Одну секунду…
– Мы еще увидимся, – пообещал я.
Прошел дождь, и тротуары блестели, отражая огни фонарей. Пахло прелыми листьями и грибами. Этот запах принес из леса дождь. Я взял Тину под руку и закрыл глаза. Сразу запахло сильнее, шум мокрой листвы тополей стал явственнее, и было совсем похоже, что мы в лесу. «Как с Тиной спокойно и хорошо! – подумал я. – Она действительно…»
Мы шли и шли по мокрым улицам, а сверху моросил дождь, и было очень тепло. Из-под асфальта пробивался робкий запах земли. Окна домов светились в темноте, как иллюминаторы кораблей, разными цветами, но преобладал розовый цвет уюта и счастья.
Мы остановились где-то в темном переулке. Здесь не было асфальта, и земля разъезжалась под ногами. Тускло поблескивали скользкие дорожки. Над высокими заборами свисали, как чубы, ветки деревьев.
Сразу стало тихо и спокойно, словно мы попали в другой мир или в другой век.
– Я промокла насквозь, – сказала Тина, – но ничуть не замерзла – дождь теплый.
Кофточка облепила ее спину и грудь. Мокрая, она сделалась совсем прозрачной.
– Зачем мы пришли сюда? – спросила Тина.
– Не знаю.
– Ты можешь поцеловать меня, я теперь не невеста. Если тебе, конечно, не противно.
– Я дотронулся до ее холодных губ своей щекой.
– Зачем, Тина?
– Да… зачем…
За оградой гремела цепью собака.
* * *
Дом Егора Егорыча спал. Большеголовый, дряхлый, он накренился набок и, полузакрыв подслеповатые глаза-оконца, кажется, слегка похрапывал. На крыльце курил Вацлав Кобзиков. Я удивился: было всего одиннадцать часов, а ветврач уже дома.
– Пришел? – осведомился грек, попыхивая папиросой.
– Ага. А ты?
– Только иду. К тебе тут одна краля приезжала. Слушай, а ты все-таки нехороший. Дружишь, паршивая морда, с такими женщинами и молчишь. Не женщина, а роза, как любили говаривать наши сентиментальные предки. Муж, случайно, у ней не начальник?
– Начальник.
– Начальник? – оживился Вацлав. – Слушай, а он меня не смог бы устроить на работу?
– Смог бы. Заведующим МТФ.
– Тьфу! Никогда бы не подумал, что у такой женщины сельскохозяйственный муж.
– Как у тебя дела? Напал на след дочери министра?
– Пока нет. Зато в совнархозовском доме засек одну. Социальное положение папаши еще не выяснено, но доподлинно установлено, что он владеет «Москвичом» и дачей.
– Наверно, крупная шишка.
– Во всяком случае, не парикмахер. Все дело осложняется тем, что у дочки уже есть…
– Тогда мертвое дело.
– Дело-то, допустим, не мертвое. Надо только чем-то поразить ее воображение. На женщин это действует. Есть у меня одна идея. Просто гениальная идея, но для ее выполнения нужен помощник. Ты не согласишься? Всего на два-три часа в воскресенье. Помоги в беде!
– У меня своих бед хватает. Не допустили к защите.
Кобзиков присвистнул:
– Врешь!
– Вот тебе и «врешь»!
– Что же ты будешь делать?
– Придется ехать в колхоз трактористом.
– Слушай, твое счастье, что с тобою рядом я! Хочешь работать в совнархозе?
– Отстань с чепухой.
– Через месяц будешь в совнархозе, чучело ты фараона! Понял? Слово Кобзикова! Только помоги мне в воскресенье. Поможешь?
– Там будет видно.
– Ты говори сразу! Мне же надо готовиться! Будут шпроты и пиво «Сенатор».
– Поклянись!
– Клянусь дочерью министра!
– Но, надеюсь, твоя гениальная идея ничего общего не имеет с предметами дамского туалета?
– Heт! Нет! – заверил ветврач.
– И уголовным кодексом не карается?
– Будь спокоен.
– Ну ладно… Мне сейчас все равно делать нечего.
Вацлав погасил папироску и с серьезным выражением лица исполнил что-то наподобие лезгинки.
– Мы посрамим тебя, фрайер! – крикнул он.
– Кр-р-р-р! – ответил из будки петух.
Я пошел в комнату.
Ким лежал, уткнувшись в подушку. Я сдернул одеяло со своей кровати. Зашуршал какой-то листок. В колеблющемся свете спички запрыгали неровные строчки. Казалось, что они шевелятся, дышат, словно живые.
«Была в городе. Заезжала к тебе, но не застала. Очень жалею. Сегодня видела тебя во сне. Так явственно… Почему ты не приезжаешь в С?»
