В свои тридцать три года я успел поработать помощником у трех разных тренеров. Но последнее время меня не оставляло ощущение, что я уже староват для того, чтобы быть у кого-то на побегушках. Самое время было перешагнуть на очередную ступеньку карьеры и самому стать тренером — но браться за это без начального капитала рискованно.
— О чем задумался? — прервал мои размышления голос Малкольма.
— А дал бы ты мне взаймы полмиллиона фунтов или нет?
— Нет.
Я улыбнулся:
— Вот об этом я и думал.
— Я буду оплачивать проезд и счета в гостиницах.
На другом конце стола пышная леди давала внимательному молодому человеку свой адрес. Подошла официантка и начала расставлять на белоснежной скатерти напитки и свежие бутерброды. Несколько мгновений я равнодушно разглядывал ее, потом перевел взгляд на Малкольма и в который раз за сегодняшний день удивился: на его лице отражались тревога и беспокойство!
Я неожиданно разволновался. Я никогда не хотел ссориться с отцом, мне только хотелось, чтобы он взглянул на Мойру моими глазами и понял, что эта расчетливая дрянь охотится за его деньгами и пользуется тем, что дом опустел после смерти Куши, чтобы незаметно втереться к нему в доверие. Она постоянно крутилась под ногами со своим деланным сочувствием и попытками приготовить что-нибудь на ужин. Малкольм, почти беспомощный в своем искреннем горе, был ей признателен и за это. Наверное, он и сам не заметил, когда Мойра начала по-хозяйски брать его под руку на вечеринках и говорить «мы». Все три года молчаливого раздора я хотел помириться с отцом, но не мог заставить себя войти в его дом — я не вынес бы вида ухмыляющейся Мойры на месте Куши. Даже если бы Малкольм и позволил мне ступить на порог.
Теперь, когда Мойра умерла, примирение вроде бы стало возможным. И похоже на то, что отец, оказывается, тоже хочет помириться. Мелькнула мимолетная мысль, что для него мир между нами — наверняка не самоцель, а лишь необходимый промежуточный этап для каких-то далеких планов, но для меня это не имело значения.
— Хорошо, я согласен. Я смогу уделить тебе некоторое время.
Он заметно успокоился.
— Прекрасно! А теперь пойдем, я хочу купить лошадь.
Малкольм поднялся, заметно приободрившийся, и полистал свой каталог:
— Что ты посоветуешь?
— Но для чего, скажи пожалуйста, тебе вдруг понадобилась лошадь?
— Для скачек, конечно.
— Но тебя же это никогда не интересовало…
— У каждого может быть хобби, — отрезал он, хотя никогда в жизни у него не было никакого хобби. — И мое — скачки. — Чуть подумав, он добавил: — С этого дня, — и направился к двери.
Услужливый молодой человек оторвался от любительницы собачек и стал приглашать Малкольма заходить еще, в любое время. Малкольм заверил его, что зайдет обязательно, потом развернулся и пошел к одной из стеклянных витрин.
— Пока я тебя дожидался, я купил здесь кубок, — сообщил он мне через плечо. — Хочешь посмотреть? Почти такой, как вот этот, — он указал на кубок за стеклом. — Я отдал его граверу.
Это была богато украшенная чаша изящной удлиненной формы, восемнадцати дюймов в высоту, и сделана она была из чистого серебра.
— Зачем тебе это? — спросил я.
— Не знаю. Еще не придумал.
— А… а что за гравировка?
— М-м… «Приз памяти Куши Пемброк». Неплохо звучит, правда?
— Да, — ответил я.
Отец бросил на меня косой взгляд:
— Я знал, что тебе понравится, — и зашагал к двери. — Так, а теперь — лошадь.
Как в старые добрые времена, думал я с полузабытым приятным ощущением в груди. Непредсказуемые поступки, которые могли оказаться тщательно продуманными, а могли — и нет; неудержимые желания, которые необходимо было немедленно удовлетворить… и время от времени, после всего этого, буйство страстей оказывалось забыто, как будто его никогда и не было. Приз памяти Куши Пемброк мог получить всемирную известность, а мог потускнеть и запылиться где-нибудь на чердаке: с Малкольмом ничего никогда нельзя было знать наверняка.
Я называл его Малкольмом, как и все остальные дети. Он сам приучил нас к этому, и я вырос, уверенный, что все так и должно быть. У других мальчиков могли быть папы, а у меня был отец — Малкольм.
Когда мы вышли из офиса «Эбури», он спросил:
— Как это обычно делается? С чего надо начинать?
— Э-э… Сегодня первый день элитного аукциона.
— Да? — спросил он, когда я замялся, не зная, как продолжить. — Ну, так пойдем.
