Жервез раздраженно сказал:
— Фердинанд рассказал мне о новом завещании Малкольма. Это нелепо — вставлять туда пункт о насильственной смерти. А вдруг его случайно пристрелит какой-нибудь грабитель? Получится, что мы все останемся без наследства?
— Вряд ли это будет случайный грабитель. Скорее уж наемный убийца.
Жервез зыркнул на меня.
— Ерунда!
— А кто убил Мойру? Кто трижды пытался убить Малкольма?
— Откуда я знаю?
— Я думаю, ты мог бы пораскинуть мозгами.
— Нет. Пусть этим занимается полиция. — Он отхлебнул виски. — Где он сейчас?
— У своих друзей.
— Я предлагал ему пожить у меня, — сердито сказал Жервез, — но я, наверное, для него недостаточно хорош.
— Отец захотел побыть вдали от семьи, — ровно сказал я.
— Но тебя он оставил при себе!
— Уже нет.
Это его немного успокоило.
— Вы снова поругались? — с надеждой спросил он. Мы все еще стояли в центре комнаты, как будто предложение выпить еще не означало, что мне предлагают присесть. На пестром сероватом ковре стояли глубокие кресла, обтянутые ярким ситцем в цветочек, окна были завешены тяжелыми красными портьерами. В отделанном кирпичом камине горел недавно зажженный огонь. Я бывал в этом доме так же редко, как и у Фердинанда, и наверх никогда не заходил.
— Нет, мы не ссорились. Ты помнишь, как старый Фред взрывал пень?
Жервез быстро переключился на другую тему:
— Фердинанд говорил, что ты спрашивал об этом. Конечно, помню.
— Фред не показывал тебе, как работать со взрывчаткой?
— Нет, не показывал, должен тебя разочаровать. Ты что, хочешь сказать, что это я взорвал дом? — Его раздражение, которое он старался держать в узде, поднялось на пару единиц.
Я постарался его успокоить:
— Нет. Я только хочу узнать, не показывал ли Фред тебе и другим, как он взрывал заряд.
— Я могу отвечать только за себя, — решительно сказал Жервез. — Мне не показывал.
Жервез располнел и, я думаю, располнеет еще больше. Костюм едва на нем сходился. Я никогда так не растолстею. Жервез самый высокий и крупный из детей Малкольма и, наверное, самый сильный. На вид это уверенный в себе, преуспевающий человек, но он сломался из-за отсутствия какого-то никчемного клочка бумаги, который совершенно никого не волновал, кроме него самого.
Наверное, у каждого из нас есть какой-то пунктик. Одним это помогает, другим портит жизнь. Характер отца, с его «мидасовской» одержимостью золотом, передался в какой-то мере всем его детям.
Жервез сказал:
— Малкольм даст нам что-нибудь до своей смерти?
Его голос звучал, как всегда, глубоко и уверенно, но я задумчиво смотрел на него поверх бокала и заметил легкий оттенок надежды в словах Жервеза, как будто он спрашивал не просто из интереса, а отчаянно нуждался в деньгах Малкольма. Сами собой всплыли в памяти заметки Нормана Веста: «…стал очень нервным и продает клиентам одну дешевку. Слишком осторожничает — это плохой признак для биржевого маклера…» У прочного благосостояния Жервеза неожиданно могут оказаться глиняные ноги…
Я ответил на поставленный вопрос буквально, не обращая внимания на скрытый подтекст:
— Я говорил с ним об этом. Он ответил, что подумает.
Жервез разозлился.
— Проклятый старый дурак! Он все играет с нами в эти чертовы игры! Назло нам выбрасывает деньги на ветер! Покупает этих проклятых лошадей! Я готов удавить его своими руками! — Он резко замолчал, как будто испугался, что в какой-то мере сейчас признал свою вину. — Это просто фигура речи, — и мрачно зыркнул на меня.
Я продолжал, делая вид, что не заметил его вспышки:
— Я поговорю с ним еще. Вивьен тоже пристала к нему с этим, но выбрала далеко не лучшие слова для убеждения и только настроила Малкольма против себя. Отец упрямец, как и любой из нас. Он уперся, и чем больше мы будем его уговаривать, тем тверже он будет стоять на своем.
— Это ведь ты подал ему мысль покупать лошадей! Сам он бы до такого не додумался. Два миллиона фунтов за какого-то паршивого жеребенка! Ты хоть представляешь, что такое два миллиона фунтов?! Два миллиона за какое-то четвероногое ничтожество! Он совсем сбрендил! Если бы он дал два миллиона кому-нибудь из нас, это обеспечило бы счастливца до конца дней, а старый дурак тратит их на этих чертовых лошадей. Ему мало было отдать полмиллиона на больных детей! Нет, он покупает еще эту чертову животину — Блу Кланси, и один Бог знает, во сколько миллионов она ему влетела! Во сколько? — Жервез воинственно уставился на меня, требуя ответа, его подбородок упрямо выдвинулся вперед.
— Он вполне может себе это позволить. Я думаю, он очень богат, — сказал я.
Лицо Жервеза побагровело от ярости.
— Ты думаешь! Откуда ты знаешь, что он не просадит все до последнего пенни?! Я найду способ покончить с этим. С этим давно пора покончить!
Жервез внезапно выхватил у меня полупустой бокал и заорал:
— Убирайся! Вон из моего дома! Я сыт тобой по горло!
Я не двинулся с места.
— От того, что ты меня выставишь, неприятностей у нас не убавится.
— Нет, черт тебя побери, твои неприятности только начинаются! — Жервез поставил оба бокала на поднос и повернулся, готовый вытолкать меня силой.
— Когда Малкольм был в Кембридже, Алисия не говорила тебе, где он?
— Что? — Он замер. — Не понимаю, о чем ты. Давай выметайся!
— Ты звонил в кембриджскую гостиницу, где остановился Малкольм?
Жервез меня даже не услышал. Он разразился гневной тирадой:
— У меня уже вот где твоя манерность и подозрительность! Ты думаешь, что я хуже тебя, ты всегда так думал, но должен тебе сказать, братец, что ты сильно ошибаешься! Ты всегда был у Малкольма на хорошем счету и всегда настраивал его против нас, а старый тупица тебе слепо доверял… Вон отсюда! — Жервез подступил ко мне, сжав кулаки.
Я не пошевелился.
— Тем не менее ты хочешь, чтобы я помог его уговорить.
Жервез открыл рот, но не проронил ни звука.
— Алисия убедила тебя, что я тебя презираю. Это неправда. А ты веришь ее лживым наговорам. Я никогда не настраивал отца против вас. Но если ты меня сейчас ударишь, я, может быть, подумаю над этим. Если ты хочешь, чтобы я остановил его, ты уберешь свои кулаки и вернешь мне мой стакан. Я допью виски и уйду.
Он долго сверлил меня взглядом, потом отвернулся. Я принял это за согласие и взял один из стаканов, не знаю — его или свой.
Это было его виски. Напиток оказался гораздо крепче, едва ли он вообще разбавлял его. Я поставил стакан и взял другой. Он не смотрел на меня и ничего не заметил.
Я спокойно сказал:
— Жервез, тебе нужен психиатр.
— Не твое собачье дело!
Я для виду отпил из стакана и поставил его обратно.
— До свиданья.
Он ничего не сказал и даже не обернулся. Я пожал плечами и вышел в прихожую. Побледневшая Урсула и девочки испуганно выглядывали из кухни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93