— Кино Владленовна, у нас что, новенький?
— Спи, спи, — прошептала Дикая. — Завтра все узнаете!
Повариха Кузьминична уходила спать домой, к мужу, тогда как молодая воспитательница по обязанности должна была оставаться ночевать в Доме, да и мужа у нее не было, тем более детей, а выросла она сама в Детском доме № 15, который и был ей домом. Вот как все.
Родителей Кино Владленовна не помнила и поступила на государственное воспитание в возрасте трех лет; не знала даже своего имени, была слаба здоровьем и пугалась всего на свете. По этому поводу ей, рыжеволосой девчонке, присвоили вместе с именем Марина фамилию Дикая. Владленом же был сантехник, единственный человек, которого малышка не боялась, а наоборот, тянулась, как к защитнику. Отсюда и Владленовна…
Воспитательница Дикая отправилась спать в свою комнату. Переоделась в ночную рубашку с цветочками на тканьке и совсем стала похожа на пятнадцатилетнюю, хотя ей было за двадцать, легла молодая в постель и взяла с тумбочки книгу в бумажной обертке, под которой на обложке стояло название «Три товарища». Марина зачитывалась этим произведением и мечтала точно о таких, высоких в своем накале, отношениях.
Дикая прочитала три страницы, когда усталость за-крыла ее глаза, книжка выскользнула из рук и тихонько упала на пол, устланный истертым ковролином…
В палате, куда положили найденыша, не спали.
Всем было интересно, кого судьба забросила к ним в коллектив.
Жора Сушкин, толстенький пацан десяти лет без двух месяцев, наклонился над постелью новенького и констатировал для всех:
— Он косой!
— Спит? — спросил кто-то.
— Дрыхнет, — ответил Жора. — Во, косой-то!..
— Сколько ему?
— Салага!.. Год, может быть…
В голосе Жоры звучало презрение.
— И чего к нам косого положили! Лучше бы к девчонкам!
Неожиданно найденыш открыл глаза.
— Проснулся, — комментировал Жора. — Глаза-щелки! Фу!
— Кино Владленовна ругаться будет, — сказал кто-то испуганно.
— А что мы такого делаем?
Толстый Жора наклонился над новеньким.
— Ты же орать не будешь?
Младенец лежал тихо, только глазами моргал. Он был спеленат по рукам и ногам, как и положено младенцам.
— Шишкин, — поинтересовался Жора, — у тебя ведь фонарь есть?
— А что? — отозвался Шишкин.
— Говорят, что у косоглазых кожа желтая. Поглядим?
— Чего ты ему спать не даешь? Он еще маленький.
— Фонарь жалко, что ли? — разозлился Жора. — Так и скажи.
— Не жалко, — со вздохом ответил Шишкин. — Только вот батарейки слабые…
— Ничего, мы только на кожу посмотрим, и все…
Через кровати толстому мальчишке передали фонарик, но прежде чем включить его, исследователь потянул за пеленки новенького, обнажая младенца.
Найденыш никак не проявлялся, молчал, не шевелился, лишь смотрел бесстрастно на Жору.
— Включаю фонарь! — предупредил толстяк.
— Давай! — поддержали товарищи.
Луч света, пробежав по палате, выхватив из темноты детские лица со сверкающими от любопытства глазами, уткнулся в голое тело новенького.
— Ну что там? — спросили.
— Желтовата кожа, — подтвердил Жора. — Ненашенский!
При слове «ненашенский» в толстом мальчишке почему-то проснулось раздражение. Все «ненашенское» было чужим, а значит, враждебным. А от всего враждебного нужно защищаться!
Жора не мог отдать отчет своим действиям. Сейчас он был похож на звереныша, защищающего территорию. Толстяк потянулся к найденышу и ущипнул его за голый живот.
— Вот тебе! — произнес он.
