«Сэр, – сказал доктор Джонсон, – давайте совершим прогулку по Флит-стрит!» – помнишь это место в книге мистера Крокера, Морис? Нет, не помнишь, я знаю, ты только посмотрел картинки и тут же начал читать репортаж Пирса Игена о финальном поединке между Бобом Гейнором и Недом Нилом или что-то в этом роде.
– Маленькие девочки не должны вмешиваться в разговоры старших, – сказал Морис, засмеявшись и покраснев. – Тебе незачем читать мои книги.
– Почему? – спросила она, и ее веселость вдруг как-то сникла. – Муж и жена не должны иметь секретов друг от друга. Кроме того, я хочу, чтобы ты читал мои книги. А я буду вслух читать тебе Шелли.
– Не надо, дорогая, – простодушно ответил Морис. – Я не понимаю его.
Эта маленькая сцена разыгралась за обеденным столом в коттедже Фрера в Нью-Тауне, куда майор был приглашен для обсуждения планов на будущее.
– Я не хочу ехать в Порт-Артур, – в тот вечер сказала новобрачная. – Морис, зачем нам туда ехать?
– Видишь ли, – ответил Морис, – мне хотелось бы взглянуть на это местечко. Ты же знаешь, что я должен быть знаком со всеми формами поддержания дисциплины среди каторжан.
– Возможно, от нас потребуют доклада по поводу смерти одного арестанта, – сказал Викерс. – Капеллан – человек беспокойный, хоть и вполне благонамеренный – подал петицию по этому делу. Ты мог бы не хуже любого другого заняться им, Морис.
– Конечно. И таким путем мы сэкономим на дорожных расходах, – согласился Морис.
– Там ужасная тоска! – воскликнула Сильвия.
– Это самое красивое место на острове, моя дорогая. Я как-то провел несколько дней там и был совершенно очарован.
«Удивительно, – подумал Викерс, – как много они переняли друг у друга. Сильвия стала менее щепетильна в выборе выражений, Фрер же, наоборот, стал тщательней подбирать слова. Кто же из молодоженов одержит верх?»
– Да, но там сторожевые собаки, акулы и все такое прочее… О, Морис, разве не сыты мы по горло этими каторжниками?
– Сыты? Да я намерен ими кормиться всю жизнь, – сказал Морис как нечто само собой разумеющееся.
Сильвия вздохнула.
– Сыграй нам что-нибудь, дорогая, – предложил ее отец.
И девушка, усевшись за рояль, стала играть и выводить трели и рулады своим чистым юным голоском. Вскоре вопрос о Порт-Артуре исчез в волнах мелодий, и больше в этот вечер о нем не упоминалось. Когда же Сильвия снова об этом заговорила, она встретила твердый отпор супруга, Он хотел ехать туда, и он поедет. Однажды убедив себя в том, как ему выгодно поступить, Морис с животным упрямством настаивал на своем, невзирая на чье-либо сопротивление. И жена, устроив мужу первую сцену, в конце концов сдалась. Это была первая размолвка в их короткой совместной жизни, и Сильвия поторопилась загладить свою вину.
В лучах любви, – а Морис вначале искренне любил ее, любовь, подавляя его дурные качества, внушила ему, как внушает всем нам, ту нежность и самоотречение, которые являются признаком всякой любви, кроме плотской, – все страхи и сомнения Сильвии постепенно рассеялись, как рассеиваются туман под утренним солнцем. Она была молоденькой девушкой с пылким воображением, с честными и благородными стремлениями; однако на ее ребячливую натуру наложила свой отпечаток мрачная тень нервного потрясения, перенесенного ею в детстве. Брак сделал ее женщиной, развив в ней чувство гордости человеком, которому она по своей воле всецело себя отдала. Но постепенно именно это чувство превратилось для нее в источник тревоги. Став его же ной и уверовав в свою способность полюбить его, она начала бояться, как бы он не совершил чего-либо такого, что может погасить ее любовь к нему. В двух или трех случаях она призналась себе, что муж ее больший эгоист, чем она думала. Он не требовал от нее особых жертв – будь это так, она, подобно всем женщинам ее склада, охотно приносила бы их, получая от этого только радость, – но он временами пытался вселить в нее пренебрежение к чужим чувствам, которое было так свойственно его натуре. Он любил ее – иногда даже чересчур страстно, – но он не привык ни в чем поступаться своими желаниями, особенно в тех якобы мелочах, во внимании к которым всегда сказывается подлинная самоотверженность любящего человека. Если ей хотелось читать в то время, когда он задумал прогуляться, он добродушно отнимал у нее книгу, считая, что прогулка с ним для нее приятнее любого другого занятия. Если же она звала его на прогулку, когда он решил отдохнуть, он, смеясь, уверял ее, что его лень достаточное основание для того, чтобы она посидела с ним дома. Он не старался даже скрывать скуку, когда она читала ему вслух свои любимые книги. Если ему хотелось спать, когда она играла или пела, он, ничуть не смущаясь, засыпал. Когда она заговаривала о вещах, которые его не интересовали, он бесцеремонно менял тему разговора. Он не стал бы намеренно обижать ее, но ему казалось естественным зевать от скуки, засыпать, когда он уста-вал, и говорить только о том, что интересовало его самого. Если бы кто-нибудь обвинил его в себялюбии, он бы очень удивился.
