – и, схватив Гвинпина, который от неожиданности даже не успел увернуться, с размаху вонзила его носом прямо в земляную стену! Далее все смешалось – последнее слово заклинания, на котором голос Ралины сорвался, сотрясение земли, трескучий взрыв уголька и отчаянный писк деревянной куклы, которой впервые воспользовались столь необычным способом. Гвинпин попытался было протестующе заорать, но в его горло вновь – в который уже за сегодня раз! – набилась мягкая рыхлая земля, и он, намертво прибитый к земле собственным клювом, тихо и спокойно лишился чувств, надеясь, что все-таки это еще не окончательный и бесповоротный итог его печальной и достойной всяческих грустных примеров жизни.
– И что? Что, я тебя спрашиваю?! – орал Коротышка, захлебываясь злобой и слюнями. Кукольник молча и тупо смотрел на маленького зорза – он был совершенно обессилен. Оба колдуна с ног до головы перемазались засохшей глиной и отвратительного вида серой грязью, подобной той, что всегда украшает дородные животы знаменитых литвинских свиней.
– Где эти мертвые? – не унимался маленький старичок, почему-то срывая свою злость именно на Кукольнике, будто во всем был виноват именно тот. – Что там нам твердил Птицелов? Что они не устоят перед этой несчастной цветочной магией и полезут из всех могил, как ошпаренные тараканы из щелей? И прямо к нам – в белы руки?
Кукольник молчал, глядя на беснующегося напарника тяжелым, мутным взглядом.
– А вот не полезли! – закричал Коротышка и вдруг, рухнув на колени, перешел на шепот – громкий, свистящий, страшный. – Не полезли… А ты знаешь, почему?
Кукольник по-прежнему молчал, но Коротышке и не нужен был ответ товарища – сейчас он орал, брызгая слюной, небу, деревьям, траве, потому что все это теперь и отныне было сильнее его, Коротышки. И все это он сейчас ненавидел и, наверное, уничтожил бы, не задумываясь ни на миг, если бы только у него хватило сил.
– А все потому, – прошептал маленький зорз, – потому что они все давно уже умерли. Они умерли, понимаешь, Кукольник? Их нет! Они рассыпались, они теперь – только прах! Ясно?! – он вновь сорвался на крик. – Всех этих мертвых – их просто нет! Ты это понимаешь?! Мертвых нет, потому что они и так уже умерли! Вот и все!
– Вот и все…
Эти последние слова Коротышка прошептал так тихо, что его уже не услышал никто – ни небо, ни деревья, ни трава. Он поднялся и, шатаясь, медленно побрел, заплетаясь ногами за корни, за травы, за цветы, которые даже ненавидеть у него уже просто не было сил. Он шел, а воины расступались перед ним, в страхе отводя взгляды. Но Коротышка завороженно смотрел куда-то вдаль, вглядываясь во что-то, прежде им виденное, наверное, не раз, и теперь ускользающее бесповоротно, навсегда. А Кукольник тоскливо смотрел ему вслед, раскачивался, обхватив себя руками, и тихо выл тоненьким голосом, жалобно, обреченно, как по мертвому себе…
Ветер вздохнул, совсем как грустный, умудренный годами человек, неспешно прошелся по кронам сосен, зашумел листвой орешника, растрепал кусты сирени за домом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106