Теперь ступай. Дашь священнику вина, и сознание вернется к нему. Он тебе заплатит, а ты, с присущей тебе профессиональной любезностью, быть может, не откажешься помочь ему в важном деле, которое предстоит сегодня: распределении золотого дара. Прощай, вор!
Примечание редактора.
О существе, которое названо здесь Пожирателем Звезд,– если его, конечно, можно считать существом,– я отыскал лишь разрозненные упоминания в отдельных документах. Однако бессмертный Парпл включил в свой «Пандект» отрывок под названием «Император Вселенной», вольный перевод с верхнеархаического, в котором внимательный читатель разглядит указание на существо или явление, во многом напоминающее то, что открылось взору паучьего бога в день гибели его мира. Для удобства читателя привожу здесь указанный фрагмент.– Шаг Марголд.
ИМПЕРАТОР ГАЛАКТИКИ
Император Галактики
Сотни звезд разорвал в клочки.
Обитатели многих миров
В одночасье утратили кров.
Хоть и разного рода-племени,
Все одних мощных чресл семени –
Все явились на солнечный зов
Из предвечного мрака миров.
Звездный пламень их к жизни призвал,
Тем – красу, тем – могущество дал.
Много их, и каждому ясно –
Жизнь дана им была не напрасно.
Вихрь межзвездный налетел,
Души оторвал от тел,
Плоть любая пошла в дело,
Жизнь ничья не уцелела.
(Да и то, коль правду молвить,
Не живут они ведь долго!
Только вспыхнуть успевают,
Как опять во Тьму ныряют!)
Крылья, лапы, плавники –
Всё в один котел лети!
Хари, морды, пасти, рыла –
Все сюда, как тут и было.
Глаза, пальцы, языки,
Бивни, когти и клыки,
Черным жерновам Ничто
Все годится, все одно.
(Жизни все должны срастаться
И, бурля, в одну сливаться!)
В черный прах все превратится,
Будет век во тьме клубиться
Вихрь из жертв и кровопийц,
Из святых и их убийц!
В прах – невинных, в прах – казненных,
В прах – в темницы заключенных,
Беспощадно смерть возьмет
Все, что дышит и живет.
Жернова Ничто и Тьмы
Перемелют все, увы!
Звезды в небе вновь зажгут
И опять во прах сотрут…
Стаи птиц на небо вышлют,
Трелями пространство вышьют,
Новый блеск глазам дадут.
Речи вновь звучать начнут,
И сердца опять забьются,
Счастьем до краев нальются…
Мир из Ничего родится
И в него же возвратится…
(Где вы, те, что прежде жили,
В звездном вареве кружили?
Не отыщешь и следа –
Всех пожрала пустота.
Как бы ни тянулся путь,
Всем там быть когда-нибудь…)
Жернова, о, пощадите!
Пустоту вновь, заселите!
Пусть разверзнутся пучины,
Встанут горные вершины,
Вновь обеты прозвучат,
И герой осилит ад,
Честолюбья лук согнется,
И стрела мечты взовьется,
Из горнил жестоких пыток
Новые святые выйдут…
НИФФТ 9
Подарок бога-паука, воздаяние за непосильно тяжкий налог, которым он обложил свою паству в минувший Жребий, разместили на площади Корабельных Верфей, самой просторной в этом городе величавых башен, массивных арок и куполов, где банки и ломбарды оспаривали друг у друга право именоваться самыми красивыми зданиями Большой Гавани.
Я помог Паандже Пандагону вернуться в свои покои, дал ему вина и уложил спать, пообещав вернуться и разбудить его через час после восхода солнца. Потом я вышел на предрассветные улицы. Они были пусты, но в каждом окне за шторами горели лампы, а слух о даровом золоте, которое будут раздавать через считанные часы, лихорадочным шепотом обсуждали у каждого очага.
У Вескитта и Фобба я заказал горячий поссет и вино на завтрак, и официант обслужил меня отменно вежливо, хотя и с отсутствующим видом, точно застыл в мечтательной нерешительности между жадностью и дурными предчувствиями – состояние, которое, на мой взгляд, разделяли в то утро многие его сограждане.
После завтрака я надумал было принять ванну, в которой давно нуждался, но, поразмыслив с минуту, решил отказаться от этой идеи. Вместо этого я вернулся на улицу, ибо, даже разбитый и измученный, уснуть все равно бы не смог.
Когда солнце поднималось над горизонтом, я направился к площади Корабельных Верфей и вступил на нее с первым лучом света. Там уже собиралась толпа. Бейлифы, церковные старосты и часть Пандагоновых наемников спокойно стояли и болтали с людьми, которых им было приказано не пропускать на середину площади. А там, за их спинами, вплотную стояли не менее трех десятков подвод, и от одного вида того, что на них лежало, меня охватил ужас.
Я, разумеется, говорю о неприкрытых грудах золота, среди которых мешки и бочонки извергали свое ослепительное содержимое, струйками вливавшееся в сверкающий поток огромного богатства. Миниатюрный горный хребет из чистого золота возвышался на тех повозках. Уверен, Шаг, ты понял, какого рода ужас объял меня, едва я их увидел. Когда такой громадный кусок сыра лежит в мышеловке, берегись – она вот-вот захлопнется!
Собравшиеся на площади люди испытывали, по-моему, те же опасения. Правда, они не столь отчетливо осознавали грозящую им опасность – в глубине души они уже готовы были продаться за эту бесстыдную подачку, но погребенное в сердцах сомнение давало себя знать в странном спокойствии, никто не напирал на оцепление бейлифов и их подручных. Толпа постепенно прибывала, не подавая и признаков нетерпения. Все словно настороженно ждали чего-то, тревожно прислушивались, приближаясь к приманке. Еще бы, столько золота! Кому, как не вору, и знать, дружище: если оно так нахально лежит у всех на виду, можешь об заклад биться, что каждая его кроха будет стоить головы.
Больше всего в ту минуту мне хотелось, чтобы Мав с сотней – другой дюжих горцев уже стояла на утесе над Стадионом, но я отлично знал, что так скоро им не добраться. Можно, конечно, сколько угодно надеяться, что Фурстен Младший, который отправился на юг за титаноплодами и копейщиками, вернется к концу дня, однако рассчитывать на их помощь раньше этого срока не приходилось. Небо было немыслимо голубым и совершенно безоблачным – никогда в жизни не доводилось мне видеть такого изумительно ясного неба, набухшего в то же время такой чудовищной угрозой.
Я отправился в святилище и разбудил, как обещал, Пандагона, потом вместе с ним и отрядом служителей Храма вернулся на площадь. Там все уже были в сборе, и я, замешавшись в толпу, слушал, как Первосвященник звонко выкрикивает распорядок ритуала. Представление удалось на славу: сам паучий бог не смог бы к нему придраться или усомниться в верности своего жреца. Паанджа объявил, что великий дар бога народу выражает его любовь и скорбь о тех жизнях, которые он поглотил во время последнего Жребия, повинуясь жестокой необходимости встать на защиту своей паствы от ужасного врага, который уже приближается к границам Хагии.
Толпа взволнованно зашелестела:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77