И вот однажды Сильвия сделала открытие, что она ведет двойную жизнь: одна ее жизнь – жизнь тела, другая – жизнь духа, и что в этой последней мужу ее нет места. Это встревожило ее, но она тут же с улыбкой прогнала сомнение.
«Разве можно ожидать от Мориса, чтобы он проявлял интерес ко всем моим глупым прихотям?» – подумала она. И, хотя ее смутила мысль, что эти «прихоти» и «фантазии» вовсе не глупости, а самая лучшая, самая светлая часть ее души, она мужественно преодолела свое беспокойство.
«Мысли мужчин отличаются от наших, – думала Сильвия. – У них есть свои дела и общественные обязанности, о которых женщины ничего не знают. Я должна создавать ему уют, а не досаждать своими дурацкими капризами».
Что касается Мориса, то он иногда очень огорчался тем, что не понимает свою жену. Ее характер был для него загадкой; ее душа не поддавалась исследованию с помощью плоских мерил обыденной жизни. Он знал ее ребенком, любил еще с тех давних пор и пошел на подлое и жестокое преступление, чтобы завладеть ею. Но, заполучив ее, он ни на йоту не приблизился к разгадке ее тайны. Она принадлежала ему полностью, так он, по крайней мере, думал. Ее золотые волосы были отрадой для его пальцев, ее губы принимали его ласки, а взор ее источал любовь для него одного. И все же бывали минуты, когда губы ее оставались холодными под его поцелуями, а глаза выражали презрение к проявлениям его грубой страсти. Он замечал, что, разговаривая с ним, она впадает в задумчивость. Но ведь и он засыпал, слушая ее чтение. Однако она, пробуждаясь от своего раздумья, краснела, стыдясь своей рассеянности, чего он никогда не делал. Он был не такой человек, чтобы долго размышлять о таких материях;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
– Маленькие девочки не должны вмешиваться в разговоры старших, – сказал Морис, засмеявшись и покраснев. – Тебе незачем читать мои книги.
– Почему? – спросила она, и ее веселость вдруг как-то сникла. – Муж и жена не должны иметь секретов друг от друга. Кроме того, я хочу, чтобы ты читал мои книги. А я буду вслух читать тебе Шелли.
– Не надо, дорогая, – простодушно ответил Морис. – Я не понимаю его.
Эта маленькая сцена разыгралась за обеденным столом в коттедже Фрера в Нью-Тауне, куда майор был приглашен для обсуждения планов на будущее.
– Я не хочу ехать в Порт-Артур, – в тот вечер сказала новобрачная. – Морис, зачем нам туда ехать?
– Видишь ли, – ответил Морис, – мне хотелось бы взглянуть на это местечко. Ты же знаешь, что я должен быть знаком со всеми формами поддержания дисциплины среди каторжан.
– Возможно, от нас потребуют доклада по поводу смерти одного арестанта, – сказал Викерс. – Капеллан – человек беспокойный, хоть и вполне благонамеренный – подал петицию по этому делу. Ты мог бы не хуже любого другого заняться им, Морис.
– Конечно. И таким путем мы сэкономим на дорожных расходах, – согласился Морис.
– Там ужасная тоска! – воскликнула Сильвия.
– Это самое красивое место на острове, моя дорогая. Я как-то провел несколько дней там и был совершенно очарован.
«Удивительно, – подумал Викерс, – как много они переняли друг у друга. Сильвия стала менее щепетильна в выборе выражений, Фрер же, наоборот, стал тщательней подбирать слова. Кто же из молодоженов одержит верх?»
– Да, но там сторожевые собаки, акулы и все такое прочее… О, Морис, разве не сыты мы по горло этими каторжниками?
– Сыты? Да я намерен ими кормиться всю жизнь, – сказал Морис как нечто само собой разумеющееся.
Сильвия вздохнула.
– Сыграй нам что-нибудь, дорогая, – предложил ее отец.
