— полюбопытствовала Алена. — Он твой старый друг, да?
— Все-таки, кто это был? — спросил Сережа.
Сорока ничего не ответил: он пристально всматривался в темень. Стремительно поднялся с чурбака, отбросил светлую прядь со лба. Огонь освещал его высокую, замершую в напряженной позе фигуру. Сорока смотрел на Каменный остров. Теперь и остальные заметили робкий огонек, временами пробивающийся среди деревьев. Он то исчезал, то снова появлялся. И Сережа вспомнил, что вот так же поздно вечером они — отец, Алена и он, Сережа, только что приехавшие сюда, — впервые увидели на острове такой же блуждающий огонек. Это было задолго до того, как они узнали тайну Каменного острова.
Кто-то был на острове и, по-видимому, запалил маленький костер. Если это рыбаки, то непонятно, почему они именно ночью забрались на остров. Еще вечером никого там не было. Это ребята знали точно, потому что сами побывали на острове. Гарик объехал его на лодке вокруг и поставил на колья жерлицы. А Сорока в это время наводил порядок в доме, где раньше у них был штаб. Он вымел березовым веником весь мусор, закопал в землю консервные банки, разбитые бутылки, всякий хлам, оставленный в доме неряшливыми рыбаками. Он с удовольствием навел бы порядок на всем острове, но одному было не под силу. А упрашивать Гарика и Сережу не стал, потому что не смог бы объяснить им, зачем это надо делать.
Кто же это пожаловал туда ночью? Высокий, ощетинившийся кустами и деревьями остров смутно чернел в ночи. Над озером невысоко поднялась луна, и от острова до берега пролегла неширокая желто-серебристая дорожка. На узких камышовых листьях засверкали капельки ночной росы.
Огонек на острове ярко вспыхнул, тонким длинным языком взвился вверх, но тут же сник и погас. И Каменный остров снова посуровел, стал чужим.
— Рыбак какой-нибудь, — равнодушно глядя на остров, произнес Гарик.
Морщась, он то и дело дотрагивался до шишки. От рубашки валил пар. Теперь Гарик повернулся к костру спиной.
— Я знаю, кто это, — таинственным голосом произнесла Алена. Она снизу вверх посмотрела на Сороку, в задумчивости прислонившегося к сосне. — Это прелестная графиня, которая на почве несчастной любви бросилась в озеро и утонула… Она превратилась в русалку и ночью, когда над озером встает луна, выходит из пучины на берег и танцует…
— А граф сидит у костра, курит трубку и любуется на нее, — перехватив ее взгляд, продолжил Гарик.
— Вместе с ней танцуют на лунной лужайке и другие русалки, — продолжала Алена. — Они танцуют под лесной оркестр, а музыканты в нем — цикады, сверчки, лягушки и ночные птицы…
— У русалок ведь рыбий хвост, как же они танцуют? — с улыбкой спросил Сережа.
— Кто дальше продолжит? — обвела всех смеющимися глазами Алена.
— Граф выколотил трубку о пенек, расправил усы и сказал: «Поплясала, русалочка, и будет, кончай всю эту чертовщину — скоро петух прокукарекает, пошли-ка в белый терем почивать…» — Гарик взглянул на девушку. — Ну как, романтичный получился конец этой сказочки про русалку?
— У тебя нет воображения, — усмехнулась Алена. — Ведь сказка только начинается…
— Я не люблю сказки, — завея, сказал Сережа.
Гарик взял обугленную дымящуюся ветку и прикурил. Шишка на лбу походила на молочный рог у молодого бычка. На ней пристроился комар. Алена протянула руку и согнала его. Гарик удивленно уставился на нее.
— Комар, — сказала девушка.
Гарик выпустил дым в костер и улыбнулся.
— А я думал… — начал он, но девушка прикрыла ему ладошкой рот.
— Сейчас скажешь какую-нибудь глупость, — заметила она.
Сорока еще некоторое время вглядывался в едва заметный в ночи остров, потом медленно пошел по тропинке вниз, к озеру. Под ногами гулко треснул сучок. Слышно было, как по траве, а потом по песку с визгливым шорохом заскользило днище лодки, спускаемой на воду. Скрипнули весла в уключинах, взбулькнула вода.
— Ложитесь спать, меня не ждите, — глухо прозвучал из тьмы голос Сороки.
Черная большая тень пересекла желтую лунную дорожку и тут же растворилась во мраке.
Глава пятнадцатая
Алена увидела его на резиновой надувной лодке неподалеку от берега. Он полулежал в плавках на продавившихся спасательных кругах, откинувшись на крутой округлый бок лодки. Длинноволосый, загорелый, он смотрел на чистое утреннее небо и негромко пел, лениво перебирая звучные струны гитары:
Это значит — очень скоро бабье лето, бабье лето…
Только вот ругает мама, что ночами дома нету
Бабьим летом, бабьим летом,
Что ночами долго нету бабьим летом, бабьим летом…
Я кручу напропалую с самой ветреной из женщин.
