Если первое предположение было правильным, то из него естественно следовало второе. Лейтенант Фрер будет еще более строгим комендантом, чем майор Викерс, жестокость властей уже дошла до предела; поэтому несчастный принял окончательное решение покончить с собой. Но прежде, чем мы возмутимся подобным греховным решением, постараемся представить себе, что пришлось вытерпеть бедному грешнику за шесть лет каторги.
Мы уже познакомились с жизнью на арестантском корабле, мы видели, через какое горнило мук прошел Руфус Доуз до того, как очутился на скалистом берегу у Чертовых Ворот. Но те страдания и пытки, которые он впоследствии перенес, были во сто крат хуже тех, что ему пришлось испытать на «Малабаре». В той тюрьме еще теплился луч света. Люди еще не окончательно озверели, еще не утратили ни чувства стыда, ни мужественности. И как бы ни томились они в тюремном смраде в обществе себе подобных, какими бы тяжкими ни были их воспоминания о прошлом, о счастливых днях на свободе – будущее для них еще не определилось, впереди была еще надежда. Но в Макуори-Харбор уже не на что было надеяться. Сюда были выплеснуты все отбросы человечества – те, кто был осужден пожизненно. Бездна их мучений была так глубока, что просвета не было видно. И пока жизнь шла, она шла без всякой надежды. Одна только смерть могла своим ключом отомкнуть им двери этой островной тюрьмы.
Представьте себе хотя бы на минуту, что должен был выстрадать невинный человек, гордый, умеющий любить и уважать других, за одну неделю такого наказания? Мы, обыкновенные люди, в нашей повседневной жизни – гуляя, ездя верхом, смеясь, женясь и женя близких – даже представить себе не можем весь ужас, царивший там. Может быть, мы смутно осознаем, как прекрасна свобода, и нас отталкивает дурное общество, но это все. Конечно, мы понимаем, что если бы нас заковали в кандалы, растоптали бы наше достоинство, кормили бы, как собак, обращались бы, как со вьючным скотом, пинками и угрозами выгоняли бы ежедневно на работу, если бы мы жили рядом с подонками, цинично глумящимися над всеми понятиями приличия и человечности, вероятно, мы бы умерли или сошли бы с ума. Но мы не знаем и никогда не узнаем, какой невыносимо мучительной стала бы наша жизнь, если бы нам пришлось делить ее с теми существами, которые таскали бревна к берегам реки Гордон или, сквернословя, работали в кандалах в песчаных карьерах острова Сары. Никто не мог бы описать, на какое дно унижения попадает человек за одну лишь неделю такой жизни, какое он начинает испытывать к себе отвращение. Если бы даже у него были силы писать, он не отважился бы на это. Подобно путнику, который, ища в пустыне человеческое лицо, вдруг подошел к луже крови и, увидев в ней свое отражение, в ужасе отшатнулся бы и убежал, – так бежал бы каторжник от мысли о собственном страшном падении. И эта пытка длилась целых шесть лет!
Не подозревая о том, что весь этот шум и суета на берегу вызваны приготовлениями к отплытию, которые должны были положить конец этому каторжному поселению, что «Божья коровка» пришла за каторжниками, Руфус Доуз решил свести последние счеты с жизнью и сбросить ее тягостное ярмо. Шесть лет он валил деревья, таскал воду, шесть лет надеялся на чудо, шесть лет он жил в долине смерти. Даже самому себе он не решился бы напомнить перенесенные им пытки. Да, муки притупили его чувства. Он помнил только одно: он осужден пожизненно. Его заветная мечта выйти на свободу разбилась в прах. Он старался как мог, чтобы хорошим поведением добиться помилования, но Ворон и Рекс его оклеветали. Вместо того чтобы заслужить доверие за то, что он помог предотвратить на «Малабаре» бунт, он заслужил лишь обвинение в подстрекательстве и был осужден, несмотря на то что утверждал свою непричастность к бунту. Его «предательство» – каким считали этот поступок все его товарищи – не помогло ему снискать доверие начальства, а лишь вызвало злобу и ненависть тех подонков, с которыми он жил. И в колонии у Чертовых Ворот он стал парией среди тех, кто считался париями в глазах всего света.