И девушка, усевшись за рояль, стала играть и выводить трели и рулады своим чистым юным голоском. Вскоре вопрос о Порт-Артуре исчез в волнах мелодий, и больше в этот вечер о нем не упоминалось. Когда же Сильвия снова об этом заговорила, она встретила твердый отпор супруга, Он хотел ехать туда, и он поедет. Однажды убедив себя в том, как ему выгодно поступить, Морис с животным упрямством настаивал на своем, невзирая на чье-либо сопротивление. И жена, устроив мужу первую сцену, в конце концов сдалась. Это была первая размолвка в их короткой совместной жизни, и Сильвия поторопилась загладить свою вину.
В лучах любви, – а Морис вначале искренне любил ее, любовь, подавляя его дурные качества, внушила ему, как внушает всем нам, ту нежность и самоотречение, которые являются признаком всякой любви, кроме плотской, – все страхи и сомнения Сильвии постепенно рассеялись, как рассеиваются туман под утренним солнцем. Она была молоденькой девушкой с пылким воображением, с честными и благородными стремлениями; однако на ее ребячливую натуру наложила свой отпечаток мрачная тень нервного потрясения, перенесенного ею в детстве. Брак сделал ее женщиной, развив в ней чувство гордости человеком, которому она по своей воле всецело себя отдала. Но постепенно именно это чувство превратилось для нее в источник тревоги. Став его же ной и уверовав в свою способность полюбить его, она начала бояться, как бы он не совершил чего-либо такого, что может погасить ее любовь к нему. В двух или трех случаях она призналась себе, что муж ее больший эгоист, чем она думала. Он не требовал от нее особых жертв – будь это так, она, подобно всем женщинам ее склада, охотно приносила бы их, получая от этого только радость, – но он временами пытался вселить в нее пренебрежение к чужим чувствам, которое было так свойственно его натуре. Он любил ее – иногда даже чересчур страстно, – но он не привык ни в чем поступаться своими желаниями, особенно в тех якобы мелочах, во внимании к которым всегда сказывается подлинная самоотверженность любящего человека. Если ей хотелось читать в то время, когда он задумал прогуляться, он добродушно отнимал у нее книгу, считая, что прогулка с ним для нее приятнее любого другого занятия. Если же она звала его на прогулку, когда он решил отдохнуть, он, смеясь, уверял ее, что его лень достаточное основание для того, чтобы она посидела с ним дома. Он не старался даже скрывать скуку, когда она читала ему вслух свои любимые книги. Если ему хотелось спать, когда она играла или пела, он, ничуть не смущаясь, засыпал. Когда она заговаривала о вещах, которые его не интересовали, он бесцеремонно менял тему разговора. Он не стал бы намеренно обижать ее, но ему казалось естественным зевать от скуки, засыпать, когда он уста-вал, и говорить только о том, что интересовало его самого. Если бы кто-нибудь обвинил его в себялюбии, он бы очень удивился.
И вот однажды Сильвия сделала открытие, что она ведет двойную жизнь: одна ее жизнь – жизнь тела, другая – жизнь духа, и что в этой последней мужу ее нет места. Это встревожило ее, но она тут же с улыбкой прогнала сомнение.
«Разве можно ожидать от Мориса, чтобы он проявлял интерес ко всем моим глупым прихотям?» – подумала она. И, хотя ее смутила мысль, что эти «прихоти» и «фантазии» вовсе не глупости, а самая лучшая, самая светлая часть ее души, она мужественно преодолела свое беспокойство.
«Мысли мужчин отличаются от наших, – думала Сильвия. – У них есть свои дела и общественные обязанности, о которых женщины ничего не знают. Я должна создавать ему уют, а не досаждать своими дурацкими капризами».
Что касается Мориса, то он иногда очень огорчался тем, что не понимает свою жену. Ее характер был для него загадкой; ее душа не поддавалась исследованию с помощью плоских мерил обыденной жизни. Он знал ее ребенком, любил еще с тех давних пор и пошел на подлое и жестокое преступление, чтобы завладеть ею. Но, заполучив ее, он ни на йоту не приблизился к разгадке ее тайны. Она принадлежала ему полностью, так он, по крайней мере, думал. Ее золотые волосы были отрадой для его пальцев, ее губы принимали его ласки, а взор ее источал любовь для него одного. И все же бывали минуты, когда губы ее оставались холодными под его поцелуями, а глаза выражали презрение к проявлениям его грубой страсти. Он замечал, что, разговаривая с ним, она впадает в задумчивость. Но ведь и он засыпал, слушая ее чтение. Однако она, пробуждаясь от своего раздумья, краснела, стыдясь своей рассеянности, чего он никогда не делал. Он был не такой человек, чтобы долго размышлять о таких материях;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147