— Я только подумал, что ты должен знать… самая низкая начальная цена сегодня — не меньше двадцати тысяч гиней.
Он почти не удивился.
— Начальная цена? За сколько же они тут их продают?
— Некоторые лошади стоят больше сотни тысяч. Тебе очень повезет, если удастся купить сегодня первоклассного годовичка меньше чем за четверть миллиона. Сегодня — открытие самого дорогого аукциона в году.
Непохоже, чтобы это замечание его отпугнуло. Малкольм только улыбнулся.
— Что ж, пойдем. Пойдем поторгуемся.
— В первую очередь нужно обращать внимание на родословную, — продолжил я, — потом осмотреть самого жеребенка, если он тебя заинтересует, и обратиться за помощью и советом к агентам по продаже…
— Ян! — прервал меня Малкольм с наигранным сожалением. — Я совершенно ничего не смыслю в лошадях, знаю только, что у них должно быть четыре ноги. И я не доверяю агентам. Так что давай просто пойдем на торги.
Для меня это звучало как бред сумасшедшего, но, в конце концов, это его деньги. Когда мы вошли в аукционный зал, торги были в самом разгаре. Малкольм спросил, где сидят самые богатые покупатели, те, которые ворочают настоящими деньгами.
— Вон на тех креслах, в секторе слева от аукционистов, или здесь, возле входа, или там, дальше, по левую сторону…
Он внимательно меня выслушал, затем направился к сектору, откуда были хорошо видны все те места, на которые я только что указал. Амфитеатр уже был заполнен больше чем на три четверти и вскоре будет набит битком, особенно когда пойдут самые классные лоты.
— К вечеру цены наверняка взлетят еще выше, — сообщил я, поддразнивая Малкольма, но он сказал только:
— Значит, придется подождать.
Я продолжал:
— Если ты купишь десяток годовичков, шесть из них подойдут для скачек, три, может быть, даже смогут выиграть забег, а по-настоящему хорошим окажется только один. И то, если тебе очень повезет.
— Какой ты предусмотрительный, Ян.
— Ты так же предусмотрителен в том, что касается золота.
Малкольм глянул на меня из-под полуопущенных век.
— Ты принимаешь решения быстро и по наитию, — сказал я. — Но умеешь затаиться и ждать подходящего случая.
Он хмыкнул и сосредоточился на том, что происходило в аукционном зале, глядя в основном не на жеребят, а на покупателей в секторе напротив. Аукционисты в кабинке слева от нас работали слаженно, без лишней суеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— О чем задумался? — прервал мои размышления голос Малкольма.
— А дал бы ты мне взаймы полмиллиона фунтов или нет?
— Нет.
Я улыбнулся:
— Вот об этом я и думал.
— Я буду оплачивать проезд и счета в гостиницах.
На другом конце стола пышная леди давала внимательному молодому человеку свой адрес. Подошла официантка и начала расставлять на белоснежной скатерти напитки и свежие бутерброды. Несколько мгновений я равнодушно разглядывал ее, потом перевел взгляд на Малкольма и в который раз за сегодняшний день удивился: на его лице отражались тревога и беспокойство!
Я неожиданно разволновался. Я никогда не хотел ссориться с отцом, мне только хотелось, чтобы он взглянул на Мойру моими глазами и понял, что эта расчетливая дрянь охотится за его деньгами и пользуется тем, что дом опустел после смерти Куши, чтобы незаметно втереться к нему в доверие. Она постоянно крутилась под ногами со своим деланным сочувствием и попытками приготовить что-нибудь на ужин. Малкольм, почти беспомощный в своем искреннем горе, был ей признателен и за это. Наверное, он и сам не заметил, когда Мойра начала по-хозяйски брать его под руку на вечеринках и говорить «мы». Все три года молчаливого раздора я хотел помириться с отцом, но не мог заставить себя войти в его дом — я не вынес бы вида ухмыляющейся Мойры на месте Куши. Даже если бы Малкольм и позволил мне ступить на порог.
Теперь, когда Мойра умерла, примирение вроде бы стало возможным. И похоже на то, что отец, оказывается, тоже хочет помириться. Мелькнула мимолетная мысль, что для него мир между нами — наверняка не самоцель, а лишь необходимый промежуточный этап для каких-то далеких планов, но для меня это не имело значения.
— Хорошо, я согласен. Я смогу уделить тебе некоторое время.
Он заметно успокоился.
— Прекрасно! А теперь пойдем, я хочу купить лошадь.
Малкольм поднялся, заметно приободрившийся, и полистал свой каталог:
— Что ты посоветуешь?
— Но для чего, скажи пожалуйста, тебе вдруг понадобилась лошадь?
— Для скачек, конечно.
