А подъезды и лифты в наше время — не самое безопасное место.
Но мои опасения оказались напрасными. В подъезде приятно удивила чистота и даже какая-то уютность. Лифт тоже был чистенький, кнопки не сожжены и не расковыряны.
Квартира Томаса, которую он называл своей студией, являла собой резкий контраст этому небогатому, но заботливо обихоженному дому. И не модернистскими картинами на стенах и по углам, а неряшливостью, беспорядком — не случайным, какой бывает при поспешном отъезде хозяев, а постоянным, привычным. Ни в просторной комнате, ни в кухне не было ни пустых бутылок, ни переполненных окурками пепельниц, но все равно создавалось впечатление, что из этой квартиры только что вывалилась шумная компания и скоро сюда вернется.
В углу студии стоял мольберт с укрепленным на нем большим холстом. На нем было что-то изображено, но что — я не понял. Если бы я увидел этот холст не на мольберте, а валяющимся на помойке, я решил бы, что об него просто вытирали кисти, а потом выбросили.
— Немножко пыль, — извинился Томас. — Это ничего. Проходи, я сейчас. Ты смотри картины, а на меня немножко не оглядывайся, ладно?
Я послушно отвернулся. Но поскольку перед моими глазами оказалось большое зеркало, висевшее над широкой тахтой, мне трудно было выполнить просьбу Томаса. Впрочем, почему? Он просил не оглядываться. Я и не оглядывался.
Возле стенного шкафа, занимавшего одну из стен, он снял светлый короткий плащ и надел другой, темный, длинный, свободного покроя. Потом извлек пакет с деньгами и загрузил его в просторный карман из такой же темной ткани, пришитый изнутри с левой стороны плаща. Но не против сердца, где обычно бывают внутренние карманы, а глубже, чуть выше бедра. Подергал плечами, проверяя, не заметно ли содержимое кармана со стороны. Проверка его удовлетворила.
Его действия показались мне разумными. Но то, что он сделал дальше, удивило: он вынул пакет с долларами из потайного кармана и вернул его в полиэтиленовый пакет.
— Вот теперь все, можно ехать, — сказал он. Заметив, что я оглянулся на холст, поинтересовался: — Тебе нравится?
Я молча пожал плечами. Я не понимал, что здесь может нравиться или не нравиться.
— По-моему, чего-то не хватает, — заметил Томас, окинув холст критическим взглядом. — Чего? Не понимаю.
— А что ты хотел этой картиной выразить?
Он глубоко задумался и честно признался:
— Ничего.
— Это тебе удалось.
Он еще немного подумал и согласился:
— Ты прав. Да, прав. В джипе были не ваши?
— Не наши.
— Точно?
— Точно.
— Сколько их там?
— Трое — как минимум. Но могут быть и еще.
— А на других машинах могут быть?
— Могут.
— Тогда сделаем так, — решил Томас. — Свет пусть. Пусть думают, что я дома. А мы выйдем здесь.
Он провел меня в кухню и отпер небольшую дверь. Это был черный ход. Он выходил на задний двор. Обогнув дом, мы оказались в узком переулке. Там стоял пикапчик Томаса. Томас вознамерился сесть за руль, но мы с Мухой решительно воспротивились: хмель из него вроде бы выветрился, но перегаром несло так, что его забрал бы первый попавшийся полицейский.
Покрутившись проходными дворами и переулками, мы выехали на какой-то проспект. Никаких подозрительных машин не просматривалось. Еще через полчаса оказались в районе порта среди старых кирпичных пакгаузов с подъездными железнодорожными путями. Возле торца одного из пакгаузов стояло несколько старых иномарок и «Жигулей». Над воротами помигивала красными неоновыми трубками вывеска «Moonlight-club».
Место было очень подозрительным не по отдельным деталям, а по всему, в целом. Томас был прав: на «линкольне» в такие места не ездят.
— Посидите, я быстро, — сказал он, вылезая из машины и забирая с собой полиэтиленовый пакет с баксами. — Мне нужно встретиться здесь с одним человеком.
— С кем? — спросил я.
— Это мой знакомый. Я потом все объясню.
Начиная с момента получения денег, во всех его действиях чувствовалась какая-то целеустремленность, всегда заставляющая окружающих подчиняться. Но я все же твердо выразил намерение сопровождать его и здесь. Он не возражал, но предупредил:
— Тебе там не понравится.
— Переживу, — сказал я.
Он нажал кнопку звонка. В железной, покрашенной суриком двери открылось окошко. Томас наклонился к нему, что-то произнес по-эстонски. Нас впустили, и я сразу понял, почему Томас сказал, что мне здесь не понравится.
Это был гей-клуб.