Я давно искал такую — и не больше и не меньше…
Лодка была привязана нейлоновым шнуром к ветвям ивы. Поперек нее лежал спиннинг из стеклопластика, в ногах парня блестели в коробке блесны.
На мгновение длинные пальцы рыбака замерли на струнах, он повернул голову и взглянул в сторону Алены, но та уже успела спрятаться за сосну. Выглянула она, лишь услышав энергичный перебор струн гитары: парень в той же позе полулежал в лодке и, прищурившись, задумчиво смотрел в небо.
Она сразу узнала его, хотя видела всего дважды и мельком: первый раз — неподалеку от дачи, когда Сорока раскидал подкарауливших его парней, и второй — в Летнем саду с черноволосой девушкой.
И вот снова высокий синеглазый парень повстречался на ее пути. И где? На Островитинском озере, далеко от Ленинграда!.. Здесь стало многолюдно, не то что раньше. Сорока рассказывал, что туристы на автомобилях пробрались даже на самые глухие лесные озера, куда и местные жители не часто наведываются.
Кофейным настоем высветилась возле берега озерная вода, стрекозы на кувшинках расправили прозрачные двойные крылья и изогнули длинные тонкие туловища. Тихо на озере и неподвижно. На деревьях не шевельнется лист; не пискнет птица, не всплеснет рыба. Бывают в природе такие мгновения, когда кажется, что жизнь замерла, все в мире растворилось в покое и безмолвии. А парень в лодке пел:
А я ветреным останусь, позабуду все на свете,
Только снежные бураны будут помнить бабье лето.
Только снежные бураны будут помнить бабье лето…
Она не раз слышала эту песню, но вот сейчас, здесь, на озере, знакомые слова звучали как-то по-особенному значительно и поэтично. И девушка вдруг перестала ощущать время: будто вечно стоит она под молчаливой сосной, рядом спокойно раскинулось озеро, над ним чистое безоблачное небо, высоко в ветвях попискивают птицы, звенят стрекозы, чуть слышно шуршат листья осоки… И так было всегда. И она, Алена, всегда это видела и слышала…
Песня оборвалась. Парень отложил в сторону гитару, выпрямился и бросил взгляд на остров. Ей захотелось выйти из-за дерева и окликнуть парня. Раньше она бы это и сделала, не задумываясь, но сейчас что-то ее остановило, хотя, казалось бы, все так складывалось романтично:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Все-таки, кто это был? — спросил Сережа.
Сорока ничего не ответил: он пристально всматривался в темень. Стремительно поднялся с чурбака, отбросил светлую прядь со лба. Огонь освещал его высокую, замершую в напряженной позе фигуру. Сорока смотрел на Каменный остров. Теперь и остальные заметили робкий огонек, временами пробивающийся среди деревьев. Он то исчезал, то снова появлялся. И Сережа вспомнил, что вот так же поздно вечером они — отец, Алена и он, Сережа, только что приехавшие сюда, — впервые увидели на острове такой же блуждающий огонек. Это было задолго до того, как они узнали тайну Каменного острова.
Кто-то был на острове и, по-видимому, запалил маленький костер. Если это рыбаки, то непонятно, почему они именно ночью забрались на остров. Еще вечером никого там не было. Это ребята знали точно, потому что сами побывали на острове. Гарик объехал его на лодке вокруг и поставил на колья жерлицы. А Сорока в это время наводил порядок в доме, где раньше у них был штаб. Он вымел березовым веником весь мусор, закопал в землю консервные банки, разбитые бутылки, всякий хлам, оставленный в доме неряшливыми рыбаками. Он с удовольствием навел бы порядок на всем острове, но одному было не под силу. А упрашивать Гарика и Сережу не стал, потому что не смог бы объяснить им, зачем это надо делать.
Кто же это пожаловал туда ночью? Высокий, ощетинившийся кустами и деревьями остров смутно чернел в ночи. Над озером невысоко поднялась луна, и от острова до берега пролегла неширокая желто-серебристая дорожка. На узких камышовых листьях засверкали капельки ночной росы.
Огонек на острове ярко вспыхнул, тонким длинным языком взвился вверх, но тут же сник и погас. И Каменный остров снова посуровел, стал чужим.
— Рыбак какой-нибудь, — равнодушно глядя на остров, произнес Гарик.
Морщась, он то и дело дотрагивался до шишки. От рубашки валил пар. Теперь Гарик повернулся к костру спиной.
— Я знаю, кто это, — таинственным голосом произнесла Алена. Она снизу вверх посмотрела на Сороку, в задумчивости прислонившегося к сосне. — Это прелестная графиня, которая на почве несчастной любви бросилась в озеро и утонула… Она превратилась в русалку и ночью, когда над озером встает луна, выходит из пучины на берег и танцует…
— А граф сидит у костра, курит трубку и любуется на нее, — перехватив ее взгляд, продолжил Гарик.
