– Но эти немцы были загадочными людьми, – заметил Голубович.
– Сколько их было? Как одеты? На каком языке разговаривали? Какие у них приметы? Примерный возраст каждого? – забросали мы Голубовича вопросами».
Дальше Николай Струтинский предпочел не передавать свой диалог с Голубовичем, а нарисовать чисто беллетристическую картину, как трое разведчиков подходят к хате, радуясь надвигающейся канонаде:
"– Там наши! – ликует Кузнецов. – Стоит нам продержаться два-три дня, и они придут сюда! Свои, в серых шинелях!»
Голубовичу, однако, троица на всякий случай представилась немцами. Пока Кузнецов и его спутники ужинали, в хату ворвался десяток бандеровцев и скрутили их. Сначала разведчиков будто бы приняли за немцев, но потом вошел старшой и опознал в плененном офицере Зиберта. Когда националисты поняли, что перед ними крупный советский агент, то решили выгодно продать его немцам. А до этого один из бандеровцев будто бы объяснял «немцу» Зиберту: «Мы только у бродячих немцев отнимаем оружие. Мы вас не убиваем. Другое дело – коммунисты! С теми не церемонимся!»– хотя совершенно непонятно, как решились бы бандеровцы отпустить живыми немецкого офицера и солдата, если только что убили стоявшего на часах у хаты, как они посчитали, немецкого солдата (в действительности – Белова)? Уцелевшие – бандеровцам ли это не знать? – непременно сообщили бы своим о происшедшем, а у немцев в этом случае разговор короткий: расстрелять заложников, сжечь село.
Но, как было уже сказано, события приобрели неблагоприятный для Кузнецова и его спутников оборот:
«Вошел в черном мундире и высокой бараньей папахе главарь. Хищно прищурил глаза. Потом широко открыл их и во все горло гаркнул:
– Так это же он! Точно он! Хлопцы, сюда!
В комнату вбежали секирники.
Главарь в левой руке держал парабеллум, а правой торопливо шарил в нагрудном кармане френча, вытащил бумажку. Взглянув на нее, атаман одним духом выпалил:
– Зиберт! Чтоб меня гром убил – Зиберт!… Роевой! Ко мне! – не спуская глаз с партизан, кликнул главарь. Пригрозил: – За него отвечаешь головой! Сейчас придут Скиба и Сирый. Пусть посмотрят, какая у меня удача! Так за него немцы… Эге-ге-ге!
Главарь скрылся за дверью.
«Теперь, кажется, все!.. – пронеслось в сознании Николая Ивановича. – Остается одно: не даться живым…»
Поняв, что положение безвыходное, Николай Иванович решил подороже продать свою жизнь. Он дождался возвращения главарей. Попросил закурить, свернул цигарку, наклонился прикурить к керосиновой лампе. Дальше, по Струтинскому, произошло следующее:
«В комнату зашло еще несколько оуновцев. Один из них, в черной папахе, бросил на Кузнецова волчий взгляд. В тот же миг Кузнецов загасил лампу. Прозвучал его громкий, как набат, мужественный голос:
– Сгиньте, проклятые! Мы умрем не на коленях!., (непонятно, однако, на каком языке Кузнецов выкрикивал свои предсмертные слова: на немецком, украинском или русском? – Б. С.)
Загремели беспорядочные выстрелы. Вспыижи озарили лицо Николая Ивановича. Он стоял во весь рост с гранатой, прижатой к груди. У кровати присел Ян Каминский, а под стенами застыли в ужасе секирники. Раздался оглушительный взрыв. Взметнулось желтое пламя. Истошный вопль раненых наполнил комнату. Поднялась суматоха.
Сквозь выбитое окно выпрыгнул Ян Каминский. Присевший у стенки атаман надрывался:
– Уйдет, подлец! Стреляйте! – Упал! Айда!
– Куда вас всех понесло! – прогудел старший. – Обыщите этого! Найдите лампу, а пока посветите фонариком. Боже мой, как кричат старшины! Что же он, мерзавец, наделал? Иисусе мой!
Посреди комнаты умирал Кузнецов. На груди и животе зияли раны. Лицо залито кровью, кисть правой руки оторвана… Он отрывисто дышал. Грудь высоко вздымалась. Все реже и реже… Лицо его, спокойное и строгое, застыло навеки.
А вокруг стонали раненые… Превозмогая боль, Черногора спросил:
– Тот, что в окно выпрыгнул, убит?
– Наповал. Аж возле леса грохнули бисову душу! Вот его полевая сумка.
– Тщательно обыщите и того, что стоял возле хаты. Все, что изымете, – сдать мне! Если что утаите – сам расстреляю!»
Перед нами нечто из красивой героической сказки – не более того. Ни по времени, ни по месту обстоятельства гибели Кузнецова, изложенные Струтинским, не совпадают с тем, что мы находим в немецких документах. Зато понятно, почему автор выбрал Боратин. В этой местности советских войск в марте 1944-го еще не было. Значит, не было уже неприятной для советского сознания версии, что Кузнецов погиб на территории, занятой Красной Армией. А то получалось, что УПА свободно чувствовала себя везде.
Есть и еще один очень подозрительный момент в повести Струтинского. Ни безвестный старик в лесу, ни Степан Голубович вообще не упоминают о том, что трое неизвестных изъяснялись по-русски, – наоборот, подчеркивают – между собой те разговаривали по-немецки. Но ведь Белов почти не знал немецкого языка, поэтому и числился по поддельным документам русским из вспомогательного персонала вермахта, да и Каминский немецким владел плохо. Логичнее было бы Зиберту беседовать с ними на ломаном русском для отвода глаз.
Главное же – мы не знаем результатов экспертизы останков, извлеченных из могилы на окраине Боратина.
Было опубликовано только одно заключение экспертов, на котором я остановлюсь чуть ниже.
27 июля 1960 года останки неизвестного из Боратина были торжественно перезахоронены на Холме Славы во Львове под именем Николая Ивановича Кузнецова. Но чей же прах там в действительности покоится?
Николай Владимирович Струтинский наиболее подробно рассказал обо всем этом в документальной повести «Во имя Родины», опубликованной в 1972–1973 годах в журнале «Байкал». Здесь он подвергает критике сообщение Витиски Мюллеру о гибели обер-лейтенанта Зиберта по двум пунктам. Во-первых, начальник СД Галицкого округа дезинформировал шефа гестапо, донося, что «Пух со своими соучастниками нашел укрытие у евреев, скрывающихся в лесах в районе Луцка и Киверцы на Волыни, тогда как отлично знал, что это имело место на территории Львовского дистрикта (недалеко от села Ганычев. – Б. С.)". Во-вторых, «почему в данной телеграмме Мюллеру Витиска утверждает, что Пух убит неподалеку от села Белгородка в районе Вербы (Волынь)?» И Струтинский всему дает следующее объяснение:
«Первое разгадывается просто: Витиска, отвечавший за безопасность Львовского округа, показал наличие вооруженных еврейских групп на чужой территории, которая входила в компетенцию шефа СД Волыни и Подолии доктора Карла Пютца. Таким образом трусливый фашист уходил от ответственности перед Берлином, понимая, что в момент подписания данной телеграммы территория, о которой шла речь, давно освобождена советскими войсками, а в районе Вербы – Белгородки ведутся бои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96