Дом и надворные постройки о многих фронтонах строились с размахом; украшенные завитушками столбики и перекладины загонов для дойки и стрижки животных вырезали из цельного мраморного дерева. Но постройки обветшали, цветочные клумбы заросли сорняками, на дворе повсюду валялись старые проржавевшие подойники, изломанные чесалки для шерсти да куски черепицы с крыш.
Вдова Боззм доила во дворе момиллу и так увлеклась работой, что даже не заметила, как мы вошли. Она была пышнотелой, полногрудой и широкозадой женщиной, и со стороны казалось просто чудом, что крохотный табурет для дойки до сих пор не подломился под ней. Однако ничего безобразного в ней не было. Ее чрезмерно щедрая плоть лучилась очарованием простодушной и всеобъемлющей женственности, как у животного, чье вымя она самозабвенно облегчала. Мягкий золотистый свет угасающего дня, длинные тени, протянувшиеся по двору, спокойная сосредоточенность хозяйки и ее момиллы, – воистину восхитительная картина исключительно женской гармонии и взаимной привязанности.
Тут она увидела нас и всколыхнулась навстречу, радостно крича:
– Сладкуша! Гладкуша! Она здесь! Кузина Помпидур!
В низком деревянном куполе между амбаром и домом – в таких наполовину врытых в землю погребах с толстой, в несколько накатов крышей хагианцы хранят молочные изделия и фрукты – с грохотом распахнулась перекошенная дверца, оттуда выскочили две краснощекие молодые женщины, столь же изобильные, как и их матушка, бросились к нам с распростертыми объятиями и тут же принялись осыпать вопросами и приветствиями, хохотать, хватать нас за руки, похлопывать по плечам, выспрашивать подробности путешествия и клятвенно заверять, что мы желаннее мухобоек в кухне, где пекут медовый пирог.
Казалось, нас им тискать проще, чем обнимать Помпиллу, в чьем присутствии они, похоже, несколько робели, а их единодушные выкрики: «Милая тетушка! Дорогая бабушка!» – выражали, судя по всему, лишь почтительную привязанность. Мы, по опыту зная взрывной характер госпожи Помпиллы, вполне понимали их нерешительность.
Вдова Боззм с улыбкой пожурила дочерей:
– Девочки! Дайте же нам с дорогой кузиной Плумбиллой поговорить о деле да отведите пока нашу любезную нунцию и ее друзей на маслобойню и угостите чем-нибудь!
И две вдовы, сплетясь в объятиях и сблизив головы в самозабвенной беседе, отправились к амбару, а мы вместе с хозяйскими дочерьми спустились в погреб, где нас немедленно окружили восхитительные ароматы съестного. Судя по всему, семейство Боззм проводило здесь немало времени. Всю середину круглой комнаты занимали кушетки и покойные кресла с горой подушек, а вдоль стен громоздилась всякая кухонная утварь, и чего-чего только там не было: и ящики со льдом для мяса, и глиняные кувшины для сыпучих продуктов, и сосуды для сбивания масла, и столы для сыра, и ножи, и вилки, и ложки, и поварешки, и мутовки всех размеров, и лоханки для мытья, и полки для яиц, и мешки с мукой, и даже духовка для выпечки. Подчиняясь уговорам радушных хозяек, мы уселись – нет, скорее разлеглись в креслах, расслабленно задрав ноги к потолку.
Устроив нас таким образом, сестрички завели веселую суету, а их пышные груди, словно розовые шары, так и прыгали в корсетах, пока они мололи имбирь к чаю, щедро намазывали джемом рассыпчатое печенье с коринкой, до краев наполняли жирным молоком кружки, не забывая при этом угощать нас беседой, неиссякаемой, как их припасы.
Сладкуша:Тетечка так ловко управляется с пиявочками, что вмиг поставит наших несчастных овечек на их бедные ножки! Придется еще и лекарства им дать, и слабительное тоже, а то они, драгоценные наши пушинки, и сыпью покрылись, и копытца все поистерли!
Гладкуша:Нет, Сладкуша! Это кутер! Кутер у них, а от кутера никто так не умеет лечить пиявками, как наша бабусечка, и от одышки тоже, совсем наши бедные бяшеньки измучились!
Сладкуша:Ну да, и кутер тоже, и вообще болячек у них целый воз и маленькая тележка, но мы не будем утомлять вас ими, дорогие гости.
– Напротив, нам очень интересно, – возразила я. – Наша нанимательница, дама Помпилла, упоминала еще какую-то ножную болезнь. А почему ваши глииты столь подвержены всяким болезням, как вы думаете?
– Их всегда пас наш папулечка, – тут же пригорюнилась Гладкуша. – И вниз по холмам их водил, и вверх, и паразитов травил, и стриг…
– Наш папочка, – печально улыбнулась Сладкуша, – был как раз такой, как нужно, – худощавый и крепкий, вот как ты, госпожа нунция.
