Две толстые косы сбегали по маленькой груди почти до пояса.
– Вы, наверно, будете стесняться моих кос, – сказала Лиля, когда мы встретились в зеркале глазами, – они ведь не модны.
– Что вы! – запротестовал я. – В косах есть своеобразная прелесть. Что-то от пушкинской Людмилы.
– Спасибо за комплимент. Мне все говорят, что я не современна.
– Вы не так меня поняли. Наоборот…
– Вы имеете в виду платье? Так оно – моей сестры.
– Пойдемте танцевать? С вами в обычной обстановке разговаривать трудно.
– Я не танцую.
– Почему? – удивился я.
– Потому что считаю пошлым. От танцев давно осталось одно название. Сейчас танцуют только потому, что можно на глазах у всех обниматься. А мне это совсем не нужно.
– Тогда пойдемте за стол.
– Я не пью.
– И не едите?
– Иногда.
Мы неловко стояли посреди зала.
– Эй, парочка! Как там вас? Идите сюда! – закричали из-за стола.
Некто в черном костюме с галстуком-бабочкой подскочил к нам и с пьяной любезностью стал усаживать за стол. Я пошел поздравить жениха. Он сидел во главе стола, красный, довольный, и боролся со своим чубом при помощи железной расчески. Он боролся яростно, ожесточенно, но безуспешно: едва расческа сходила с головы, как чуб моментально рассыпался и лез в глаза.
– Сколько лет, сколько зим, дружище! – сказал я, ставя возле жениха бутылку шампанского и делая растроганное лицо.
– Ему хватит уже! – запротестовала кругленькая, как колобок, невеста. – Мама, его опять хотят напоить!
Жених поднял с глаз чуб и неожиданно закричал:
– Сашка!!! Ты???
– Ну да!
– Друг! Какими судьбами? Давай бокалы сюда!
Мы выпили при явном недовольстве родственников невесты.
– Ну, ты как тут, женился, значит?
– Да вроде. А ты?
– Нет еще.
– Женись, брат. Интересно погулять на свадьбе, на собственной. Эй, давай станцуем русскую? Русскую! Помнишь, как когда-то?.. Мишка, тащи баян!
Чуб опять упал на глаза жениху, и он зло затряс головой.
Я воспользовался этим и потихоньку ретировался на свое место. Лиля ковыряла вилкой в винегрете.
– Он тоже летчик?
– Нет, повар.
– Как странно – один чуть ли не достает рукой звезды, а другой готовит пересоленные винегреты.
– А может, это жена готовила?
– Вы сейчас, наверно, скажете, что все профессии нужны людям. Я с этим согласна. Но все-таки есть профессии сильных. Вот, например, ваша. Зачем кривить душой, скажу прямо: я горда, что случай свел меня с вами.
Она сказала это так искренне что мне вдруг стало страшно за свое будущее. А что, если все раскроется?
– Да… конечно. Но знаете, вы слишком много требуете от людей. Не всем же быть– смелыми и отважными. В основном человечество мягкотело, добро, любит покушать и повеселиться.
Лиля живо повернулась ко мне:
– Вот-вот. Если бы вы знали, как я презираю ваше «человечество»! Этого пресловутого «среднего гражданина», который пьет вино, ест борщи, приволакивается за женой соседа, а в оставшееся время «возводит светлое здание будущего». Ну, какой это герой? Герой – это кто делает что-то необычное, весь отдается своему делу. Но и герой – чепуха. Он герой потому, что все вокруг овцы. Знаете, есть такая пословица: «Молодец – среди овец, а против молодца – сам овца». Если уж жить на земле, то лишь гением.
– Ого! – сказал я, – Сколько честолюбия! Почему же вы живете? Или, может быть, вы гений?
– А почему вы смеетесь? Вы же ничего не знаете обо мне. Вдруг я сделала открытие, о котором человечество и думать никогда не думало?
– Какое же это открытие? – заинтересовался я.
– Пока тайна.
– Ну, пожалуйста, скажите. Я никому ни слова.
Лиля заколебалась:
– Поклянитесь.
– Клянусь.
– Нет, не так. Смотрите мне в глаза и повторяйте: «Клянусь, если я скажу лишь слово…»
Я повернулся и уставился в ее черные глаза, которые вдруг стали серьезными и страшно глубокими.
– Клянусь, если я скажу хоть слово…
– …пусть тогда мой самолет разобьется, а тело мое не опознает даже мать.
Я покорно повторил за ней клятву. Мой самолет никогда не разобьется.
– Ну вот. Вы первый человек, который это узнает. Мы живем на электроне.
– Где? – поразился я.
– На электроне. А солнце – протон.
Я невольно рассмеялся. Лиля спокойно взяла яблоко и откусила его.
– Смейтесь, смейтесь. На вашем месте каждый поступил бы так же.
– Но как вы пришли к такому выводу? – спросил я, вволю насмеявшись, благо на это мне было дано разрешение.
– Это уже частности. Не исключена возможность, что наша солнечная система – это атом, который входит в состав пепельницы, стоящей на столе какого-нибудь великана. А этот великан сидит в мягком кресле, читает газету, тычет окурки в пепельницу и даже не подозревает, что в ней копошатся миллиарды солнц и планет, на одной из которых находимся мы с вами. И мы никогда не увидим ни этого великана, ни даже его пепельницы – потому что человеческий глаз не замечает ни маленького, ни большого. Впрочем, «большое» и «маленькое» – понятия относительные, которые осознаются только в сравнении. Так же точно, может быть, есть жизнь и на нейтронах, которые мы разгоняем. А почему и не допустить такой возможности? Вы уверены, что все мыслящие существа должны иметь рост полтора метра и температуру тридцать семь градусов? Вы уверены, что микробы не мыслят?
– После беседы с вами – нет.
– Не нужно иронизировать. Я этого не люблю.
– Я и не думал. Этого открытия хватит и на десяток гениев.
– Опять? Идемте домой.
На лестнице был переполох: трое дружинников с торжеством тащили упирающегося шкета в папахе на улицу. Физиономия была у него черная, как у негра. Он пытался прорваться в рай через котельную.
Лиля жила далеко, и я возвращался последним трамваем. Всю дорогу, я смотрел в окно невидящими глазами и улыбался. Таких девушек мне еще не приходилось встречать. Открыть жизнь на электроне! Смешно… И руки цепкие, как у гимнастки. В темном подъезде я все-таки поцеловал ее. Получилось быстро и грубо, так как я думал, что Лиля будет сопротивляться. Но она только сказала:
– Ничего приятного не нахожу. Пошло.
– Но гении тоже целовались, – возразил я.
– К сожалению.
За окном гнулись деревья из синих искр. Кондукторша в ватнике и плаще, похожая на кочан капусты, подозрительно смотрела на меня, очевидно принимая за пьяного. А мне хотелось сделать ей что-нибудь приятное, доброе. Купить билет, что ли?
* * *
– Значит, глаза голубые, как пламя денатурата?
– Да.
– И лицо, как у «Неизвестной» Крамского?
– Да.
– Гм… – Кобзиков задумался. – А социальное положение ее ты выяснил?
– Нет.
– Без социального положения не могу,
– У нее была дорогая шубка и платок рублей за пятьдесят.
– Многие имеют одну мать уборщицу, а носят дорогие шубки.
– Живет в новом доме. На дверях табличка.
– Многие живут в новых домах и имеют таблички.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51