– Мадам, а что-нибудь здесь принадлежит вам? Нанетта улыбнулась и покачала головой:
– Нет, у меня нет собственной земли. Одно из этих имений должно было стать моим, но не стало.
– А по какой же причине?
– Мне кажется, ты еще слишком мал, чтобы понять это, – ответила Нанетта.
Он молча согласился с таким ответом, а потом спросил:
– А какое из них? Отсюда его видно? Нанетта взглянула вниз:
– Вон там. Ты ведь видишь этот дом? А теперь посмотри, за ним есть озеро, окруженное ивами.
– Я вижу.
– Вот, за этими ивами виднеется труба дымохода – это и есть Уотермил-Хаус. Принадлежащие к имению земли идут на юго-восток, отсюда их не видно.
– А кто там живет теперь? Там красиво? – продолжал спрашивать Джэн, жадно смотря в ту сторону.
– Дом там небольшой, но уютный, теплый, и вид отличный. С террасы видно озеро, где плавают лебеди.
Джэн улыбнулся:
– Это, должно быть, красивое место. Мне бы хотелось посмотреть на него.
– Может быть, ты его увидишь, – ответила Нанетта и подумала, что когда-нибудь придется вводить его в общество. Тут мог помочь Пол – но как, не раня чувства Елизаветы? Видимо, ее лицо омрачилось, потому что Джэн спросил:
– Вы такая печальная, потому что этот дом теперь не ваш?
– Нет, не поэтому. Хотя, отчасти и поэтому, но я подумала сейчас о другом.
– Тогда почему вы такая печальная, мадам? Наверно, из-за меня?
Она пристально посмотрела на него: это просто догадка или же это дитя обладает даром читать в мыслях?
– Да, это связано с тобой, – ответила она. Ее лицо превратилось в маску, и он, словно боясь спугнуть ее и потерять что-то ценное, спросил почти шепотом:
– Вы – моя мама?
На нее вдруг нахлынула нежность:
– Нет, дитя мое, я не твоя мать.
– Но ты знаешь ее.
– Да, я знаю.
– И ты не скажешь мне?
– Не сейчас. Возможно, никогда. Я не могу сказать, когда. Но если это будет возможным, если это будет необходимым, если ты станешь взрослым и это не причинит тебе вреда, я скажу тебе. Но не сейчас. Не спрашивай меня больше об этом.
Джэн отвернул голову в сторону, но она успела заметить, как в его глазах блеснули слезы. Он смотрел на поля, на окруженный ивами дом, и Нанетта молчала, давая ему возможность прийти в себя. Когда же он успокоился, она сказала:
– Идем, Медвежонок, нам пора возвращаться. Мальчик послушно повернул лошадь и поехал за ней. Но вдруг он спросил:
– А почему ты называешь меня Медвежонком? Нанетта улыбнулась:
– Когда-нибудь я скажу тебе и это.
– Но не сейчас, – закончил он за нее и вздохнул, – хотел бы я вырасти побыстрее. Столько есть вещей, о которых я не знаю!
– Время течет очень быстро, – успокоила его Нанетта, – не надо его торопить, когда-нибудь ты можешь пожалеть об этих годах.
Но эта мысль не убедила Джэна.
...Нанетта вернулась в Сюдли в начале августа и обнаружила, что настроение вдовствующей королевы значительно улучшилось, а ее муж с нежностью ухаживает за ней, то и дело заводя разговор о сыне, которого она носит, и о том, сколько богатств и удачи ожидают его в этой жизни. Адмиралу недавно гадали и предсказали «великого сына», что порадовало и его, и жену.
Комната родильницы была отделана с такой роскошью, что можно было подумать, что здесь должен появиться на свет ребенок короля, а не адмирала. Стены были увешаны дорогими гобеленами, пологи кровати сделаны из алого шелка и тафты, сосуды и тазы – золотые, стулья покрыты парчой, младенцу приготовлено великолепное приданое. Благодаря высокому положению будущей матери, с ней рядом постоянно находился врач, Роберт Юик, акушерки, а также ее исповедник, Джон Паркхерст, всегда готовый дать ей духовное ободрение.
Наконец, тридцатого августа, на неделю позже, чем ожидалось, у Екатерины начались схватки. Нанетта находилась подле нее и вспоминала, как в последний раз она помогала при родах королеве. Хотя схватки у Екатерины были не столь тяжелыми и длительными, как у Анны, в остальном все было так же – поздно вечером родилась девочка.
Узнав о поле своего ребенка, Екатерина не слишком огорчилась – роды ее изнурили, тяжелое испытание для женщины в ее возрасте, – и равнодушно отвернулась от поднесенной ей малютки. Однако девочка была изумительная, и сам адмирал, когда ему дали подержать ребенка, воскликнул, что такую замечательную дочь он не променял бы и на сотню сыновей. Он немедленно отправил хвастливое послание своему брату в Сайон-Хаус и призвал священника окрестить девочку, хотя, судя по крепкому виду ребенка, тут не было нужды в спешке. Девочку назвали Мэри.
Екатерина оправилась уже на следующий день, она могла сидеть в постели и принимать пищу, беседовать с мужем, который весь день провел рядом с ней, держа ее за руку и расписывая прекрасное будущее маленькой Мэри Сеймур.
Основной темой его речей было: «Кто только достоин будет просить руки нашей девочки, как не принц?» Даже принимая в расчет рождение еще нескольких братьев, девочка должна была стать богатой невестой. Красота, происхождение и богатство должны были сделать ее подходящей партией для принца. Адмирал не называл короля Эдуарда, но очевидно, что именно его имел в виду, так как обронил фразу: «Одиннадцать лет он может и подождать. Одиннадцать лет разницы, не так уж много».
Весь следующий день адмирал не отходил от жены, а в промежутках между разговорами носил девочку по комнате, чем напомнил Нанетте покойного короля. Он был так же высок и сложен, как король, точно так же носивший взад-вперед маленькую Елизавету. Нанетта вздрогнула при этом воспоминании и помолилась, чтобы у этой девочки была более счастливая судьба. Она даже смягчилась в своей неприязни к адмиралу, – такая нежность к своей дочери и жене не может говорить о человеке плохо.
Второго сентября пришел ответ от его брата, в постскриптуме были поздравления ему и королеве с рождением дочери и слегка ехидное пожелание «великих сыновей» в будущем. Томас с восторгом зачитал жене это письмо. Екатерина улыбнулась, но как-то рассеянно, поскольку ее знобило и она чувствовала себя нехорошо. Леди Тиритт, старшая фрейлина спальни, увела Сеймура, чтобы королева отдохнула. На следующий день ее температура повысилась, и стало ясно, что у королевы лихорадка. Нанетта отправилась к Джону Паркхерсту и вместе с ним усердно молилась о том, чтобы это была обычная простуда, а не родильная горячка, унесшая жизни стольких матерей.
Четвертого сентября королеве стало хуже, начался бред, и к вечеру Юик, покачав головой, предсказал ухудшение:
– Не думаю, что она выживет, – сказал он леди Тиритт. – Полагаю, нужно готовить ее к худшему.
Нанетта едва поняла его слова – все произошло так неожиданно, что она не могла поверить в случившееся. Леди Тиритт также была не готова к такому приговору врача:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136