Я лег, накрылся простыней и пролежал до рассвета с открытыми глазами.
Потомок Чингисхана
С утра шел дождь. Ким с Кретовым уехали в городскую библиотеку, а я сидел в застекленных сенях, которые мы, сильно греша против истины, называли верандой, и, усыпив свою совесть чистым листком бумаги, ничего не делал. В двух шагах бесновался дождь. Он топал по крыльцу тоненькими голыми ножками, дразнился на разные голоса. На пыльных стеклах веранды неподвижно блестели залетевшие брызги, и мне казалось, что со дворе прильнуло к окну и смотрит чье-то заплаканное лицо.
Почему-то было грустно… Хотелось, как в детстве, забраться на широкую печь, улечься на спину и смотреть на закопченный, весь в трещинах потолок, по которому, сонно гудя, ползают черные мухи. Лежать и думать, что в полях сейчас сумрачно, свежо и слышно, как истомленная зноем земля, жадно вдыхая, пьет влагу, словно голодный теленок. А потом с работы приходит мать. Она вся мокрая, усталая, из-под платка выбилась прядь волос. Комната сразу наполняется запахом дождя и мокрой коровьей шерсти. В избе становится зябко и уютно. Я сворачиваюсь в клубок, накрываюсь пушистым платком. А за окном все идет и идет мелкий по-осеннему дождь. Кажется, что он зарядил надолго, но я знаю, что завтра утром побегу по влажной, блестящей на солнце траве в ближний лесок собирать только что вылезшие из земли скользкие подберезовики…
Сколько я уже не писал домой?
Я потянулся к листу бумаги, но в это время дверь с визгом распахнулась, и шум ливня ворвался на веранду. На пороге стояла Катя. По ее лицу и рукам текли струйки воды.
– Здравствуй, – сказала она. – Не ждал?
– Здравствуй.
– Один, что ли?
– Один…
– А меня в город за партами послали. Дай, думаю, зайду. Вчера меня Алексеевна встретила, жалуется, что не приезжаешь и не пишешь.
– Работаю. Да ты садись…
Катя сняла прозрачный плащ с капюшоном, бросила его на спинку стула, потом разулась и подошла ко мне, маленькая, босая.
– Направление получил уже?
– Да. Оставляют в аспирантуре.
– Значит, к нам не хочешь?
Я пожал плечами.
– Ну, конечно, ты теперь заважничал…
Больше всего я боялся, что сейчас появится кто-нибудь из ребят. Тогда не оберешься разговоров.
– Ты надолго?
– Выгоняешь? – усмехнулась Катя.
– Нет… Скоро защита. Чертовски много работы.
– Тогда я пойду.
Катя надела плащ и туфли, но не уходила. Глаза ее пристально смотрели на меня.
– Недавно сон видела, – сказала она, – когда спала в саду. Про тебя. Как будто ты стоял возле моей кровати, а потом наклонился и поцеловал в лоб…
– Странный сон.
– Очень… И знаешь, я его уже третий раз вижу.
– Что ты говоришь!
– Да… И так явственно… Как будто ты действительно приезжал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Мы еще увидимся, – пообещал я.
Прошел дождь, и тротуары блестели, отражая огни фонарей. Пахло прелыми листьями и грибами. Этот запах принес из леса дождь. Я взял Тину под руку и закрыл глаза. Сразу запахло сильнее, шум мокрой листвы тополей стал явственнее, и было совсем похоже, что мы в лесу. «Как с Тиной спокойно и хорошо! – подумал я. – Она действительно…»
Мы шли и шли по мокрым улицам, а сверху моросил дождь, и было очень тепло. Из-под асфальта пробивался робкий запах земли. Окна домов светились в темноте, как иллюминаторы кораблей, разными цветами, но преобладал розовый цвет уюта и счастья.
Мы остановились где-то в темном переулке. Здесь не было асфальта, и земля разъезжалась под ногами. Тускло поблескивали скользкие дорожки. Над высокими заборами свисали, как чубы, ветки деревьев.
Сразу стало тихо и спокойно, словно мы попали в другой мир или в другой век.
– Я промокла насквозь, – сказала Тина, – но ничуть не замерзла – дождь теплый.
Кофточка облепила ее спину и грудь. Мокрая, она сделалась совсем прозрачной.
– Зачем мы пришли сюда? – спросила Тина.
– Не знаю.
– Ты можешь поцеловать меня, я теперь не невеста. Если тебе, конечно, не противно.
– Я дотронулся до ее холодных губ своей щекой.
– Зачем, Тина?
– Да… зачем…
За оградой гремела цепью собака.