— Вместе с ней танцуют на лунной лужайке и другие русалки, — продолжала Алена. — Они танцуют под лесной оркестр, а музыканты в нем — цикады, сверчки, лягушки и ночные птицы…
— У русалок ведь рыбий хвост, как же они танцуют? — с улыбкой спросил Сережа.
— Кто дальше продолжит? — обвела всех смеющимися глазами Алена.
— Граф выколотил трубку о пенек, расправил усы и сказал: «Поплясала, русалочка, и будет, кончай всю эту чертовщину — скоро петух прокукарекает, пошли-ка в белый терем почивать…» — Гарик взглянул на девушку. — Ну как, романтичный получился конец этой сказочки про русалку?
— У тебя нет воображения, — усмехнулась Алена. — Ведь сказка только начинается…
— Я не люблю сказки, — завея, сказал Сережа.
Гарик взял обугленную дымящуюся ветку и прикурил. Шишка на лбу походила на молочный рог у молодого бычка. На ней пристроился комар. Алена протянула руку и согнала его. Гарик удивленно уставился на нее.
— Комар, — сказала девушка.
Гарик выпустил дым в костер и улыбнулся.
— А я думал… — начал он, но девушка прикрыла ему ладошкой рот.
— Сейчас скажешь какую-нибудь глупость, — заметила она.
Сорока еще некоторое время вглядывался в едва заметный в ночи остров, потом медленно пошел по тропинке вниз, к озеру. Под ногами гулко треснул сучок. Слышно было, как по траве, а потом по песку с визгливым шорохом заскользило днище лодки, спускаемой на воду. Скрипнули весла в уключинах, взбулькнула вода.
— Ложитесь спать, меня не ждите, — глухо прозвучал из тьмы голос Сороки.
Черная большая тень пересекла желтую лунную дорожку и тут же растворилась во мраке.
Глава пятнадцатая
Алена увидела его на резиновой надувной лодке неподалеку от берега. Он полулежал в плавках на продавившихся спасательных кругах, откинувшись на крутой округлый бок лодки. Длинноволосый, загорелый, он смотрел на чистое утреннее небо и негромко пел, лениво перебирая звучные струны гитары:
Это значит — очень скоро бабье лето, бабье лето…
Только вот ругает мама, что ночами дома нету
Бабьим летом, бабьим летом,
Что ночами долго нету бабьим летом, бабьим летом…
Я кручу напропалую с самой ветреной из женщин.
Я давно искал такую — и не больше и не меньше…
Лодка была привязана нейлоновым шнуром к ветвям ивы. Поперек нее лежал спиннинг из стеклопластика, в ногах парня блестели в коробке блесны.
На мгновение длинные пальцы рыбака замерли на струнах, он повернул голову и взглянул в сторону Алены, но та уже успела спрятаться за сосну. Выглянула она, лишь услышав энергичный перебор струн гитары: парень в той же позе полулежал в лодке и, прищурившись, задумчиво смотрел в небо.
Она сразу узнала его, хотя видела всего дважды и мельком: первый раз — неподалеку от дачи, когда Сорока раскидал подкарауливших его парней, и второй — в Летнем саду с черноволосой девушкой.
И вот снова высокий синеглазый парень повстречался на ее пути. И где? На Островитинском озере, далеко от Ленинграда!.. Здесь стало многолюдно, не то что раньше. Сорока рассказывал, что туристы на автомобилях пробрались даже на самые глухие лесные озера, куда и местные жители не часто наведываются.
Кофейным настоем высветилась возле берега озерная вода, стрекозы на кувшинках расправили прозрачные двойные крылья и изогнули длинные тонкие туловища. Тихо на озере и неподвижно. На деревьях не шевельнется лист; не пискнет птица, не всплеснет рыба. Бывают в природе такие мгновения, когда кажется, что жизнь замерла, все в мире растворилось в покое и безмолвии. А парень в лодке пел:
А я ветреным останусь, позабуду все на свете,
Только снежные бураны будут помнить бабье лето.
Только снежные бураны будут помнить бабье лето…
Она не раз слышала эту песню, но вот сейчас, здесь, на озере, знакомые слова звучали как-то по-особенному значительно и поэтично. И девушка вдруг перестала ощущать время: будто вечно стоит она под молчаливой сосной, рядом спокойно раскинулось озеро, над ним чистое безоблачное небо, высоко в ветвях попискивают птицы, звенят стрекозы, чуть слышно шуршат листья осоки… И так было всегда. И она, Алена, всегда это видела и слышала…
Песня оборвалась. Парень отложил в сторону гитару, выпрямился и бросил взгляд на остров. Ей захотелось выйти из-за дерева и окликнуть парня. Раньше она бы это и сделала, не задумываясь, но сейчас что-то ее остановило, хотя, казалось бы, все так складывалось романтично:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92