-По части сплетен этот городишко все равно что Рысца Собачья.
– Рысца Собачья. Какая прелесть!
Хобби произнес это так, словно Янгер был провинциальным комиком, отрабатывающим заранее оплаченный выход на публику.
– Я пришел поблагодарить тебя за заботу о моих жене и сыне, – сказал Янгер.
– Да, я пытался помочь им. Тебе известно, что я пытался. Но она как сквозь землю провалилась.
– И от меня тоже.
– Горько слышать это, старина. Действительно горько.
Хобби все еще держал руку Янгера в своей – жест был содран им у президента Линдона Джонсона в ходе предвыборной поездки. Благорасположение струилось у него из кончиков пальцев.
– Вы, мистер Хобби, единственный, кто проявил ко мне хоть какое-нибудь участие.
Хобби обнял его за плечи, бросив при этом на Еву взгляд, означающий: я был прав, а ты ошибалась. Этот мудак ни хрена не помнит. Безмозглый горец, припершийся сюда поблагодарить благодетеля.
Ева с другого боку обняла Янгера за талию. И так они повели его к столу с напитками и закусками.
– Ладно, не хочу слушать никаких «спасибо», – с улыбкой, призванной продемонстрировать собственную щедрость и беззаботность, сказал Хобби.
– Нет, мне хочется сказать «спасибо». В тюрьме у меня хватило времени обо всем подумать.
Хобби несколько поднапрягся. Действительно ли в словах Янгера прозвучала нотка сарказма – или это ему только почудилось? Легкий намек на то, что все это подобострастие – не более чем игра?
Он огляделся по сторонам в поисках Боливии. Ему хотелось подсказать старому другу взглядом, что тот не имеет права покидать его. Если уж им не удастся открутиться от того, что произошло пятнадцать лет назад, то и Боливии сухим из воды не выйти. Он ведь виноват в случившемся ничуть не меньше, чем они. И был тогда столь же одурманен, яростен и безумен, как Ева и сам Хобби. Он ведь прижимал несчастную жертву к плоской каменной плите, на которой вершилось жертвоприношение, и разок-другой даже пырнул ее собственным ножом.
– Поглядите-ка, с кем милуется и обнимается наш Пол, – обратившись к монсиньору Мойнихену, сказал Джибна.
– А кто это?
– Это Убийца из Лягушачьего пруда. Его только что досрочно освободили после пятнадцатилетнего заключения.
Хобби увидел, что люди, которых он только что оставил у стойки, наблюдают сейчас за ним и за Янгером. Их губы шевелились, они уже строили какие-то догадки и предположения.
Он увидел, как заморгал Поросенок Дули.
– Пошли выпьем чего-нибудь, – затеребил Хобби Янгера.
И все же в самой походке выпущенного на свободу арестанта ему почудилась ничем не объяснимая важность.
– Давненько я не пропускал стаканчика виски, – сказал Янгер.
– Тогда нальем тебе сразу тройной.
– Мне бы какая-нибудь работа не помешала, – как бы для затравки сказал Янгер.
Прозвучало это вполне невинно, но Хобби расслышал в этих словах довольно зловещую угрозу.
– Поговорим и об этом.
– И не такая дурацкая работа в одном из твоих домов, какую ты давал мне раньше!
Янгер произнес это несколько повышенным голосом. Он с трудом сдерживался. Стоило бы Хобби отказаться, и он вцепился бы режиссеру в глотку.
– Я ж тебе сказал, мы об этом поговорим.
– И не такую работу, которую я делал для тебя, когда потерял свой нож.
Вот оно как. Это уже угроза. Янгер зашел со старшего козыря. Р1 теперь Хобби не мог делать вид, будто ничего не понимает.
– Что еще за нож?
– Знаешь, я тогда так напился, что потерял кучу вещей, и так и не знаю, куда они все подевались. Но у меня было время подумать и вспомнить. Пятнадцать лет. Всего я, конечно, вспомнить не смог, а вот про нож для резки линолеума вспомнил…
Глава двадцать седьмая
Это был маленький невзрачный домик в длинном ряду маленьких невзрачных домиков.
Большинство людей, проживающих в этом районе, были бы не в состоянии купить себе дом, если бы уже не владели им. Они платили низкий процент за дома, купленные ими лет двадцать назад по цене от пятнадцати до тридцати тысяч долларов. Сейчас эти дома стоили на бумаге от ста пятидесяти до ста семидесяти пяти тысяч, а их владельцы кое-как сводили концы с концами.
На передней двери имелся гигантский – размером с суповую тарелку – забранный решеткой глазок. Когда эти дома только строились, подобные глазки были всего лишь архитектурной деталью, а вовсе не средством обезопасить себя от грабителей.