– Да… «Ваше женское дело – дойка,– вот как он говорил, – тут взор Гладкуши тоже затуманился нежной печалью, – а мое дело – топать по холмам и долинам да пасти скот!» Такое было у нашего папочки любимое присловье.
Тут их осенило, что и мы вдоволь потопали по холмам и долинам.
– И вы тоже повидали мир, – так и взвизгнули они, просияв. А в Колодрии вы бывали? А в Люлюмии? А на Большом Мелководье? А на что похоже Агонское море в шторм? А Ледяные Водовороты видели?
Нас кормили и восторженно расспрашивали. Дружелюбию сестренок невозможно было противостоять. Даже угрюмые Шинн и Бантрил, обычно чуть более разговорчивые, чем булыжники, оттаяли и выжали из себя по половине предложения каждый. Но тут дверь распахнулась, и неустрашимый обрубок в черных вуалевых пеленах, точно призрак, явился нам.
– За работу! Ночь близко! – провозгласила наша дама.
Солнце уже почти касалось горизонта, и от всякой мелкой соринки во дворе протянулась длинная тень. Чем до сих пор занимались в сарае вдовы, не знаю, – я только заметила кучку каких-то непонятных приспособлений в углу, – но мы теперь бегали и кричали, как одержимые, чтобы покончить с делом до темноты. Обе сестренки, вокруг которых, точно два пса, увивались Шинн и Бантрил, взобрались на вершину холма, где паслись глииты (все с ног до головы запаршивевшие, тощие, голодные). Там все четверо развернулись и погнали стадо вниз, хотя, по правде говоря, загонщиками работали мои люди, сестренки только подбадривали их выкриками, а вдова Боззм, настолько тучная, что одолеть подъем ей было просто не по силам, стояла в дверях амбара и энергично жестикулировала, сопровождая каждый взмах руки громогласными советами, от которых я едва не оглохла.
Тем временем наша вдова – маленький вуалевый смерч – сунула нам с Оломбо в руки гвозди с молотками и распорядилась начинать работу в самом амбаре.
– Забейте все окна, включая слуховое, и все щели в стенах и на крыше, а когда будете уходить, найдите кусок доски, чтобы запереть меня здесь!
Сама она пробежалась по амбару и рассовала битые черепки и обломки заржавленных подойников и кастрюль во все углы, потом накрошила в них какого-то мусору и подожгла его от тоненькой свечки. Пока Оломбо и я во весь дух заколачивали щели, – должно быть, вдова заразила нас своей лихорадочной спешкой, – со всех сторон потянуло сладковатым тошнотворным дымком, от которого слегка кружилась голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Вдова Боззм доила во дворе момиллу и так увлеклась работой, что даже не заметила, как мы вошли. Она была пышнотелой, полногрудой и широкозадой женщиной, и со стороны казалось просто чудом, что крохотный табурет для дойки до сих пор не подломился под ней. Однако ничего безобразного в ней не было. Ее чрезмерно щедрая плоть лучилась очарованием простодушной и всеобъемлющей женственности, как у животного, чье вымя она самозабвенно облегчала. Мягкий золотистый свет угасающего дня, длинные тени, протянувшиеся по двору, спокойная сосредоточенность хозяйки и ее момиллы, – воистину восхитительная картина исключительно женской гармонии и взаимной привязанности.
Тут она увидела нас и всколыхнулась навстречу, радостно крича:
– Сладкуша! Гладкуша! Она здесь! Кузина Помпидур!
В низком деревянном куполе между амбаром и домом – в таких наполовину врытых в землю погребах с толстой, в несколько накатов крышей хагианцы хранят молочные изделия и фрукты – с грохотом распахнулась перекошенная дверца, оттуда выскочили две краснощекие молодые женщины, столь же изобильные, как и их матушка, бросились к нам с распростертыми объятиями и тут же принялись осыпать вопросами и приветствиями, хохотать, хватать нас за руки, похлопывать по плечам, выспрашивать подробности путешествия и клятвенно заверять, что мы желаннее мухобоек в кухне, где пекут медовый пирог.
Казалось, нас им тискать проще, чем обнимать Помпиллу, в чьем присутствии они, похоже, несколько робели, а их единодушные выкрики: «Милая тетушка! Дорогая бабушка!» – выражали, судя по всему, лишь почтительную привязанность. Мы, по опыту зная взрывной характер госпожи Помпиллы, вполне понимали их нерешительность.
Вдова Боззм с улыбкой пожурила дочерей:
– Девочки! Дайте же нам с дорогой кузиной Плумбиллой поговорить о деле да отведите пока нашу любезную нунцию и ее друзей на маслобойню и угостите чем-нибудь!
