– И еще бутылку сверх того, – соблазнял Вацлав.
– Нет.
Тогда Кобзиков остановился:
– Слушай. Я тебя поведу в ресторан. Понял? Заказывать будешь ты, что хочешь.
– Что хочу? – переспросил я.
– Что хочешь!
– И гуся?
– И гуся.
– И коньяк?
– И коньяк.
– Только еще одно условие, – сказал я. – Ты расскажешь мне свою биографию. Ты мне будешь исповедоваться: почему ты такой страшный потаскун. И все остальное.
– Идет! – согласился Кобзиков.
* * *
Ресторан был уже закрыт.
– Не напирай, – сказал швейцар, угрожающе выпячивая грудь и шевеля усами.
Вацлав сунул ему рубль, и усы опустились. За столиками было почти пусто. Мы сели у окна. Подошла официантка с усталым лицом.
– Что угодно, мальчики?
– Жареного гуся, бутылку KB, шампанского во льду, остальное по своему усмотрению, – сказал я, небрежно развалясь на стуле.
– Из горячего ничего нет.
– В таком случае вместо жареного гуся запишите жалобную книгу.
Через полчаса мы ели гуся.
Гусь был нежен, как велосипедная шина, но Кобзиков урчал от наслаждения: он опять был голоден.
– Итак, – сказал я. – Родился ты в тысяча девятьсот…
– Ты говоришь, у нее были грустные глаза? – перебил Кобзиков, обсасывая кость.
– Да… В тысяча девятьсот…
– И она была в цветастом халатике?
– Да, она была в цветастом халатике, мерзкий донжуан! И у нее были грустные заплаканные глаза, безжалостный ты человек! И еще у нее были прекрасные золотые волосы и маленькие ножки!
– Помню, помню, – вздохнул Вацлав.
– Не понимаю, чего тебе еще надо? Не девушка, а ангел.
– Эх, Гена, Гена, – покачал головой Вацлав, – ничего ты не знаешь! У меня самого сердце так и рвется на части, когда ее вспоминаю. Но не повернешь реку вспять, не заставишь мумию египетского фараона пробежать стометровку. Ладно, слушай…Родился я в тысяча девятьсот тридцать восьмом году в семье мелкого бездарного музыканта. Детство было самое обыкновенное, если не считать одного скверного обстоятельства: надо мной всю жизнь тяготеет рок. Но рок не простой. С этим можно было еще смириться. Многих людей преследует простой рок, и они ничего, живут себе помаленьку. Ко мне же привязался какой-то придурковатый рок, чокнутый. На первый взгляд вроде и смешно, а выходит самая настоящая трагедия. Например, еще младенцем я вывалился из коляски и проломил себе нос. Ну, проломил и проломил. Многие проламывают себе носы. Разумеется, я вырос горбоносым. Опять же это не ахти какое несчастье. Многие вырастают горбоносыми. Но дело в том, что мне только на том основании, что я горбоносый, начальник паспортного стола, который был очень зол на меня за одно дело, написал в паспорте против графы «национальность» – «грек». Идиотская история. Другой бы ее за два дня уладил: начальника бы наказали, передо мной извинились. А я вот до сих пор хожу греком.
– Врать ты здоров.
Кобзиков тяжело вздохнул:
– Мне никто не верит, и ты не исключение. Или вот еще другая история. Сочинил я кантату. Чего скалишься? В детстве я был вундеркиндом. Все в восторге. Дескать, ах, ох, талант! Исполнил ее раз, другой. Слышу – собираются меня в музыкальную школу для особо одаренных детей помещать. Ну, думаю, карьера налицо. И отец так думал, и все так думали. А потом какой-то дурак из отцовской филармонии возьми да ляпни: «Что-то эта кантата мне сильно напоминает Скаланчелли». Тут, разумеется, все забегали, засуетились. Начали проверять, не спер ли, значит, я кантату у этого самого Скаланчелли. На меня косятся. Дескать, нехорошо, молодой человек. И что же оказалось? Никогда этого Скаланчелли и не существовало. Все успокоились, но в школу меня все-таки не послали, и потом все мои произведения тщательно проверяли. История глупая, но музыкант во мне погиб.
Я сочувственно вздохнул. Вацлав Кобзиков грустно нанизал колбасу на вилку.
– Да-а. Теперь дальше. Ты знаешь, как я очутился в зооветеринарном институте?
– Догадываюсь. В детстве ты очень любил животных.
– Насчет животных это правильно. Очень я их люблю. Только в жареном виде. Поступить в пищевой институт было мечтой всей моей жизни. Жарить колбаски там разные и прочее. Еле дождался дня, когда выдали нам аттестаты. Хватаю я, значит, свое свидетельство о зрелости и рву когти прямо сюда. Вышел из вагона, осмотрелся, вижу, девушка сидит на скамейке, мороженое ест, ножкой фокстрот танцует. «Где тут, красавица, – спрашиваю, – свиносъедобный институт?» – «Пойдете, – говорит, – прямо, потом налево, потом опять прямо». Еще улыбнулась, сволочь, чтоб ей старой девой остаться. Ну, пошел я прямо, налево и прямо. Вижу, громадное здание стоит и красными буквами таблица: «Приемная комиссия». Сдал документы, экзамены как по маслу прошли. Начались занятия, лекции. Быков, значит, баранов приводят в аудиторию – дескать, смотрите, вот эта часть рогами называется, а эта хвостом… Сижу помалкиваю, записываю, хвосты зарисовываю, а сам думаю: скорей бы научили жарить и варить их. Однако проходит месяц, другой, по-прежнему изучаем желудки да мочевые пузыри. Пошел я в деканат и спрашиваю: «Скоро котлеты жарить будем?» Там отвечают: «Котлеты жарит рядом институт пищевой промышленности. А мы их только выращиваем».
Выскочил я на улицу, глянул на фасад и обомлел. Громаднейшими буквами написано «Зооветеринарный институт». Потемнело у меня в глазах, хотел бежать к ректору, да разве он поверит? Анекдот ведь. Куда денешься? Прием везде закончен. Так и остался.
– Вот тебе и свиносъедобный. Острить не будешь.
– Тебе хорошо смеяться, – сказал Кобзиков мрачно. – А я всю жизнь ветврачом буду!
– Ничего, вашему брату тоже приходится котлеты жарить. Куда взял направление? Бери в мясомолочный совхоз.
Кобзиков положил на стол вилку, подозрительно огляделся и шепотом сказал:
– Решил я перехитрить свой чокнутый рок.
– Как? – тоже почему-то шепотом спросил я.
– Хочу жениться. Я уже два года ищу себе невесту. Но пока никаких результатов.
Я недоверчиво оглядел грека. Передо мной сидел бычок средней упитанности – хоть сейчас пускай на котлеты. Не может быть, чтобы им не интересовался слабый пол.
Кобзиков перехватил мой взгляд.
– Конечно, простых девушек навалом. Хоть сейчас под венец.
– Тебе нужна не простая? Девушка-загадка? Девушка-сфинкс? Мумия египетского фараона?
– Мне нужна дочь министра.
– Кто? Дочь министра? – захохотал я, но, взглянув на ветврача, осекся. Он сидел серьезный и мрачный.
– А внучка пенсионера республиканского значения тебя не устроит? – язвительно спросил я.
– На худой конец, – ответил грек совершенно серьезно, – можно даже дочку председателя райисполкома. Пройдет с натяжкой сестра директора завода или племянница ректора института. Но мой идеал все-таки – дочь министра. Я ищу ее уже два года. Я даже представляю ее во всех деталях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51