Трижды пытались каторжники убить его; но тогда он не думал о смерти и защищался. Надзиратель снова надел на него оковы, якобы за учиненную им драку, И все же его сила и мужество вызывали уважение каторжан, и они оставили его в покое. Сначала это пришлось ему по душе, но постепенно их холодное безразличие вызвало у него чувство досады, затем чувство боли и, наконец, стало просто невыносимым. Когда он греб тяжелыми веслами или работал по пояс в болотном иле, когда он шел «в цепочке» с товарищами, неся на спине сосновое бревно, он все ждал и надеялся, что с ним кто-нибудь заговорит. Он охотно брал на себя двойную тяжесть, чтобы только услышать приветливое слово; он был готов работать и день и ночь, чтобы получить от товарища одобрение. В полном своем одиночестве ему мучительно хотелось завязать дружбу хотя бы с убийцами или грабителями. Но затем в нем произошел перелом, и звуки их голосов стали ему ненавистны. Он стал молчалив и не отвечал, даже когда с ним заговаривали. Если бы не сковывающая их общая цепь, он бы съедал свой скудный ужин в одиночестве. Он слыл нелюдимым, опасным бунтовщиком. Старший надзиратель колонии Бартон пожалел его и взял к себе в садовники. Руфус смирился на недельку-другую. Но однажды утром, когда Бартон спустился в сад, его глазам представилось невиданное зрелище: несколько кустов были выдраны с корнем, клумбы начисто вытоптаны, а среди обломков садовых инструментов сидел садовник. За этот бессмысленный злодейский поступок Руфуса приказали выпороть. Когда его поставили к «треугольнику», он повел себя как-то странно: плакал, требовал, чтобы его отпустили, и, падая перед Бартоном на колени, умолял о прощении. Но Бартон и слушать его не захотел. После первого удара плеткой каторжник затих. И с той поры он еще более помрачнел, только изредка люди видели, как он, оставшись один, бросался на землю и плакал, словно ребенок. Все считали, что у него с головой неладно. Когда приехал Викерс, Доуз попросил коменданта отправить его обратно в Хобарт-Таун, но, разумеется, получил отказ; вместо этого его отправили в кандальную команду на строительство «Морского ястреба». Некоторое время спустя Руфус был освобожден от оков. Тогда он решил бежать, – спрятался на корабле, а вечером переплыл залив. Его поймали и снова жестоко высекли. В наказание он прошел все виды штрафных работ: гасил известь, таскал бревна, греб на шлюпках. Самые тяжелые и унизительные работы всегда доставались ему. Товарищи его избегали и ненавидели, надзиратели боялись, он был на плохом счету у начальства – Руфус Доуз очутился на самом дне, в кромешной тьме страданий, на которые добровольно себя обрек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
Мы уже познакомились с жизнью на арестантском корабле, мы видели, через какое горнило мук прошел Руфус Доуз до того, как очутился на скалистом берегу у Чертовых Ворот. Но те страдания и пытки, которые он впоследствии перенес, были во сто крат хуже тех, что ему пришлось испытать на «Малабаре». В той тюрьме еще теплился луч света. Люди еще не окончательно озверели, еще не утратили ни чувства стыда, ни мужественности. И как бы ни томились они в тюремном смраде в обществе себе подобных, какими бы тяжкими ни были их воспоминания о прошлом, о счастливых днях на свободе – будущее для них еще не определилось, впереди была еще надежда. Но в Макуори-Харбор уже не на что было надеяться. Сюда были выплеснуты все отбросы человечества – те, кто был осужден пожизненно. Бездна их мучений была так глубока, что просвета не было видно. И пока жизнь шла, она шла без всякой надежды. Одна только смерть могла своим ключом отомкнуть им двери этой островной тюрьмы.
Представьте себе хотя бы на минуту, что должен был выстрадать невинный человек, гордый, умеющий любить и уважать других, за одну неделю такого наказания? Мы, обыкновенные люди, в нашей повседневной жизни – гуляя, ездя верхом, смеясь, женясь и женя близких – даже представить себе не можем весь ужас, царивший там. Может быть, мы смутно осознаем, как прекрасна свобода, и нас отталкивает дурное общество, но это все. Конечно, мы понимаем, что если бы нас заковали в кандалы, растоптали бы наше достоинство, кормили бы, как собак, обращались бы, как со вьючным скотом, пинками и угрозами выгоняли бы ежедневно на работу, если бы мы жили рядом с подонками, цинично глумящимися над всеми понятиями приличия и человечности, вероятно, мы бы умерли или сошли бы с ума. Но мы не знаем и никогда не узнаем, какой невыносимо мучительной стала бы наша жизнь, если бы нам пришлось делить ее с теми существами, которые таскали бревна к берегам реки Гордон или, сквернословя, работали в кандалах в песчаных карьерах острова Сары. Никто не мог бы описать, на какое дно унижения попадает человек за одну лишь неделю такой жизни, какое он начинает испытывать к себе отвращение. Если бы даже у него были силы писать, он не отважился бы на это. Подобно путнику, который, ища в пустыне человеческое лицо, вдруг подошел к луже крови и, увидев в ней свое отражение, в ужасе отшатнулся бы и убежал, – так бежал бы каторжник от мысли о собственном страшном падении. И эта пытка длилась целых шесть лет!
