Я осторожно нащупывал ответ.
– Да, строки и впрямь очень живые и веселые. Прости, что спрашиваю, но если чужестранец нуждается в чем-то больше всего, так это в точной информации: когда и чем он рискует оскорбить чувства местных жителей. Разве в этих местах подобное произведение не сочли бы, г-мм, неуважительным по отношению к божеству и его отпрыскам?
– Чем старше я становлюсь, мой честный Ниффт, – взгляд густо подведенных черным глаз дамы, несмотря на ее улыбку, оставался холодным и жестким, – тем меньше хочется мне считаться с мнением других. Предпочитаю потакать своим желаниям и следовать собственной интуиции. К примеру, в тебе я ощущаю интерес и к другим проявлениям местной культуры, помимо поэзии, – любовь к архитектуре, в частности. Если я права, то советую тебе выбраться из города и взглянуть на пользующиеся вполне заслуженной славой монастии Хагии. Функционально они представляют собой довольно неуклюжие гибриды: комбинацию монастырей с банковскими фирмами, – и каждая просто лопается от золотых монет, которыми набиты ее подвалы. Но тем не менее все их отличает на редкость изящная и разнообразная архитектура.
Я кивнул, сохраняя выражение вежливого интереса на лице, но мой язык словно прилип к гортани. Если она служит Фурстену Младшему, то это слишком уж откровенная с ее стороны попытка заманить меня в ловушку, да и вряд ли она действительно является его орудием. Вызов, мерцавший в ее глазах, выдавал привычку к власти.
Она, казалось, поджидала, когда я в своих молчаливых размышлениях зайду именно в этот тупик, потому что тут же, придвинувшись чуть ближе, сообщила:
– Ни сам паучий бог, ни его богатство или благополучие не заботят меня, честный странник. Я просто хочу дать тебе один полезный совет, после чего наши дороги разойдутся. Если ты и впрямь ищешь возможностей познакомиться с этой страной поближе, ступай на северную набережную, к Морскому Музею. Там собираются те, кто ловок в обращении с оружием и желал бы продать свое умение. Отправляйся туда завтра с утра и посмотри, не подвернется ли случай прогуляться за город, а заодно и подзаработать на этом. А теперь доброй ночи.
Я долго следил, как она, грациозно покачиваясь, идет между столиков. Стала бы ведьма, вознамерившаяся причинить мне зло, так откровенно демонстрировать всю глубину своих прозрений? Не исключено. Сестры славятся своими капризами не меньше, чем своим коварством.
С другой стороны, я решил, что ни одна ведьма, занимающая сколько-нибудь серьезное положение, – то есть ни одна ведьма, которой стоило бы бояться, – не стала бы подталкивать меня прямо в объятия паучьего бога. У Сестер долгая память. Для них А-Рак все еще обыкновенный выскочка. Они аристократки среди историков Земли и с презрением относятся к любым выходцам с других планет.
Но чего же тогда хочет от меня эта Илриттер? Неужели она и впрямь, преследуя какую-то необъяснимую личную выгоду, собирается помочь мне в моих расследованиях, а может быть, и в достижении главной моей воровской цели?
Одиннадцатый час вечера застал меня, когда я, с благодарностью погрузившись в недра роскошной кровати, решил, что мои дальнейшие действия будут зависеть от первого же импульса, который посетит меня завтра с утра. Этот трюк не раз выручал меня, помогая не мучиться в поисках верного решения ночами, а спокойно спать. Вот и теперь сон пришел ко мне сразу же, как только я закрыл глаза.
В тот же самый час Первосвященник Паанджа Пандагон был настолько далек от состояния покоя, насколько это вообще возможно для человека. Шагая по пустынным улицам, он боролся с сомнениями еще более острыми, чем те, которыми утром поделился со мной. Он шел, то пропадая во мраке, то окунаясь в лужицы лившегося от фонарей света, и каждый упругий шаг, едва слышным эхом отдававшийся в тишине улиц, приближал его к гигантской лестнице, что соединяла город с громадной короной Стадиона, венчавшей крутой утес над ним. На ходу Первосвященник вполголоса твердил отрывок стиха, который я продал ему накануне. Ведь нельзя же просто взять и рассказать его богу… или можно? В нем столько ярости, столько угрозы! Принимать его всерьез, хотя бы даже наполовину, уже значит проявлять отсутствие благочестия, разве нет? Да полно, возможно ли, чтобы эти вирши и впрямь предрекали какую-то опасность А-Раку, древнему, могучему и ужасному?
