По смешному стечению обстоятельств лучшим облегчением, которое могло предложить Харкендеру сознание Кэптхорна, была тупая усталость, приходившая к нему, когда он скучал от своей работы, что часто бывало. Скука, которая мучила и отвергалась Кэптхорном и которую Харкендер также ненавидел в своем прежнем воплощении, Харкендером/Зиофелоном воспринималась как сладкое лекарство.
Истовый сатанизм Люка был не интересен Харкендеру, так как он знал, насколько глупым и ошибочным тот был. Харкендера раздражала столь неверная трактовка его учения. Было бы гораздо интереснее, если бы Люк отправился на поиски других еретиков такого рода и отдался бы фантастическим переживаниям Черной Мессы — но Люк был сатанистом от протестантизма, а не католичества, и его отношения с воображаемым господином были по существу личными и опосредованными наиболее примитивными ритуалами. Поклонение Люка также не переносилось в какую-либо откровенную склонность к греховным делам. Он грешил постоянно и бессознательно, но нельзя сказать, что его религиозное самооправдание было хоть сколько-то героическим. Даше склонность к содомскому развращению малолетних, которую Ангел развивал в Хадлстоне задолго до обращения Люка в сатанизм, пришла в упадок, когда он лишился удобных возможностей для совершения этого греха.
По мере того, как отношения с Люком Кэптхорном продолжались и углублялись, он мог наблюдать воздействие ностальгии на неокрепший ум. Будучи объективным наблюдателем, он мог видеть и понимать, как Люк трансформирует и перевирает свои собственные воспоминания, превращая свое прошлое в счастливое и уютное настоящее.
Незаметно время, проведенное в Хадлстоне, стало мифическим Золотым Веком великолепной праздности и безграничных сексуальных возможностей. Харкендер был согласен, что его труд был тогда некоторым образом легче, чем нынче, и что сироты были гораздо покорнее его разнообразным угрозам и соблазнам, чем служанки, на которых теперь нацеливал похоть Люк. Но Харкендер также понимал — чего Люк не мог или не стал бы делать, — что в то время эти преимущества означали для него гораздо меньше.
Тогда Люк был так же жалок и одинок, как сейчас, равно не ценя ни синицу в руках, ни журавля в небе, одинаково разочарованный собственным бессилием, сходно убежденный в несправедливости судьбы и случая. И все же тусклое одиночество прошедших дней медленно было превращено алхимией ложной памяти в настоящее погребенное сокровище. Как прав был Люсьен де Терр, говоря об изначальной ложности истории, и как прав, считая, что только те, кто отбросил иллюзии, может наконец начать им верить!
Ностальгия была болезнью, к которой Харкендер считал себя невосприимчивым, потому что считал свое детство, начиная с того дня, когда его отправили в школу, личным Адом, из которого его высвободило время. Тем не менее, его заворожило воздействие ностальгии на подходящую жертву и возможность строить предположения о великих заблуждениях истории на основе заблуждений Люка Кэптхорна о собственном прошлом. Наблюдая развитие в Люке бездумного создания воображаемого Золотого Века, он начал лучше понимать гений Люсьена де Терра. Но Харкендер не мог не задуматься о том, какую роль ностальгия могла играть в попытке Тьерри предложить лучшую историю мира, чем ту, что отражалась в кривом зеркале викторианской науки.
Вопрос был важен, так как затрагивал загадочную природу его хозяина, Зиофелона. Какое-то время Харкендер думал, не в этом ли цель назначения Люка его наблюдателем, но потом решил, что это было бы слишком просто. Тем не менее, развитое воображение позволяло ему проводить часы, оседлав сознание Люка, в ожидании, когда Зиофелон покажет ему направление пути.
Люк был глазами Харкендера семь лет, пока тайна, наконец, не открылась. Из-за множества мелких краж, произошедших в доме, где он работал, на него пало подозрение. На суде ничего не удалось бы доказать, но он сумел найти работу в новом месте и снова переехал. Когда начались все эти невзгоды (как он их воспринимал), ему пришлось искать по всем своим знакомым новое место, и в конце концов Люку указали на одного джентльмена, у которого слуги долго не задерживались и который потому не беспокоился о таких мелочах, как рекомендации.
Люк немедленно отправился на встречу с этим нанимателем, который оглядел его сверху донизу, взмахом руки остановил все попытки объяснить, почему ему приходится искать работу, и потребовал сообщить, как он относится к виду крови или занятиям вивисекцией. Узнав, что Люк не имеет ничего против, джентльмен спросил, страдает ли Люк глупыми предрассудками относительно права человека вмешиваться в дела природы. Эти расспросы не могли не заинтересовать и не привлечь искреннейшее внимание Джейкоба Харкендера, и он был в восторге, когда Кэптхорн, ответив на них отрицательно, был принят в услужение Джейсоном Стерлингом.
До этого поворотного момента Харкендер горько сожалел, что его хозяин не дал ему прямой доступ к человеку умному и способному. Он зашел так далеко, что жаловался на безответность своего хозяина и в жалобах позволял себе думать, что такой человек точно будет более ценен как средство продвижения понимания Зиофелоном мира. Сэр Эдвард Таллентайр и Дэвид Лидиард, за которыми он мог наблюдать с помощью другого своего шпиона, обеспечивали его чем-то подобным, но Харкендер всегда полагал, что крылья их подрезаны и останутся таковыми из-за упорного скептицизма Таллентайра. Слушая их долгие разговоры, он часто желал оказаться в сознании более плодовитом и умном, чем их. Он хотел наблюдать за человеком, выводы которого были бы более далеко идущими, чем выводы Таллентайра и Лидиарда.
Стерлинг, как он сразу понял, мог быть частичным ответом на его молитвы. С момента их первой встречи он был убежден, что единственной функцией Люка Кэптхорна как наблюдателя было свести его со Стерлингом. Он бы с удовольствием использовал как наблюдателя самого Стерлинга или человека, который мог бы задавать ему более умные вопросы, чем Люк, но он понимал, что самым важным было то, что Стерлинг нашелся. Зиофелон с необходимостью обнаружил человека и поставил наблюдателя Харкендера в такое положение, когда он мог видеть эксперименты Стерлинга и средства достижения им успеха.
Джейсон Стерлинг обладал свойственными и сэру Эдварду Таллентайру силами разума и воображения, но он обладал также практическим складом ума, который делал его активным там, где Таллентайр предпочитал размышлять. Таллентайр никогда не был экспериментатором, и хотя его протеже, Лидиард, немного продвинулся на этом пути, тот оставался просто дилетантом по сравнению с энергичным Стерлингом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106