Мальчишка хотел было еще хмыкнуть, но тут произошло неожиданное. Что-то молниеносно мелькнуло у него перед глазами и камнем врезалось в нос, ломая мягкие хрящики.
Фонарь вывалился из рук Жоры и разбился, к ужасу Шишкина. Вслед за звоном разбитого стекла раздался оглушительный визг толстяка, из покореженного носа которого фонтанировала кровь.
Жора визжал долго, как недорезанная свинья, пока на крик в палату не вбежала Марина Владленовна, разбуженная совсем не вовремя, принеся с собой в палату недосмотренный сон про что-то волнующее.
Пышущая ночью воспитательница включила свет и обнаружила ужасающую картину. Посреди палаты стоял и орал Жора Сушкин, из носа которого во все стороны хлестала кровь. Его рот был растянут до отказа. Он продолжал кричать, но голос уже охрип и пацан вовсе стал похож на издыхающего поросенка.
— Что случилось? — в ужасе вскричала Кино Владленовна.
Все волнующее во сне облетело с души воспитательницы Дикой, как сухие листья, и она, подбежав к окровавленному мальчишке, схватила его за толстые щеки и принялась допытываться:
— Что произошло? Отвечай, Сушкин!
— Он… Он… — Жора указывал пальцем на найденыша, который лежал в кровати и сучил ножками.
— С кем ты подрался? — допытывалась Кино Владленовна. — Кто тебя ударил?!!
— Он!
Жора с ужасом смотрел на младенца, а тот в свою очередь глядел открыто, и в какой-то момент толстому Сушкину показалось, что найденыш подмигнул ему.
— Он меня ударил! — твердо произнес толстяк, икнув. — Косоглазый!
— Не говори глупостей! — строго сказала Дикая, утирая подолом ночной рубашки кровь с лица Жоры, причем рубашка задралась и мальчишки увидели беленькие трусики воспитательницы. При созерцании хоть и прикрытого женского лона дети испытали каждый свое чувство, но все подсознательно отметили, что чувство незнакомое, способное отвлечь внимание даже от изуродованного Сушкина.
— Чего уставились! — вскричала Дикая и опустила окровавленный подол к красивым коленям. — Я вас спрашиваю, что здесь произошло?!.
Вдруг она разглядела на животе найденыша нарождающийся синяк-подтек и разозлилась еще больше.
— Твоя работа?
Дикая больно сжала щеку Сушкина, и тот заскулил от новой муки.
— Ну?
— Да я слегка… — слезы текли по полному лицу Жоры, намачивая пальчики Кино Владленовны. — Он — желтый!..
Ах, какие жестокие дети, — вздохнула она и вспомнила, что и в ее бытность детдомовкой нравы были отнюдь не мягче, что жизнь идет и ничего не меняется.
— А ты — толстый! Тебя разве бьют за это?
— Бьют, — с готовностью ответил Сушкин. — Очень часто. Говорят: пончик, пончик, сел в вагончик и поехал на войну, дрался, дрался, обос…
— Дальше не надо! — скомандовала Дикая.
— А потом бьют за то, что я обос…
— Я сказала, не надо дальше!
— А я что, я терплю, у каждого свои недостатки!..
Дикая отпустила щеку Жоры, отошла к двери и, прокашлявшись, спросила:
— Так кто все-таки избил Сушкина? Считаю до трех… Раз… На счет три все будут завтра лишены полдника! Два…
Дети молчали. Они не знали, кто избил Сушкина, а от этого им было страшновато. Бог с ним, как говорится, с полдником…
— Три!
Дикая погасила свет и, не пожелав «спокойной ночи», отправилась в свою комнату, где коротко взглянула на книгу про высокие чувства, грустно вздохнула, сняла через голову испорченную ночнушку, посмотрела на свою красивую грудь, вздохнула еще грустнее и улеглась в одноместную кровать, укрывшись совсем не пуховым одеялом…
В палате мальчишек продолжалась разборка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92