За длинной стойкой бара и за столиками вдоль красных кирпичных стен сидели молодые парни в черной коже, в жилетках на голое тело, в напульсниках и даже в широких кожаных ошейниках с шипами. На некоторых были черные кожаные фуражки с высокой тульей, похожие на фашистские. Бухал рок из колонок стереосистемы. Две пары танцевали на площадке посреди зала. Причем не так, как нынче принято, а в обнимку, медленно. Но при всем обилии железа, черной кожи и устрашающих татуировок на плечах и даже на бритых затылках атмосфера показалась мне вполне мирной. Может быть, потому, что народу было еще немного по случаю раннего вечернего времени. Пили в основном пиво из жестяных банок, перед некоторыми стояли стаканы с фантой. А вот курили не только «Мальборо» — сладковато потягивало травкой.
Во всем этом заведении было что-то либерально-демократическое. Не в российском понимании, а в нормальном. Этому способствовала бесхитростность, с которой старый пакгауз превратили в место культурного досуга: отделили часть пространства кирпичной стеной, покрыли бетон пола кроваво-красным линолеумом и на длинных шнурах навешали неярких ламп с жестяными абажурами.
Никогда раньше в таких местах мне бывать не приходилось, и в первый момент я слегка прибалдел.
— Ты не смотри, что они такие, — успокоил меня Томас. — Они хорошие ребята. Даже застенчивые. Как девушки. Если будут к тебе подходить, говори «нет». Или просто качай головой.
— Ты что, голубой? — напрямую спросил я.
— Нет, я нормальный. Мой знакомый работает здесь администратором.
Мы прошли в конец зала. Томас заглянул в какую-то комнату и сказал мне:
— Подожди здесь.
Я тоже заглянул в комнату. Там за обычным канцелярским столом сидел обычный толстый человек в обычном костюме. В комнату вела только одна дверь, так что никакой угрозы со стороны можно было не опасаться. Я разрешил Томасу войти, а сам остался стоять у стены.
И сразу ощутил себя голым. И при этом девушкой. Возможно, красивой. Во всяком случае, что-то во мне определенно было. Я пользовался успехом, поэтому головой мне пришлось мотать часто. Но Томас оказался прав: народ здесь был деликатный и с руками не лез. Однако и при этом чувствовал я себя довольно идиотски и огляделся в поисках какого-нибудь укромного уголка. И сразу нашел. В торце зала стояло несколько пустых столиков, за одним из них сидел высокий рыжий человек в желтой замшевой куртке и в черной рубашке-апаш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Но мои опасения оказались напрасными. В подъезде приятно удивила чистота и даже какая-то уютность. Лифт тоже был чистенький, кнопки не сожжены и не расковыряны.
Квартира Томаса, которую он называл своей студией, являла собой резкий контраст этому небогатому, но заботливо обихоженному дому. И не модернистскими картинами на стенах и по углам, а неряшливостью, беспорядком — не случайным, какой бывает при поспешном отъезде хозяев, а постоянным, привычным. Ни в просторной комнате, ни в кухне не было ни пустых бутылок, ни переполненных окурками пепельниц, но все равно создавалось впечатление, что из этой квартиры только что вывалилась шумная компания и скоро сюда вернется.
В углу студии стоял мольберт с укрепленным на нем большим холстом. На нем было что-то изображено, но что — я не понял. Если бы я увидел этот холст не на мольберте, а валяющимся на помойке, я решил бы, что об него просто вытирали кисти, а потом выбросили.
— Немножко пыль, — извинился Томас. — Это ничего. Проходи, я сейчас. Ты смотри картины, а на меня немножко не оглядывайся, ладно?
Я послушно отвернулся. Но поскольку перед моими глазами оказалось большое зеркало, висевшее над широкой тахтой, мне трудно было выполнить просьбу Томаса. Впрочем, почему? Он просил не оглядываться. Я и не оглядывался.
Возле стенного шкафа, занимавшего одну из стен, он снял светлый короткий плащ и надел другой, темный, длинный, свободного покроя. Потом извлек пакет с деньгами и загрузил его в просторный карман из такой же темной ткани, пришитый изнутри с левой стороны плаща. Но не против сердца, где обычно бывают внутренние карманы, а глубже, чуть выше бедра. Подергал плечами, проверяя, не заметно ли содержимое кармана со стороны. Проверка его удовлетворила.
Его действия показались мне разумными. Но то, что он сделал дальше, удивило: он вынул пакет с долларами из потайного кармана и вернул его в полиэтиленовый пакет.
— Вот теперь все, можно ехать, — сказал он. Заметив, что я оглянулся на холст, поинтересовался: — Тебе нравится?
Я молча пожал плечами. Я не понимал, что здесь может нравиться или не нравиться.
— По-моему, чего-то не хватает, — заметил Томас, окинув холст критическим взглядом. — Чего? Не понимаю.