— Но тебя же это никогда не интересовало…
— У каждого может быть хобби, — отрезал он, хотя никогда в жизни у него не было никакого хобби. — И мое — скачки. — Чуть подумав, он добавил: — С этого дня, — и направился к двери.
Услужливый молодой человек оторвался от любительницы собачек и стал приглашать Малкольма заходить еще, в любое время. Малкольм заверил его, что зайдет обязательно, потом развернулся и пошел к одной из стеклянных витрин.
— Пока я тебя дожидался, я купил здесь кубок, — сообщил он мне через плечо. — Хочешь посмотреть? Почти такой, как вот этот, — он указал на кубок за стеклом. — Я отдал его граверу.
Это была богато украшенная чаша изящной удлиненной формы, восемнадцати дюймов в высоту, и сделана она была из чистого серебра.
— Зачем тебе это? — спросил я.
— Не знаю. Еще не придумал.
— А… а что за гравировка?
— М-м… «Приз памяти Куши Пемброк». Неплохо звучит, правда?
— Да, — ответил я.
Отец бросил на меня косой взгляд:
— Я знал, что тебе понравится, — и зашагал к двери. — Так, а теперь — лошадь.
Как в старые добрые времена, думал я с полузабытым приятным ощущением в груди. Непредсказуемые поступки, которые могли оказаться тщательно продуманными, а могли — и нет; неудержимые желания, которые необходимо было немедленно удовлетворить… и время от времени, после всего этого, буйство страстей оказывалось забыто, как будто его никогда и не было. Приз памяти Куши Пемброк мог получить всемирную известность, а мог потускнеть и запылиться где-нибудь на чердаке: с Малкольмом ничего никогда нельзя было знать наверняка.
Я называл его Малкольмом, как и все остальные дети. Он сам приучил нас к этому, и я вырос, уверенный, что все так и должно быть. У других мальчиков могли быть папы, а у меня был отец — Малкольм.
Когда мы вышли из офиса «Эбури», он спросил:
— Как это обычно делается? С чего надо начинать?
— Э-э… Сегодня первый день элитного аукциона.
— Да? — спросил он, когда я замялся, не зная, как продолжить. — Ну, так пойдем.
— Я только подумал, что ты должен знать… самая низкая начальная цена сегодня — не меньше двадцати тысяч гиней.
Он почти не удивился.
— Начальная цена? За сколько же они тут их продают?
— Некоторые лошади стоят больше сотни тысяч. Тебе очень повезет, если удастся купить сегодня первоклассного годовичка меньше чем за четверть миллиона. Сегодня — открытие самого дорогого аукциона в году.
Непохоже, чтобы это замечание его отпугнуло. Малкольм только улыбнулся.
— Что ж, пойдем. Пойдем поторгуемся.
— В первую очередь нужно обращать внимание на родословную, — продолжил я, — потом осмотреть самого жеребенка, если он тебя заинтересует, и обратиться за помощью и советом к агентам по продаже…
— Ян! — прервал меня Малкольм с наигранным сожалением. — Я совершенно ничего не смыслю в лошадях, знаю только, что у них должно быть четыре ноги. И я не доверяю агентам. Так что давай просто пойдем на торги.
Для меня это звучало как бред сумасшедшего, но, в конце концов, это его деньги. Когда мы вошли в аукционный зал, торги были в самом разгаре. Малкольм спросил, где сидят самые богатые покупатели, те, которые ворочают настоящими деньгами.
— Вон на тех креслах, в секторе слева от аукционистов, или здесь, возле входа, или там, дальше, по левую сторону…
Он внимательно меня выслушал, затем направился к сектору, откуда были хорошо видны все те места, на которые я только что указал. Амфитеатр уже был заполнен больше чем на три четверти и вскоре будет набит битком, особенно когда пойдут самые классные лоты.
— К вечеру цены наверняка взлетят еще выше, — сообщил я, поддразнивая Малкольма, но он сказал только:
— Значит, придется подождать.
Я продолжал:
— Если ты купишь десяток годовичков, шесть из них подойдут для скачек, три, может быть, даже смогут выиграть забег, а по-настоящему хорошим окажется только один. И то, если тебе очень повезет.
— Какой ты предусмотрительный, Ян.
— Ты так же предусмотрителен в том, что касается золота.
Малкольм глянул на меня из-под полуопущенных век.
— Ты принимаешь решения быстро и по наитию, — сказал я. — Но умеешь затаиться и ждать подходящего случая.
Он хмыкнул и сосредоточился на том, что происходило в аукционном зале, глядя в основном не на жеребят, а на покупателей в секторе напротив. Аукционисты в кабинке слева от нас работали слаженно, без лишней суеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93