— Ян прав.
— Ты хочешь сказать, он даже не попытается? — недоверчиво переспросил Эдвин.
— Уверена, — ответила Люси. — Разве ты не слышал, что он сказал? Чем ты слушал?
— Все это чушь!
Люси пожала мне руку.
— Раз уж мы здесь, посмотрим твою скачку. Иди переодевайся.
Я не привык к таким сестринским жестам и тону и с оттенком сожаления подумал, что последние пару лет не очень интересовался ее успехами в поэзии.
— Как твои стихи? — спросил я. — Над чем ты сейчас работаешь?
Люси не ожидала таких вопросов. Ее лицо немного побледнело, потом бледность уступила место странной смеси испуга и сожаления.
— Собственно, ничего особенного, — сказала она. — Пока ничего нового.
Я кивнул, как бы извиняясь за неуместную назойливость, и пошел в весовую, потом в раздевалку, размышляя, что поэты, как и математики, чаще всего самые замечательные свои открытия делают в юности. Люси не писала новых стихов. Может быть, больше она никогда не будет писать. И я подумал, что, возможно, ее привычная непритязательность скоро станет казаться неуместной и ненужной, если Люси утратит внутренний покой, который дает творческое вдохновение.
«Бедная Люси!» — подумал я. Жизнь выкидывает чертовски грязные штуки. Люси уже начала дорожить богатством, которое раньше презирала, иначе она никогда бы не явилась по такому делу на скачки в Сэндаун-парк. И я мог только догадываться, что творится у нее в душе. Она сейчас как монахиня, потерявшая веру в Бога. Нет, не монахиня. Люси, которая писала откровенные стихи о любви во всех ее проявлениях, и таких, про которые я никогда бы не поверил, чтобы они с Эдвином этим занимались, — эта Люси могла быть кем угодно, только не монахиней.
Занятый этими беспорядочными мыслями, я снял свой костюм, натянул белые бриджи и ярко-красный шерстяной свитер с голубыми полосками на рукавах, и почувствовал обычное радостное возбуждение, от которого сразу стало легче дышать и появилось ощущение безмерного счастья. Я участвовал примерно в пятидесяти скачках каждый год, если мне везло… и подумал, что готов согласиться на любую работу, только бы всегда была возможность делать это.
Выйдя из раздевалки, я переговорил с тренером и владельцами лошади, на которой мне предстояло выступать, — немолодыми уже мужем и женой, которые и сами участвовали в скачках лет этак двадцать назад, а теперь заново переживали эту радость, доверяя свою лошадь мне. Муж Джордж сейчас работал тренером-любителем, довольно высокого класса. Его жена Джо до сих пор выступала в любительских скачках на собственных лошадях и показывала неплохие результаты. Знакомство с ними ничем не могло мне повредить, и я спокойно мог представлять на скачках их конюшню.
— Янг Хиггинс просто из кожи вон лезет, — сказала Джо.
Янг Хиггинс — так звали мою сегодняшнюю лошадь. Ему было добрых тринадцать лет, но почтенный джентльмен готов был опровергнуть любые слухи о грядущей отставке. И все мы понимали, что «из кожи вон лезет» означает лишь, что конь вполне подготовлен, фыркает и прядает ушами от возбуждения. В его возрасте ни от кого нельзя было ожидать чего-то большего. Лошадям постарше его случалось выигрывать Большой национальный приз, но мы с Янг Хиггинсом не пришли первыми в тех единственных больших скачках, в которых участвовали, и Джо, к моему сожалению, решила больше не делать таких попыток.
— Увидимся перед скачкой в паддоке, Ян, — сказал Джордж.
Джо добавила:
— И порадуйте старину хорошей скачкой.
Я улыбнулся и кивнул. Все и затевалось только ради того, чтобы порадовать нас всех хорошей скачкой. Включая, безусловно, самого Янг Хиггинса.
Когда Джо и Джордж повернулись и направились к трибунам, кто-то похлопал меня сзади по плечу. Я обернулся посмотреть, кому это я понадобился, и к немалому удивлению оказался носом к носу со старшим братом Люси, первым сыном Малкольма, моим сводным братом Дональдом.
— Боже мой! — воскликнул я. — Ты же никогда в жизни не интересовался скачками!
Он сам не раз мне это повторял, надменно заявляя, что не одобряет низменные азартные авантюры.
— Я пришел сюда не из-за скачек! — решительно начал он. — Я пришел поговорить с тобой о Малкольме, который, по-моему, совсем потерял рассудок.
— Но откуда… э-э-э?… — Я замолчал. — Это Джойси тебе сказала?
— А если и так? Мы все обеспокоены тем, что с ним происходит. Она, естественно, рассказала нам, где тебя можно найти.
— Она что, оповестила все семейство? — ошарашенно спросил я.
— Откуда я знаю? Она позвонила нам. Я полагаю, Джойси рассказала всем, до кого могла дозвониться. Ты же ее знаешь. В конце концов, она твоя мать.
Даже сейчас, спустя столько лет, в голосе Дональда все еще звучали старые обиды, и я заметил, что они с возрастом становятся почему-то все сильнее. Дональд говорил, что моя мать заняла место его матери, и в любом проступке Джойси он непременно так или иначе обвинял меня.
Вся семья считала, что внешне Дональд больше других братьев похож на меня, но не могу сказать, чтобы мне это нравилось. Должен признать, конечно, что он был одного со мной роста и у него были почти такие же яркие отцовские голубые глаза, вьющиеся каштановые волосы и массивные широкие плечи. Но, в отличие от него, я не носил усов и, надеюсь, не ходил с таким важным, напыщенным видом. Всегда, когда мне случалось бывать в его обществе, я старался в этом убедиться и пока могу с уверенностью сказать — ничего подобного!
Развод Малкольма и Вивьен очень сильно повлиял на Дональда. Он всегда говорил, что из-за этого никак не мог правильно определить свое место в жизни. Я по себе знал, как нелегко пережить такое потрясение, а Дональду было тогда всего девять лет — слишком юный возраст для принятия жизненно важных решений. Как бы то ни было, в молодости он очень часто переходил с одной работы на другую, в основном в гостиницах, пока не зацепился за место секретаря престижного гольф-клуба неподалеку от Хенли-на-Темзе. Эта должность, видимо, показалась Дональду достаточно респектабельной. Для него было очень важно занять в конце концов достойное положение в обществе.
Мне Дональд никогда особенно не нравился, но и ничего плохого он мне не сделал. Он был на одиннадцать лет меня старше. И он был здесь!
— Все считают, что ты можешь не позволить Малкольму разбазаривать деньги семьи, — без обиняков заявил Дональд.
— Это его деньги, а не семьи, — возразил я.
— Что? — Дональду эта мысль показалась нелепой. — Все, что ты должен сделать, — это объяснить ему, что его дело сохранить в целости семейное состояние, пока оно не перейдет к нам по наследству. К сожалению, все мы понимаем, что никого из нас он просто не станет слушать. Кроме тебя. Так что теперь, когда ты заявил, что помирился с Малкольмом, семья выбрала тебя своим парламентером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93