Но страшнее всего был затаенный трепет, который вызывали в нем эти стихи. При мысли о грозящей Прародителю А-Раку реальной опасности дрожь возбуждения пробегала по его телу. Просто удивительно, как быстро перестаем мы узнавать самих себя, стоит только уничтожить пределы, поставленные воображению! Но слово как воробей выскочило, и вернуть его назад уже нельзя. При первых же звуках этих строк сердце священника взбунтовалось против бога и затрепетало в надежде, что и ему может что-то угрожать.
Сегодня утром он впервые в жизни ощутил прикосновение мысли божества, и эта внушающая ужас близость породила сомнение, мучившее его весь день: насколько глубоко паук может проникать в его сознание? Не ощутитли бог кипение его крови, когда вновь коснется его разума своим?
Величественная, почти в полмили высотой, лестница, перед которой он стоял, вознеслась от подножия утеса к его вершине. Чем выше поднимался священник, тем отчетливее становилась выбеленная лунным светом балюстрада по верхнему краю стены Стадиона. Каждый угол громадного приплюснутого восьмигранника завершала причудливая бронзовая статуя, и Паанджа пытался унять бешеное биение объятого ужасом сердца, вглядываясь в их очертания и одновременно считая ступени: целью этой игры было выяснить, с какой именно высоты статуи можно разглядеть во всех деталях. Занятие это помогло ему собраться с мыслями и сосредоточиться, и самообладание, на которое он оказался способен, ободрило его.
Чем дальше внизу оставался город, тем более отчетливыми делались хорошо известные изображения. С триста пятьдесят девятой ступени он смог различить даже искусно вырезанные корабли, их мачты и паруса… А вот храмы и крытые куполами залы. Богатство города, мощь коронованной башнями столицы – вот темы, которые, как и можно было предположить, избрали скульпторы для украшения наиболее великолепного и торжественного памятника Союзу паучьего бога с соотечественниками Паанджи. Стадион и был алтарем этого Союза, на котором обе стороны ежегодно возобновляли взаимные клятвы, и город подтверждал свою вассальную верность, окутывавшую его золотой мантией, выплачивая десятину избранных по жребию человеческих жизней… немногих жизней, по чести говоря. Кровавая плата была почти символической.
На вершине утеса каменные ступени переходили в вымощенную гладкими плитами дорогу, которая вела к могучим пилонам Городских Врат Стадиона и исчезала за громадными бронзовыми створками, которые всегда стояли широко распахнутыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
– Да, строки и впрямь очень живые и веселые. Прости, что спрашиваю, но если чужестранец нуждается в чем-то больше всего, так это в точной информации: когда и чем он рискует оскорбить чувства местных жителей. Разве в этих местах подобное произведение не сочли бы, г-мм, неуважительным по отношению к божеству и его отпрыскам?
– Чем старше я становлюсь, мой честный Ниффт, – взгляд густо подведенных черным глаз дамы, несмотря на ее улыбку, оставался холодным и жестким, – тем меньше хочется мне считаться с мнением других. Предпочитаю потакать своим желаниям и следовать собственной интуиции. К примеру, в тебе я ощущаю интерес и к другим проявлениям местной культуры, помимо поэзии, – любовь к архитектуре, в частности. Если я права, то советую тебе выбраться из города и взглянуть на пользующиеся вполне заслуженной славой монастии Хагии. Функционально они представляют собой довольно неуклюжие гибриды: комбинацию монастырей с банковскими фирмами, – и каждая просто лопается от золотых монет, которыми набиты ее подвалы. Но тем не менее все их отличает на редкость изящная и разнообразная архитектура.
Я кивнул, сохраняя выражение вежливого интереса на лице, но мой язык словно прилип к гортани. Если она служит Фурстену Младшему, то это слишком уж откровенная с ее стороны попытка заманить меня в ловушку, да и вряд ли она действительно является его орудием. Вызов, мерцавший в ее глазах, выдавал привычку к власти.
Она, казалось, поджидала, когда я в своих молчаливых размышлениях зайду именно в этот тупик, потому что тут же, придвинувшись чуть ближе, сообщила:
– Ни сам паучий бог, ни его богатство или благополучие не заботят меня, честный странник. Я просто хочу дать тебе один полезный совет, после чего наши дороги разойдутся. Если ты и впрямь ищешь возможностей познакомиться с этой страной поближе, ступай на северную набережную, к Морскому Музею. Там собираются те, кто ловок в обращении с оружием и желал бы продать свое умение. Отправляйся туда завтра с утра и посмотри, не подвернется ли случай прогуляться за город, а заодно и подзаработать на этом. А теперь доброй ночи.
