Дабы отвлечься от мрачных мыслей, аль-Вакиль постарался сосредоточить внимание на том, что видел вокруг. Как оказалось, и на улицах ночного Каира ужасов было немало.
Вместе с пылью ветер разносил сгустки запекшейся крови. Повсюду среди хлама и мусора валялись собачьи трупы. Из-за жары они уже начали разлагаться и распространяли омерзительное зловоние. Обычно шумный, многолюдный Каир словно замер, и Гарун с мрачной усмешкой подумал, что халиф, наверное, наслаждается установившейся тишиной. Другое дело, что тишина эта стала результатом учиненной по приказу повелителя бойни. Вдруг аль-Вакиль услышал, как кто-то тихонько, жалобно скулит, и, оглядевшись, приметил пытающуюся подняться на лапы раненую собаку. Когда ей это удалось, она заковыляла к валявшимся неподалеку маленьким трупикам, принялась вылизывать их и заскулила еще громче. Аль-Вакиль подумал, что это, должно быть, ее щенки. И тут собака завыла. Испугавшись, как бы на вой не примчались дворцовые стражники, он подхватил ее на руки. Собака пыталась вырваться и вернуться к мертвым щенкам. Тогда Гарун прикрыл несчастное животное полой плаща и поспешил прочь. Через некоторое время собака перестала выть и снова принялась скорбно скулить.
Поглаживая бедняжку и нашептывая ей что-то на ухо, аль-Вакиль принес ее домой, обработал раны и поручил собаку заботам слуг, велев им до его возвращения не давать ей слишком много еды и питья. Перед уходом он решил, что назовет ее Исидой, ибо та не покидала своих любимых даже после смерти.
На рассвете Гарун явился во дворец и сразу поспешил туда, где оставил Гайде. Девочка – живое воплощение прелести и невинности – спала. Склонившись над дочерью, аль-Вакиль убедился, что кольцо по-прежнему висит на ее шее, и, поцеловав малышку, отошел. Больше всего ему хотелось подержать ее на руках, ибо он боялся, что другого такого случая уже не выпадет. Однако будить девочку он не стал, а вместо того поспешил к покоям принцессы Ситт аль-Мульк, уповая на то, что ей тоже удалось спокойно провести ночь. Но уже в коридоре Гарун услышал бессвязные крики и сразу понял, что ночью произошло нечто ужасное.
Так оно и оказалось. Возле постели принцессы валялись мертвые тела часовых: лица их были искажены ужасом, а глотки разодраны так, что головы были почти отсечены от тел. Сама принцесса осталась в живых, но, похоже, совершенно обезумела: она дико кричала и никак не хотела открыть глаза. Бледность ее усилилась, а на груди появился третий кровоточащий шрам. Нападавший, разумеется, исчез.
Весь день Гарун боролся за жизнь принцессы, и ближе к вечеру у него затеплилась надежда на то, что ее приближение к черным вратам смерти отстрочено, хотя привести несчастную в чувство так и не удалось.
– Больше ничего сделать нельзя, – заявил он халифу, нервно мерявшему шагами комнату. – Что же до произошедшего во марке ночи... – Гарун пожал плечами и покачал головой. – Один лишь Аллах всеведущ и всесилен.
– Тогда молись и надейся, что он услышит твои молитвы! – вскричал халиф. – Ибо лишь в этом случае твоя дочь останется жива.
Резко повернувшись, он вышел, оставив Гаруна наедине с принцессой. Весь день врач был слишком занят и не замечал течения времени и лишь теперь, выглянув в окно, увидел, что солнце клонится к западному горизонту, а восток уже затягивают ночные тени.
На сей раз он не стал вызывать в покои принцессы караул, а остался охранять ее сам. Время от времени Гарун поднимался, выходил на балкон и, озирая простиравшийся перед ним лабиринт улиц Каира, воображал, будто может заглянуть под каждую крышу и вызнать тайны любой человеческой души, хотя, конечно же, прекрасно сознавал, что такое невозможно.
Час проходил за часом, но все оставалось спокойным. Наконец забрезжил рассвет, муэдзины повели свою перекличку с верхушек минаретов, призывая правоверных к молитве, и Гарун уже решил было, что опасность миновала. Обернувшись лицом к священной Мекке, он преклонил колени, дабы восславить Аллаха, и тут услышал позади тихие шаги.
Аль-Вакиль резко обернулся.
Над постелью принцессы склонилась неясная фигура, окутанная мерцающим золотистым сиянием.
– Лейла?
Ответа не было.
– Гарун поднялся на ноги.
– Лейла?
Он шагнул вперед, и в то же мгновение фигура приобрела четкие очертания. В ореоле золотого свечения ему открылось лицо жены: ее бездонные глаза, темные, как ночь, волосы и приоткрытые в улыбке рубиновые губы.
– О дражайший, – прошептала она, – любишь ли ты меня больше всех на свете?