Не подозревая о том, что весь этот шум и суета на берегу вызваны приготовлениями к отплытию, которые должны были положить конец этому каторжному поселению, что «Божья коровка» пришла за каторжниками, Руфус Доуз решил свести последние счеты с жизнью и сбросить ее тягостное ярмо. Шесть лет он валил деревья, таскал воду, шесть лет надеялся на чудо, шесть лет он жил в долине смерти. Даже самому себе он не решился бы напомнить перенесенные им пытки. Да, муки притупили его чувства. Он помнил только одно: он осужден пожизненно. Его заветная мечта выйти на свободу разбилась в прах. Он старался как мог, чтобы хорошим поведением добиться помилования, но Ворон и Рекс его оклеветали. Вместо того чтобы заслужить доверие за то, что он помог предотвратить на «Малабаре» бунт, он заслужил лишь обвинение в подстрекательстве и был осужден, несмотря на то что утверждал свою непричастность к бунту. Его «предательство» – каким считали этот поступок все его товарищи – не помогло ему снискать доверие начальства, а лишь вызвало злобу и ненависть тех подонков, с которыми он жил. И в колонии у Чертовых Ворот он стал парией среди тех, кто считался париями в глазах всего света.
Трижды пытались каторжники убить его; но тогда он не думал о смерти и защищался. Надзиратель снова надел на него оковы, якобы за учиненную им драку, И все же его сила и мужество вызывали уважение каторжан, и они оставили его в покое. Сначала это пришлось ему по душе, но постепенно их холодное безразличие вызвало у него чувство досады, затем чувство боли и, наконец, стало просто невыносимым. Когда он греб тяжелыми веслами или работал по пояс в болотном иле, когда он шел «в цепочке» с товарищами, неся на спине сосновое бревно, он все ждал и надеялся, что с ним кто-нибудь заговорит. Он охотно брал на себя двойную тяжесть, чтобы только услышать приветливое слово; он был готов работать и день и ночь, чтобы получить от товарища одобрение. В полном своем одиночестве ему мучительно хотелось завязать дружбу хотя бы с убийцами или грабителями. Но затем в нем произошел перелом, и звуки их голосов стали ему ненавистны. Он стал молчалив и не отвечал, даже когда с ним заговаривали. Если бы не сковывающая их общая цепь, он бы съедал свой скудный ужин в одиночестве. Он слыл нелюдимым, опасным бунтовщиком. Старший надзиратель колонии Бартон пожалел его и взял к себе в садовники. Руфус смирился на недельку-другую. Но однажды утром, когда Бартон спустился в сад, его глазам представилось невиданное зрелище: несколько кустов были выдраны с корнем, клумбы начисто вытоптаны, а среди обломков садовых инструментов сидел садовник. За этот бессмысленный злодейский поступок Руфуса приказали выпороть. Когда его поставили к «треугольнику», он повел себя как-то странно: плакал, требовал, чтобы его отпустили, и, падая перед Бартоном на колени, умолял о прощении. Но Бартон и слушать его не захотел. После первого удара плеткой каторжник затих. И с той поры он еще более помрачнел, только изредка люди видели, как он, оставшись один, бросался на землю и плакал, словно ребенок. Все считали, что у него с головой неладно. Когда приехал Викерс, Доуз попросил коменданта отправить его обратно в Хобарт-Таун, но, разумеется, получил отказ; вместо этого его отправили в кандальную команду на строительство «Морского ястреба». Некоторое время спустя Руфус был освобожден от оков. Тогда он решил бежать, – спрятался на корабле, а вечером переплыл залив. Его поймали и снова жестоко высекли. В наказание он прошел все виды штрафных работ: гасил известь, таскал бревна, греб на шлюпках. Самые тяжелые и унизительные работы всегда доставались ему. Товарищи его избегали и ненавидели, надзиратели боялись, он был на плохом счету у начальства – Руфус Доуз очутился на самом дне, в кромешной тьме страданий, на которые добровольно себя обрек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147