Свистун позвонил в колокольчик и застыл на месте. Он услышал шум шагов – сперва по ковру, потом по паркету, потом вновь по ковру. Глазок открылся. Лицо женщины, появившееся в нем, было похоже на монашеское – призрачно спокойное и внутренне собранное.
– Слушаю вас.
– Миссис Шарлотта Дживерн?
– Мисс.
– Моя фамилия Уистлер.
– Слушаю вас.
– С вами живет мальчик?
Ее лицо побелело. И без того белое, оно побелело еще сильнее.
Теперь он узнал ее и понял, почему ее лицо на фотографии у Кэт Тренчер показалось ему таким знакомым.
Пятнадцать лет назад она сидела на свидетельской скамье, руками в перчатках теребя сумочку, лежащую у нее на коленях; женщина неприметной наружности с мышино-каштановыми волосами, слегка кудрявившимися на висках. Поверх только что сделанного перманента она носила небольшую шляпку с еще меньшей – и не понятно, что скрывавшей, – вуалеткой. Выглядела она путешественницей во времени, прибывшей в зал суда откуда-то из середины тридцатых. Словно внезапный порыв ветра сдул эту деревенскую женщину с места и принес в большой город.
Ресницы у нее были короткими и бесцветными, брови, исходно тяжелые, были выщипаны и не оттеняли ее светлых глаз. Выглядела она грустно и загадочнно, слегка смахивая на щенка спаниеля.
К тому времени, как она присягнула говорить правду и только правду и назвала свое имя – Шарлотта Дживерн, – большинство присутствующих в зале суда уже успели забыть ее фигуру и походку.
Перед глазами у всех было только цветастое, уже не модное платье.
Она проходила по делу свидетельницей – четвертой из целой серии женщин, призванных продемонстрировать абсолютную власть, которой Дэниэль Янгер обладал над женщинами любого возраста и общественного положения.
И вот она стоит перед ним, и ее лицо ровным счетом ничего не выражает.
– Нет здесь никакого мальчика.
– Вы говорите о Джоне Янгере из Рысцы Собачьей, штат Кентукки. И вы утверждаете, что он здесь не живет?
Если бы она не была природно бледна, то сейчас можно было бы сказать, что она покраснела.
– Можно мне войти? – спросил Свистун.
– Не понимаю, зачем вам это. Он повертел головой.
– У вас любопытные соседи?
Она отперла дверь и отступила на шаг, давая ему пройти в маленький холл, дверь из которого, как он предположил, вела на кухню.
– Сюда, – пригласила она его в маленькую гостиную. – Прошу вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Рысца Собачья. Какая прелесть!
Хобби произнес это так, словно Янгер был провинциальным комиком, отрабатывающим заранее оплаченный выход на публику.
– Я пришел поблагодарить тебя за заботу о моих жене и сыне, – сказал Янгер.
– Да, я пытался помочь им. Тебе известно, что я пытался. Но она как сквозь землю провалилась.
– И от меня тоже.
– Горько слышать это, старина. Действительно горько.
Хобби все еще держал руку Янгера в своей – жест был содран им у президента Линдона Джонсона в ходе предвыборной поездки. Благорасположение струилось у него из кончиков пальцев.
– Вы, мистер Хобби, единственный, кто проявил ко мне хоть какое-нибудь участие.
Хобби обнял его за плечи, бросив при этом на Еву взгляд, означающий: я был прав, а ты ошибалась. Этот мудак ни хрена не помнит. Безмозглый горец, припершийся сюда поблагодарить благодетеля.
Ева с другого боку обняла Янгера за талию. И так они повели его к столу с напитками и закусками.
– Ладно, не хочу слушать никаких «спасибо», – с улыбкой, призванной продемонстрировать собственную щедрость и беззаботность, сказал Хобби.
– Нет, мне хочется сказать «спасибо». В тюрьме у меня хватило времени обо всем подумать.
Хобби несколько поднапрягся. Действительно ли в словах Янгера прозвучала нотка сарказма – или это ему только почудилось? Легкий намек на то, что все это подобострастие – не более чем игра?
Он огляделся по сторонам в поисках Боливии. Ему хотелось подсказать старому другу взглядом, что тот не имеет права покидать его. Если уж им не удастся открутиться от того, что произошло пятнадцать лет назад, то и Боливии сухим из воды не выйти. Он ведь виноват в случившемся ничуть не меньше, чем они. И был тогда столь же одурманен, яростен и безумен, как Ева и сам Хобби. Он ведь прижимал несчастную жертву к плоской каменной плите, на которой вершилось жертвоприношение, и разок-другой даже пырнул ее собственным ножом.
– Поглядите-ка, с кем милуется и обнимается наш Пол, – обратившись к монсиньору Мойнихену, сказал Джибна.
– А кто это?
– Это Убийца из Лягушачьего пруда. Его только что досрочно освободили после пятнадцатилетнего заключения.