Гарун взирал на нее в молчании. Она распрямилась со смертоносной грацией ядовитой змеи, и он осознал то, чего не замечал – или не хотел замечать – с их первой встречи. Пред ним стояло живое воплощение идола Лилат.
Аль-Вакиль попытался отступить назад, но не мог сдвинуться с места.
– Во имя Аллаха, – прошептал он, – скажи, кто ты на самом деле. Какие силы ада тебя породили?
– Муж мой, – нежно улыбнулась она, – разве ты не любишь меня больше всего на свете?
– Больше всех и всего, – ответил Гарун. – За одним исключением.
– Что же это за исключение? – прошептала она.
– Наша дочь, Лейла. Наше с тобой дитя.
Она замерла, и улыбка сошла с ее губ.
– Так было и раньше, давным-давно, – прошептала женщина. – Лишь одного мужчину я любила так, как тебя, о Гарун, и он тоже предал меня.
Взор ее неожиданно затуманился, и в прекрасных глазах ее аль-Вакиль с изумлением прочел бесконечное одиночество, холодное, как ледяные глубины космоса.
Потом она улыбнулась снова, но теперь в ее улыбке были лишь жалость и презрение.
– Ты сделал свой выбор, муж мой, но за свои решения и поступки надо платить. Прощай навсегда.
Он ощутил ее губы на своих и почувствовал, как теряется в благоухании мрака.
* * *
Явившись поутру в покои сестры, халиф обнаружил ее спокойно спящей, с умиротворенным выражением на лице. Гарун стоял на коленях над ее ложем, и аль-Хаким, не видевший лица целителя, решил, что все хорошо: лекарство найдено и принцесса поправляется. Но стоило Гаруну повернуться, халиф буквально оцепенел, ибо никогда не видел на человеческом лице выражение столь глубокого отчаяния.
Бросившись к постели сестры, аль-Хаким упал на колени и схватил ее за руку, но врачеватель устало покачал головой.
– Не пытайся пробудить ее, о халиф, ибо она, хотя и жива, погружена в сон, прервать который невозможно.
Халиф нахмурился.
– Что ты этим хочешь сказать? Как такое может быть?
– Принцесса стала жертвою чар весьма могучего джинна.
– Можешь ты снять их?
– Как я уже говорил тебе прежде, о повелитель правоверных, я не сведущ в магии.
Халиф холодно улыбнулся.
– Однако, помнится, ты как-то говорил, что знаешь, откуда можно почерпнуть такие познания.
Гарун с досадой покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Вместе с пылью ветер разносил сгустки запекшейся крови. Повсюду среди хлама и мусора валялись собачьи трупы. Из-за жары они уже начали разлагаться и распространяли омерзительное зловоние. Обычно шумный, многолюдный Каир словно замер, и Гарун с мрачной усмешкой подумал, что халиф, наверное, наслаждается установившейся тишиной. Другое дело, что тишина эта стала результатом учиненной по приказу повелителя бойни. Вдруг аль-Вакиль услышал, как кто-то тихонько, жалобно скулит, и, оглядевшись, приметил пытающуюся подняться на лапы раненую собаку. Когда ей это удалось, она заковыляла к валявшимся неподалеку маленьким трупикам, принялась вылизывать их и заскулила еще громче. Аль-Вакиль подумал, что это, должно быть, ее щенки. И тут собака завыла. Испугавшись, как бы на вой не примчались дворцовые стражники, он подхватил ее на руки. Собака пыталась вырваться и вернуться к мертвым щенкам. Тогда Гарун прикрыл несчастное животное полой плаща и поспешил прочь. Через некоторое время собака перестала выть и снова принялась скорбно скулить.
Поглаживая бедняжку и нашептывая ей что-то на ухо, аль-Вакиль принес ее домой, обработал раны и поручил собаку заботам слуг, велев им до его возвращения не давать ей слишком много еды и питья. Перед уходом он решил, что назовет ее Исидой, ибо та не покидала своих любимых даже после смерти.
На рассвете Гарун явился во дворец и сразу поспешил туда, где оставил Гайде. Девочка – живое воплощение прелести и невинности – спала. Склонившись над дочерью, аль-Вакиль убедился, что кольцо по-прежнему висит на ее шее, и, поцеловав малышку, отошел. Больше всего ему хотелось подержать ее на руках, ибо он боялся, что другого такого случая уже не выпадет. Однако будить девочку он не стал, а вместо того поспешил к покоям принцессы Ситт аль-Мульк, уповая на то, что ей тоже удалось спокойно провести ночь. Но уже в коридоре Гарун услышал бессвязные крики и сразу понял, что ночью произошло нечто ужасное.