Я долго следил, как она, грациозно покачиваясь, идет между столиков. Стала бы ведьма, вознамерившаяся причинить мне зло, так откровенно демонстрировать всю глубину своих прозрений? Не исключено. Сестры славятся своими капризами не меньше, чем своим коварством.
С другой стороны, я решил, что ни одна ведьма, занимающая сколько-нибудь серьезное положение, – то есть ни одна ведьма, которой стоило бы бояться, – не стала бы подталкивать меня прямо в объятия паучьего бога. У Сестер долгая память. Для них А-Рак все еще обыкновенный выскочка. Они аристократки среди историков Земли и с презрением относятся к любым выходцам с других планет.
Но чего же тогда хочет от меня эта Илриттер? Неужели она и впрямь, преследуя какую-то необъяснимую личную выгоду, собирается помочь мне в моих расследованиях, а может быть, и в достижении главной моей воровской цели?
Одиннадцатый час вечера застал меня, когда я, с благодарностью погрузившись в недра роскошной кровати, решил, что мои дальнейшие действия будут зависеть от первого же импульса, который посетит меня завтра с утра. Этот трюк не раз выручал меня, помогая не мучиться в поисках верного решения ночами, а спокойно спать. Вот и теперь сон пришел ко мне сразу же, как только я закрыл глаза.
В тот же самый час Первосвященник Паанджа Пандагон был настолько далек от состояния покоя, насколько это вообще возможно для человека. Шагая по пустынным улицам, он боролся с сомнениями еще более острыми, чем те, которыми утром поделился со мной. Он шел, то пропадая во мраке, то окунаясь в лужицы лившегося от фонарей света, и каждый упругий шаг, едва слышным эхом отдававшийся в тишине улиц, приближал его к гигантской лестнице, что соединяла город с громадной короной Стадиона, венчавшей крутой утес над ним. На ходу Первосвященник вполголоса твердил отрывок стиха, который я продал ему накануне. Ведь нельзя же просто взять и рассказать его богу… или можно? В нем столько ярости, столько угрозы! Принимать его всерьез, хотя бы даже наполовину, уже значит проявлять отсутствие благочестия, разве нет? Да полно, возможно ли, чтобы эти вирши и впрямь предрекали какую-то опасность А-Раку, древнему, могучему и ужасному?
Но страшнее всего был затаенный трепет, который вызывали в нем эти стихи. При мысли о грозящей Прародителю А-Раку реальной опасности дрожь возбуждения пробегала по его телу. Просто удивительно, как быстро перестаем мы узнавать самих себя, стоит только уничтожить пределы, поставленные воображению! Но слово как воробей выскочило, и вернуть его назад уже нельзя. При первых же звуках этих строк сердце священника взбунтовалось против бога и затрепетало в надежде, что и ему может что-то угрожать.
Сегодня утром он впервые в жизни ощутил прикосновение мысли божества, и эта внушающая ужас близость породила сомнение, мучившее его весь день: насколько глубоко паук может проникать в его сознание? Не ощутитли бог кипение его крови, когда вновь коснется его разума своим?
Величественная, почти в полмили высотой, лестница, перед которой он стоял, вознеслась от подножия утеса к его вершине. Чем выше поднимался священник, тем отчетливее становилась выбеленная лунным светом балюстрада по верхнему краю стены Стадиона. Каждый угол громадного приплюснутого восьмигранника завершала причудливая бронзовая статуя, и Паанджа пытался унять бешеное биение объятого ужасом сердца, вглядываясь в их очертания и одновременно считая ступени: целью этой игры было выяснить, с какой именно высоты статуи можно разглядеть во всех деталях. Занятие это помогло ему собраться с мыслями и сосредоточиться, и самообладание, на которое он оказался способен, ободрило его.
Чем дальше внизу оставался город, тем более отчетливыми делались хорошо известные изображения. С триста пятьдесят девятой ступени он смог различить даже искусно вырезанные корабли, их мачты и паруса… А вот храмы и крытые куполами залы. Богатство города, мощь коронованной башнями столицы – вот темы, которые, как и можно было предположить, избрали скульпторы для украшения наиболее великолепного и торжественного памятника Союзу паучьего бога с соотечественниками Паанджи. Стадион и был алтарем этого Союза, на котором обе стороны ежегодно возобновляли взаимные клятвы, и город подтверждал свою вассальную верность, окутывавшую его золотой мантией, выплачивая десятину избранных по жребию человеческих жизней… немногих жизней, по чести говоря. Кровавая плата была почти символической.
На вершине утеса каменные ступени переходили в вымощенную гладкими плитами дорогу, которая вела к могучим пилонам Городских Врат Стадиона и исчезала за громадными бронзовыми створками, которые всегда стояли широко распахнутыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77