Однако Ричард со дня на день откладывал этот визит. Тесного общения с адвокатами он не желал. Но он твердо решил, как ему надо действовать. Он будет брать деньги у матери лишь на все необходимые расходы, а когда она умрет, он заявит свои права.
– Любезная матушка, суровая жизнь отучила меня от гостиных, – сказал он. – Не надо поднимать шума из-за моего возвращения. Дайте мне какой-нибудь уголок, где я смогу курить свою трубку, и я буду счастлив.
Леди Дивайн, преисполненная любви и нежной жалости – чувств, неведомых натуре Рекса, – согласилась, и в «мистере Ричарде» вскоре стали видеть мученика, попавшего в водоворот случайностей, человека, страдающего от собственного несовершенства, а потому и нуждающегося в снисхождении. Итак, вернувшись домой, блудный сын получил в свое распоряжение апартаменты, слуг и собственный счет в банке и принялся вволю пить, курить и развлекаться.
Пять или шесть месяцев он чувствовал себя как в раю. Потом эта жизнь стала ему надоедать. Бремя лицемерия – тяжкое бремя, а Рекс был вынужден постоянно носить его. Леди Дивайн требовала, чтобы он отдавал ей все свое свободное время. Она смотрела ему в рот, заставляла его в сотый раз рассказывать историю своих странствий. Она не переставала целовать его, плакать над ним и благодарить его за ту «жертву», которую он ей принес.
– Мы обещали друг другу никогда не говорить об этом, – сказала однажды несчастная леди, – но если любовь, которой я жила все эти годы, может хоть немного вознаградить тебя за то зло, которое я тебе причинила…
– Полно, полно, дорогая мама, – прервал ее Джон Рекс, совершенно не понимая, о чем она толкует, – давай больше никогда не говорить об этом.
Леди Дивайн немного поплакала, а потом ушла, оставив человека, выдававшего себя за ее сына, в полном недоумении и даже некотором испуге. Между леди Дивайн и ее сыном существовала какая-то тайна, которую он не мог постичь. Мать больше не упоминала об этом, а Рекс день ото дня становился все смелее и наконец решил забыть все свои страхи.
На первых порах своего ложного существования он был робок и осторожен. Затем успокаивающее влияние комфорта, почета и уверенность в собственной безнаказанности – все это несколько его облагородило. Он начал чувствовать себя таким, каким он был в те времена, когда именовался Лайонелом Крофтоном. То, что его неусыпно оберегала любящая женщина, что она день и ночь осыпала его ласками и называла «сыночком»; то, что на него с восхищением смотрели крестьяне и с завистью – почтенные господа; что ему все и во всем уступали – это было ново и приятно. Люди так хорошо к нему относились, что у него иногда даже появлялось искушение признаться во всем и предать себя в руки тех, кого он обманул. Но нет, – думал он, – это было бы безрассудством. Никто бы ничего от этого не выиграл, а он опять обрек бы себя на несчастье. Настоящий Ричард Дивайн был погребен в пучинах каторги, где захлебывался в волнах нечеловеческих страданий. Джон Рекс утешал себя тем, что присвоил имя человека, которого уже не было в живых, который никогда не сможет вернуться и уличить его, ибо мертвые не воскресают. Так успокаивая себя, он со временем становился все наглее, и его истинная натура все явственнее проявляла свою неприглядную сущность. Он жестко обращался со слугами, был безжалостен к собакам и лошадям, часто беспричинно груб и не щадил домочадцев. Вначале леди Дивайн, как большинство чувствительных женщин, щедро расточала свою любовь человеку, которого считала своим сыном, несправедливо обойденным судьбой. Но его грубые замашки, себялюбие и распущенность постепенно пробудили в ней отвращение. Сначала бедняжка боролась с собой, стараясь преодолеть инстинктивную неприязнь к нему, убеждая себя, что растущая в ее сердце ненависть к несчастному сыну – почти преступление. Но наконец она была вынуждена сдаться. В течение первого года Ричард вел себя вполне пристойно, но по мере того как круг его знакомых расширялся, а самоуверенность возрастала, он начинал то и дело забывать ту роль, которую вознамерился играть. Однажды он отправился погулять с каким-то веселым дружком, который считал за высокую честь принимать у себя за столом человека столь богатого. Ричард выпил гораздо больше положенного и явился домой пьяным до омерзения. Я говорю «до омерзения», потому что некоторые люди обладают искусством, пьянея, становиться веселыми и тем смягчать неприятное впечатление от своих выходок. Однако для Джона Рекса напиться лишь означало стать самим собой, то есть грубым и жестоким. Фрэнсиса Уэйда не было дома, а леди Дивайн уже удалилась ко сну, когда шарабан привез «мистера Ричарда». Почтенный дворецкий, открыв дверь, получил удар в грудь и приказание: «Бренди!» Обругав грума и отправив его ко всем чертям, Ричард, спотыкаясь, проследовал в столовую, где уже царил полумрак, однако слуги ожидали прибытия хозяина. Ричард крикнул: «Свечей!» Свечи тут же были принесены, и Ричард потехи ради стал забавляться тем, что капал на ковер растаявшим стеарином. «А сейчас у нас будет ллюминация!» – воскликнул он и, влезая грязными сапогами на дорогие кресла, царапая подошвами полированный стол, попытался прилепить свечи к серебряным канделябрам, которыми изысканный вкус Фрэнсиса Уэйда украсил столовую.
– Вы сломаете стол, сэр, – сказал слуга.
– И черт с ним! – рявкнул Рекс. – К-куплю другой. К-какое тебе дело до стола?
– О, разумеется, сэр! – ответил слуга.
– О, разумеется! П-почему разумеется? Что ты под этим разумеешь?
– Ничего, сэр, – ответил слуга.
– Если бы у меня был кнут, я б-бы тебя… ик… ик… Где бренди?
– Здесь, мистер Ричард.
– На-ка, выпей! Отличный бренди! Приведи слуг, и мы устроим танцы. Ты умеешь танцевать, Томкинс?
– Что вы, мистер Ричард.
– Вот тогда ты сейчас у меня попляшешь, Томкинс. Когда-нибудь ты у меня ох как попляшешь! Эй, сюда! Живо! Мэри! Сюзанна! Жанет! Уильям! Гей! Живо!
И он принялся вопить и сквернословить.
– Не пора ли вам в постель, мистер Ричард? – осмелился спросить кто-то из слуг.
– Н-нет! – яростно взревел бывший каторжник. – Не пойду! Я слишком долго ложился спать засветло! Мы сделаем ллюминацию! Я здесь хозяин. Все это мое. Я – Ричард Дивайн. Правильно говорю, Томкинс, подлюга?
– О-о! Да-да, мистер Ричард.
– Вер-р-но, и запомни ты это! Я тебе не картина, чтобы глазеть на меня, глиняная ты башка! Я джентльмен! Джентльмен, который видел мир и знает всему цену. Я еще на многое способен. Вот погоди, Томкинс, как помрет старушенция, тогда ты узнаешь меня!
Снова ругань и грозные пьяные посулы о том, что он еще натворит, когда получит наследство.
– Гони бренди! – Бац! Бутылка с грохотом летит в камин. – Зажги свет в гостиных! Мы будем танцевать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147