Так оно и оказалось. Возле постели принцессы валялись мертвые тела часовых: лица их были искажены ужасом, а глотки разодраны так, что головы были почти отсечены от тел. Сама принцесса осталась в живых, но, похоже, совершенно обезумела: она дико кричала и никак не хотела открыть глаза. Бледность ее усилилась, а на груди появился третий кровоточащий шрам. Нападавший, разумеется, исчез.
Весь день Гарун боролся за жизнь принцессы, и ближе к вечеру у него затеплилась надежда на то, что ее приближение к черным вратам смерти отстрочено, хотя привести несчастную в чувство так и не удалось.
– Больше ничего сделать нельзя, – заявил он халифу, нервно мерявшему шагами комнату. – Что же до произошедшего во марке ночи... – Гарун пожал плечами и покачал головой. – Один лишь Аллах всеведущ и всесилен.
– Тогда молись и надейся, что он услышит твои молитвы! – вскричал халиф. – Ибо лишь в этом случае твоя дочь останется жива.
Резко повернувшись, он вышел, оставив Гаруна наедине с принцессой. Весь день врач был слишком занят и не замечал течения времени и лишь теперь, выглянув в окно, увидел, что солнце клонится к западному горизонту, а восток уже затягивают ночные тени.
На сей раз он не стал вызывать в покои принцессы караул, а остался охранять ее сам. Время от времени Гарун поднимался, выходил на балкон и, озирая простиравшийся перед ним лабиринт улиц Каира, воображал, будто может заглянуть под каждую крышу и вызнать тайны любой человеческой души, хотя, конечно же, прекрасно сознавал, что такое невозможно.
Час проходил за часом, но все оставалось спокойным. Наконец забрезжил рассвет, муэдзины повели свою перекличку с верхушек минаретов, призывая правоверных к молитве, и Гарун уже решил было, что опасность миновала. Обернувшись лицом к священной Мекке, он преклонил колени, дабы восславить Аллаха, и тут услышал позади тихие шаги.
Аль-Вакиль резко обернулся.
Над постелью принцессы склонилась неясная фигура, окутанная мерцающим золотистым сиянием.
– Лейла?
Ответа не было.
– Гарун поднялся на ноги.
– Лейла?
Он шагнул вперед, и в то же мгновение фигура приобрела четкие очертания. В ореоле золотого свечения ему открылось лицо жены: ее бездонные глаза, темные, как ночь, волосы и приоткрытые в улыбке рубиновые губы.
– О дражайший, – прошептала она, – любишь ли ты меня больше всех на свете?
Гарун взирал на нее в молчании. Она распрямилась со смертоносной грацией ядовитой змеи, и он осознал то, чего не замечал – или не хотел замечать – с их первой встречи. Пред ним стояло живое воплощение идола Лилат.
Аль-Вакиль попытался отступить назад, но не мог сдвинуться с места.
– Во имя Аллаха, – прошептал он, – скажи, кто ты на самом деле. Какие силы ада тебя породили?
– Муж мой, – нежно улыбнулась она, – разве ты не любишь меня больше всего на свете?
– Больше всех и всего, – ответил Гарун. – За одним исключением.
– Что же это за исключение? – прошептала она.
– Наша дочь, Лейла. Наше с тобой дитя.
Она замерла, и улыбка сошла с ее губ.
– Так было и раньше, давным-давно, – прошептала женщина. – Лишь одного мужчину я любила так, как тебя, о Гарун, и он тоже предал меня.
Взор ее неожиданно затуманился, и в прекрасных глазах ее аль-Вакиль с изумлением прочел бесконечное одиночество, холодное, как ледяные глубины космоса.
Потом она улыбнулась снова, но теперь в ее улыбке были лишь жалость и презрение.
– Ты сделал свой выбор, муж мой, но за свои решения и поступки надо платить. Прощай навсегда.
Он ощутил ее губы на своих и почувствовал, как теряется в благоухании мрака.
* * *
Явившись поутру в покои сестры, халиф обнаружил ее спокойно спящей, с умиротворенным выражением на лице. Гарун стоял на коленях над ее ложем, и аль-Хаким, не видевший лица целителя, решил, что все хорошо: лекарство найдено и принцесса поправляется. Но стоило Гаруну повернуться, халиф буквально оцепенел, ибо никогда не видел на человеческом лице выражение столь глубокого отчаяния.
Бросившись к постели сестры, аль-Хаким упал на колени и схватил ее за руку, но врачеватель устало покачал головой.
– Не пытайся пробудить ее, о халиф, ибо она, хотя и жива, погружена в сон, прервать который невозможно.
Халиф нахмурился.
– Что ты этим хочешь сказать? Как такое может быть?
– Принцесса стала жертвою чар весьма могучего джинна.
– Можешь ты снять их?
– Как я уже говорил тебе прежде, о повелитель правоверных, я не сведущ в магии.
Халиф холодно улыбнулся.
– Однако, помнится, ты как-то говорил, что знаешь, откуда можно почерпнуть такие познания.
Гарун с досадой покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113