— А что ты хотел этой картиной выразить?
Он глубоко задумался и честно признался:
— Ничего.
— Это тебе удалось.
Он еще немного подумал и согласился:
— Ты прав. Да, прав. В джипе были не ваши?
— Не наши.
— Точно?
— Точно.
— Сколько их там?
— Трое — как минимум. Но могут быть и еще.
— А на других машинах могут быть?
— Могут.
— Тогда сделаем так, — решил Томас. — Свет пусть. Пусть думают, что я дома. А мы выйдем здесь.
Он провел меня в кухню и отпер небольшую дверь. Это был черный ход. Он выходил на задний двор. Обогнув дом, мы оказались в узком переулке. Там стоял пикапчик Томаса. Томас вознамерился сесть за руль, но мы с Мухой решительно воспротивились: хмель из него вроде бы выветрился, но перегаром несло так, что его забрал бы первый попавшийся полицейский.
Покрутившись проходными дворами и переулками, мы выехали на какой-то проспект. Никаких подозрительных машин не просматривалось. Еще через полчаса оказались в районе порта среди старых кирпичных пакгаузов с подъездными железнодорожными путями. Возле торца одного из пакгаузов стояло несколько старых иномарок и «Жигулей». Над воротами помигивала красными неоновыми трубками вывеска «Moonlight-club».
Место было очень подозрительным не по отдельным деталям, а по всему, в целом. Томас был прав: на «линкольне» в такие места не ездят.
— Посидите, я быстро, — сказал он, вылезая из машины и забирая с собой полиэтиленовый пакет с баксами. — Мне нужно встретиться здесь с одним человеком.
— С кем? — спросил я.
— Это мой знакомый. Я потом все объясню.
Начиная с момента получения денег, во всех его действиях чувствовалась какая-то целеустремленность, всегда заставляющая окружающих подчиняться. Но я все же твердо выразил намерение сопровождать его и здесь. Он не возражал, но предупредил:
— Тебе там не понравится.
— Переживу, — сказал я.
Он нажал кнопку звонка. В железной, покрашенной суриком двери открылось окошко. Томас наклонился к нему, что-то произнес по-эстонски. Нас впустили, и я сразу понял, почему Томас сказал, что мне здесь не понравится.
Это был гей-клуб.
За длинной стойкой бара и за столиками вдоль красных кирпичных стен сидели молодые парни в черной коже, в жилетках на голое тело, в напульсниках и даже в широких кожаных ошейниках с шипами. На некоторых были черные кожаные фуражки с высокой тульей, похожие на фашистские. Бухал рок из колонок стереосистемы. Две пары танцевали на площадке посреди зала. Причем не так, как нынче принято, а в обнимку, медленно. Но при всем обилии железа, черной кожи и устрашающих татуировок на плечах и даже на бритых затылках атмосфера показалась мне вполне мирной. Может быть, потому, что народу было еще немного по случаю раннего вечернего времени. Пили в основном пиво из жестяных банок, перед некоторыми стояли стаканы с фантой. А вот курили не только «Мальборо» — сладковато потягивало травкой.
Во всем этом заведении было что-то либерально-демократическое. Не в российском понимании, а в нормальном. Этому способствовала бесхитростность, с которой старый пакгауз превратили в место культурного досуга: отделили часть пространства кирпичной стеной, покрыли бетон пола кроваво-красным линолеумом и на длинных шнурах навешали неярких ламп с жестяными абажурами.
Никогда раньше в таких местах мне бывать не приходилось, и в первый момент я слегка прибалдел.
— Ты не смотри, что они такие, — успокоил меня Томас. — Они хорошие ребята. Даже застенчивые. Как девушки. Если будут к тебе подходить, говори «нет». Или просто качай головой.
— Ты что, голубой? — напрямую спросил я.
— Нет, я нормальный. Мой знакомый работает здесь администратором.
Мы прошли в конец зала. Томас заглянул в какую-то комнату и сказал мне:
— Подожди здесь.
Я тоже заглянул в комнату. Там за обычным канцелярским столом сидел обычный толстый человек в обычном костюме. В комнату вела только одна дверь, так что никакой угрозы со стороны можно было не опасаться. Я разрешил Томасу войти, а сам остался стоять у стены.
И сразу ощутил себя голым. И при этом девушкой. Возможно, красивой. Во всяком случае, что-то во мне определенно было. Я пользовался успехом, поэтому головой мне пришлось мотать часто. Но Томас оказался прав: народ здесь был деликатный и с руками не лез. Однако и при этом чувствовал я себя довольно идиотски и огляделся в поисках какого-нибудь укромного уголка. И сразу нашел. В торце зала стояло несколько пустых столиков, за одним из них сидел высокий рыжий человек в желтой замшевой куртке и в черной рубашке-апаш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101