— Мент про ухо говорил.
— Про какое ухо?
Мыкин поднял на Митрохина глаза и смотрел на товарища с грустью русского человека, которого затравили волками.
— Мол, мы ухо Ильясову отрубили!
— Как же! Я же участковому его сам дал, в коробке спичечном. Он мне еще не отдал его. Коробок-то коллекционный!
— Он потом согласился, что не мы ухо.
— А чего ты мне тогда об этом говоришь?
— Не знаю, — Митрохин пожал плечами. — Выход ищу…
И опять друзья замолчали. Мыкин думал о жене и детях, о теплоцентрали, а Митрохин волновался о том, что дочь Елизавета потребляет наркотики вместо того, чтобы вести нормальную половую жизнь.
Эх, вспомнил Митрохин, еще и повестка из военкомата на переподготовку.
— И военные нас искать будут! — сказал он вслух.
— За что?
— Про повестку забыл?
— Про какую повестку?
— Из военкомата, — напомнил Митрохин. — Переподготовка в местах боевой славы! На границе с Монголией!
Лицо Мыкина просияло.
— Вот он выход!
— Где? — не понял Митрохин.
— На границе!
— Мы же в России решили остаться!
— А мы и не будем ее переходить! Просто поедем на переподготовку, там продлимся еще на месяцок-другой, а потом все само и забудется, глядишь!
— А менты с военными снюхаются?
— Военные своих не сдадут!
— А что? — прикинул Митрохин, потирая от холода уши. — Мысль хорошая! Но нам только через две недели! — вспомнил он.
— Ничего, где-нибудь перекантуемся!
— Где ж перекантоваться?
— Да есть тут у меня одна…
— Баба, что ли? — изумился Митрохин, никогда не знавший за другом блуда.
— Женщина, — рыкнул тепловик. — У нее и перекантуемся!
— Конечно, женщина! А звать-то как?
— Светлана. В центре работает. В магазине. Мясомолочные продукты продает!
— Ну ты… — Митрохин от радости не знал, что сказать. — Ну ты — друг!!!
— Да ладно, — отмахнулся Мыкин.
Друзья, промерзшие, встали с ящиков и, почти обнявшись, пошли по улице Рыбной к центру города…
Татарин Ильясов лежал под буфетом и думал все ту же мысль: за что ему в жизни такие мучения выдались? Почему Аллах возложил на него такую почти непосильную для человека ношу?..
Он опять вспомнил, как жил рыбой, как его выловили, как искалечили, оставив на дне потомство беспризорным. А потом гибель его и Айзиных мальчишек и девчонок. Эти вороны!.. И он, бессильный голубь, мечущийся в черных небесах!..
Тараканы не имеют голосовых связок и ничем другим тоже не могут произвести шума. Потому плакала у Ильясова только душа, а кончик брюшка то и дело тыкал в пол, усеивая паркет выстрелами испражнений.
А потом Илья подумал, что подкосись сейчас у буфета ножка — и станет он белесым пятном. На том и закончатся его мучения.
Упади, буфет! — призвал таракан. — Упади же!!!
Но буфет был работы прошлого века и собирался стоять незыблемым еще многие десятки лет.
Нужно было выбираться на свет белый, и Ильясов выполз под слабые лучи солнца, пробивающиеся из-за серых туч.
Было прохладно. Мороз порциями входил в открытую форточку, но Ильясов озноба не чувствовал, так как тараканы не обладают столь высокоорганизованной нервной системой…
Пошел снег, и татарин тараканьими глазами смотрел на него безучастно, на пушистый, медленно падающий с небес, усыпляющий своей бесконечностью, своей гипнотической силой. Снег — небесные седины, пыль Млечного пути…
Она влетела в форточку, когда сознание Ильясова почти растворилось в холоде, когда нутро оцепенело и мысль остановилась.
Она влетела стрекозой с огромными глазами и слюдяными крыльями, строчащими, словно пулемет.
Трещотка крылышек вывела Ильясова из забытья, и некоторое время он смотрел на дивную красавицу с раскосыми глазами, порхающую по его квартире.
Это видение, — решил татарин. — Предсмертное видение…
Но смерть все не наступала, а стрекоза демонстрировала очередной пируэт, выполняя фигуры высшего пилотажа, как если бы была заправской циркачкой.
— Айза! — крикнул Ильясов всем нутром, так что большое его черное тело подскочило на полу. — Айза-а-а!!!
А она не отвечала, все кружила, кружила над своим вечным суженым, будто и не узнавая его вовсе.
— Это я! — надрывался Илья. — Узнай же меня, любимая!..
Наконец она села на спинку стула и подергивала прозрачными крылышками, словно равновесие удерживала и как будто чего-то ждала.
Он пополз навстречу, уже не в силах кричать, зацепился за ножку стула и попытался ползти по ней наверх, но сорвался, упал на спину и долго не мог перевернуться, бессмысленно перебирая ножками пустое пространство. А потом порыв ветра вернул его на ноги, и он вновь пополз и вновь упал…
Татарин не понимал, почему его Айза не узнает его. Она нашла возлюбленного, но мучает своей недосягаемостью!..
Обессиленный, он лежал возле ножки стула, на котором сидела Айза-стрекоза. Он видел ее хвост, слегка раздвоенный на конце, и огромное желание, перемешанное с великим страданием, охватило все его тараканье тело, так что обнаружился в душе могучий порыв, который заставил таракана раскрыть крылья — и насекомая махина, величиной с записную книжку, взмыла под потолок и за-кружилась под ним, влекомая страстью, расплавленным мрамором!..
Еще раз! — мечтал Ильясов. — Еще попытку!.. У нас получится!..
А Айза не обращала на него внимания вовсе. Она перелетела со спинки стула на стол и уселась на листик бумаги, оставленный милиционером. Здесь же лежал атлас, открытый на странице про сомов, как и при участковом Синичкине. Правая часть книги опиралась о стенку графина с застоялой водой, и казалось, атлас вот-вот закроется под своей тяжестью.
Ильясов спикировал из-под потолка тяжелым бомбардировщиком и плюхнулся возле стрекозы, которая даже не скосила на него глаз своих.
Ах, она меня не узнает! — понял Ильясов и опять за-кричал: — Это я, Илья! Айза, любимая!
А она по-прежнему подергивала стеклянными крылышками, и взгляд ее был глуп.
— Айза! Айза!!!
Она подняла хвостик, и Илью неотвратимо потянуло к этому насекомому лону, в которое он от усталости, от непереносимых мук тотчас расплескался теплым мрамором.
А она даже не отреагировала на его любовь! У нее не было мозга, что-то не зачалось в ноге у Синичкина, вероятно, сульфа отравила плод, но о том татарин не ведал. Он просто опять страдал!..
Стрекоза вспорхнула и уселась на рыбный атлас. Из форточки неотвратимо дохнуло зимней свежестью, и атлас захлопнулся, превращая стрекозу в простой осенний лист-закладку.
— А-а-а-а!!! — закричал татарин истошно и потерял сознание.
Митрохин и Мыкин, сродненные общими воспоминаниями юности, обнявшись дошли до центра города и остановились возле добротного дома восьми этажей, собранного из элитного кирпича.
— Этот? — поинтересовался Митрохин.
— Ага.
— Пошли?
— Только без всяких там!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92