Хобби увидел, что люди, которых он только что оставил у стойки, наблюдают сейчас за ним и за Янгером. Их губы шевелились, они уже строили какие-то догадки и предположения.
Он увидел, как заморгал Поросенок Дули.
– Пошли выпьем чего-нибудь, – затеребил Хобби Янгера.
И все же в самой походке выпущенного на свободу арестанта ему почудилась ничем не объяснимая важность.
– Давненько я не пропускал стаканчика виски, – сказал Янгер.
– Тогда нальем тебе сразу тройной.
– Мне бы какая-нибудь работа не помешала, – как бы для затравки сказал Янгер.
Прозвучало это вполне невинно, но Хобби расслышал в этих словах довольно зловещую угрозу.
– Поговорим и об этом.
– И не такая дурацкая работа в одном из твоих домов, какую ты давал мне раньше!
Янгер произнес это несколько повышенным голосом. Он с трудом сдерживался. Стоило бы Хобби отказаться, и он вцепился бы режиссеру в глотку.
– Я ж тебе сказал, мы об этом поговорим.
– И не такую работу, которую я делал для тебя, когда потерял свой нож.
Вот оно как. Это уже угроза. Янгер зашел со старшего козыря. Р1 теперь Хобби не мог делать вид, будто ничего не понимает.
– Что еще за нож?
– Знаешь, я тогда так напился, что потерял кучу вещей, и так и не знаю, куда они все подевались. Но у меня было время подумать и вспомнить. Пятнадцать лет. Всего я, конечно, вспомнить не смог, а вот про нож для резки линолеума вспомнил…
Глава двадцать седьмая
Это был маленький невзрачный домик в длинном ряду маленьких невзрачных домиков.
Большинство людей, проживающих в этом районе, были бы не в состоянии купить себе дом, если бы уже не владели им. Они платили низкий процент за дома, купленные ими лет двадцать назад по цене от пятнадцати до тридцати тысяч долларов. Сейчас эти дома стоили на бумаге от ста пятидесяти до ста семидесяти пяти тысяч, а их владельцы кое-как сводили концы с концами.
На передней двери имелся гигантский – размером с суповую тарелку – забранный решеткой глазок. Когда эти дома только строились, подобные глазки были всего лишь архитектурной деталью, а вовсе не средством обезопасить себя от грабителей.
Свистун позвонил в колокольчик и застыл на месте. Он услышал шум шагов – сперва по ковру, потом по паркету, потом вновь по ковру. Глазок открылся. Лицо женщины, появившееся в нем, было похоже на монашеское – призрачно спокойное и внутренне собранное.
– Слушаю вас.
– Миссис Шарлотта Дживерн?
– Мисс.
– Моя фамилия Уистлер.
– Слушаю вас.
– С вами живет мальчик?
Ее лицо побелело. И без того белое, оно побелело еще сильнее.
Теперь он узнал ее и понял, почему ее лицо на фотографии у Кэт Тренчер показалось ему таким знакомым.
Пятнадцать лет назад она сидела на свидетельской скамье, руками в перчатках теребя сумочку, лежащую у нее на коленях; женщина неприметной наружности с мышино-каштановыми волосами, слегка кудрявившимися на висках. Поверх только что сделанного перманента она носила небольшую шляпку с еще меньшей – и не понятно, что скрывавшей, – вуалеткой. Выглядела она путешественницей во времени, прибывшей в зал суда откуда-то из середины тридцатых. Словно внезапный порыв ветра сдул эту деревенскую женщину с места и принес в большой город.
Ресницы у нее были короткими и бесцветными, брови, исходно тяжелые, были выщипаны и не оттеняли ее светлых глаз. Выглядела она грустно и загадочнно, слегка смахивая на щенка спаниеля.
К тому времени, как она присягнула говорить правду и только правду и назвала свое имя – Шарлотта Дживерн, – большинство присутствующих в зале суда уже успели забыть ее фигуру и походку.
Перед глазами у всех было только цветастое, уже не модное платье.
Она проходила по делу свидетельницей – четвертой из целой серии женщин, призванных продемонстрировать абсолютную власть, которой Дэниэль Янгер обладал над женщинами любого возраста и общественного положения.
И вот она стоит перед ним, и ее лицо ровным счетом ничего не выражает.
– Нет здесь никакого мальчика.
– Вы говорите о Джоне Янгере из Рысцы Собачьей, штат Кентукки. И вы утверждаете, что он здесь не живет?
Если бы она не была природно бледна, то сейчас можно было бы сказать, что она покраснела.
– Можно мне войти? – спросил Свистун.
– Не понимаю, зачем вам это. Он повертел головой.
– У вас любопытные соседи?
Она отперла дверь и отступила на шаг, давая ему пройти в маленький холл, дверь из которого, как он предположил, вела на кухню.
– Сюда, – пригласила она его в маленькую гостиную. – Прошу вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71