И две вдовы, сплетясь в объятиях и сблизив головы в самозабвенной беседе, отправились к амбару, а мы вместе с хозяйскими дочерьми спустились в погреб, где нас немедленно окружили восхитительные ароматы съестного. Судя по всему, семейство Боззм проводило здесь немало времени. Всю середину круглой комнаты занимали кушетки и покойные кресла с горой подушек, а вдоль стен громоздилась всякая кухонная утварь, и чего-чего только там не было: и ящики со льдом для мяса, и глиняные кувшины для сыпучих продуктов, и сосуды для сбивания масла, и столы для сыра, и ножи, и вилки, и ложки, и поварешки, и мутовки всех размеров, и лоханки для мытья, и полки для яиц, и мешки с мукой, и даже духовка для выпечки. Подчиняясь уговорам радушных хозяек, мы уселись – нет, скорее разлеглись в креслах, расслабленно задрав ноги к потолку.
Устроив нас таким образом, сестрички завели веселую суету, а их пышные груди, словно розовые шары, так и прыгали в корсетах, пока они мололи имбирь к чаю, щедро намазывали джемом рассыпчатое печенье с коринкой, до краев наполняли жирным молоком кружки, не забывая при этом угощать нас беседой, неиссякаемой, как их припасы.
Сладкуша:Тетечка так ловко управляется с пиявочками, что вмиг поставит наших несчастных овечек на их бедные ножки! Придется еще и лекарства им дать, и слабительное тоже, а то они, драгоценные наши пушинки, и сыпью покрылись, и копытца все поистерли!
Гладкуша:Нет, Сладкуша! Это кутер! Кутер у них, а от кутера никто так не умеет лечить пиявками, как наша бабусечка, и от одышки тоже, совсем наши бедные бяшеньки измучились!
Сладкуша:Ну да, и кутер тоже, и вообще болячек у них целый воз и маленькая тележка, но мы не будем утомлять вас ими, дорогие гости.
– Напротив, нам очень интересно, – возразила я. – Наша нанимательница, дама Помпилла, упоминала еще какую-то ножную болезнь. А почему ваши глииты столь подвержены всяким болезням, как вы думаете?
– Их всегда пас наш папулечка, – тут же пригорюнилась Гладкуша. – И вниз по холмам их водил, и вверх, и паразитов травил, и стриг…
– Наш папочка, – печально улыбнулась Сладкуша, – был как раз такой, как нужно, – худощавый и крепкий, вот как ты, госпожа нунция.
– Да… «Ваше женское дело – дойка,– вот как он говорил, – тут взор Гладкуши тоже затуманился нежной печалью, – а мое дело – топать по холмам и долинам да пасти скот!» Такое было у нашего папочки любимое присловье.
Тут их осенило, что и мы вдоволь потопали по холмам и долинам.
– И вы тоже повидали мир, – так и взвизгнули они, просияв. А в Колодрии вы бывали? А в Люлюмии? А на Большом Мелководье? А на что похоже Агонское море в шторм? А Ледяные Водовороты видели?
Нас кормили и восторженно расспрашивали. Дружелюбию сестренок невозможно было противостоять. Даже угрюмые Шинн и Бантрил, обычно чуть более разговорчивые, чем булыжники, оттаяли и выжали из себя по половине предложения каждый. Но тут дверь распахнулась, и неустрашимый обрубок в черных вуалевых пеленах, точно призрак, явился нам.
– За работу! Ночь близко! – провозгласила наша дама.
Солнце уже почти касалось горизонта, и от всякой мелкой соринки во дворе протянулась длинная тень. Чем до сих пор занимались в сарае вдовы, не знаю, – я только заметила кучку каких-то непонятных приспособлений в углу, – но мы теперь бегали и кричали, как одержимые, чтобы покончить с делом до темноты. Обе сестренки, вокруг которых, точно два пса, увивались Шинн и Бантрил, взобрались на вершину холма, где паслись глииты (все с ног до головы запаршивевшие, тощие, голодные). Там все четверо развернулись и погнали стадо вниз, хотя, по правде говоря, загонщиками работали мои люди, сестренки только подбадривали их выкриками, а вдова Боззм, настолько тучная, что одолеть подъем ей было просто не по силам, стояла в дверях амбара и энергично жестикулировала, сопровождая каждый взмах руки громогласными советами, от которых я едва не оглохла.
Тем временем наша вдова – маленький вуалевый смерч – сунула нам с Оломбо в руки гвозди с молотками и распорядилась начинать работу в самом амбаре.
– Забейте все окна, включая слуховое, и все щели в стенах и на крыше, а когда будете уходить, найдите кусок доски, чтобы запереть меня здесь!
Сама она пробежалась по амбару и рассовала битые черепки и обломки заржавленных подойников и кастрюль во все углы, потом накрошила в них какого-то мусору и подожгла его от тоненькой свечки. Пока Оломбо и я во весь дух заколачивали щели, – должно быть, вдова заразила нас своей лихорадочной спешкой, – со всех сторон потянуло сладковатым тошнотворным дымком, от которого слегка кружилась голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77