* * *
Дом Егора Егорыча спал. Большеголовый, дряхлый, он накренился набок и, полузакрыв подслеповатые глаза-оконца, кажется, слегка похрапывал. На крыльце курил Вацлав Кобзиков. Я удивился: было всего одиннадцать часов, а ветврач уже дома.
– Пришел? – осведомился грек, попыхивая папиросой.
– Ага. А ты?
– Только иду. К тебе тут одна краля приезжала. Слушай, а ты все-таки нехороший. Дружишь, паршивая морда, с такими женщинами и молчишь. Не женщина, а роза, как любили говаривать наши сентиментальные предки. Муж, случайно, у ней не начальник?
– Начальник.
– Начальник? – оживился Вацлав. – Слушай, а он меня не смог бы устроить на работу?
– Смог бы. Заведующим МТФ.
– Тьфу! Никогда бы не подумал, что у такой женщины сельскохозяйственный муж.
– Как у тебя дела? Напал на след дочери министра?
– Пока нет. Зато в совнархозовском доме засек одну. Социальное положение папаши еще не выяснено, но доподлинно установлено, что он владеет «Москвичом» и дачей.
– Наверно, крупная шишка.
– Во всяком случае, не парикмахер. Все дело осложняется тем, что у дочки уже есть…
– Тогда мертвое дело.
– Дело-то, допустим, не мертвое. Надо только чем-то поразить ее воображение. На женщин это действует. Есть у меня одна идея. Просто гениальная идея, но для ее выполнения нужен помощник. Ты не согласишься? Всего на два-три часа в воскресенье. Помоги в беде!
– У меня своих бед хватает. Не допустили к защите.
Кобзиков присвистнул:
– Врешь!
– Вот тебе и «врешь»!
– Что же ты будешь делать?
– Придется ехать в колхоз трактористом.
– Слушай, твое счастье, что с тобою рядом я! Хочешь работать в совнархозе?
– Отстань с чепухой.
– Через месяц будешь в совнархозе, чучело ты фараона! Понял? Слово Кобзикова! Только помоги мне в воскресенье. Поможешь?
– Там будет видно.
– Ты говори сразу! Мне же надо готовиться! Будут шпроты и пиво «Сенатор».
– Поклянись!
– Клянусь дочерью министра!
– Но, надеюсь, твоя гениальная идея ничего общего не имеет с предметами дамского туалета?
– Heт! Нет! – заверил ветврач.
– И уголовным кодексом не карается?
– Будь спокоен.
– Ну ладно… Мне сейчас все равно делать нечего.
Вацлав погасил папироску и с серьезным выражением лица исполнил что-то наподобие лезгинки.
– Мы посрамим тебя, фрайер! – крикнул он.
– Кр-р-р-р! – ответил из будки петух.
Я пошел в комнату.
Ким лежал, уткнувшись в подушку. Я сдернул одеяло со своей кровати. Зашуршал какой-то листок. В колеблющемся свете спички запрыгали неровные строчки. Казалось, что они шевелятся, дышат, словно живые.
«Была в городе. Заезжала к тебе, но не застала. Очень жалею. Сегодня видела тебя во сне. Так явственно… Почему ты не приезжаешь в С?»
Я лег, накрылся простыней и пролежал до рассвета с открытыми глазами.
Потомок Чингисхана
С утра шел дождь. Ким с Кретовым уехали в городскую библиотеку, а я сидел в застекленных сенях, которые мы, сильно греша против истины, называли верандой, и, усыпив свою совесть чистым листком бумаги, ничего не делал. В двух шагах бесновался дождь. Он топал по крыльцу тоненькими голыми ножками, дразнился на разные голоса. На пыльных стеклах веранды неподвижно блестели залетевшие брызги, и мне казалось, что со дворе прильнуло к окну и смотрит чье-то заплаканное лицо.
Почему-то было грустно… Хотелось, как в детстве, забраться на широкую печь, улечься на спину и смотреть на закопченный, весь в трещинах потолок, по которому, сонно гудя, ползают черные мухи. Лежать и думать, что в полях сейчас сумрачно, свежо и слышно, как истомленная зноем земля, жадно вдыхая, пьет влагу, словно голодный теленок. А потом с работы приходит мать. Она вся мокрая, усталая, из-под платка выбилась прядь волос. Комната сразу наполняется запахом дождя и мокрой коровьей шерсти. В избе становится зябко и уютно. Я сворачиваюсь в клубок, накрываюсь пушистым платком. А за окном все идет и идет мелкий по-осеннему дождь. Кажется, что он зарядил надолго, но я знаю, что завтра утром побегу по влажной, блестящей на солнце траве в ближний лесок собирать только что вылезшие из земли скользкие подберезовики…
Сколько я уже не писал домой?
Я потянулся к листу бумаги, но в это время дверь с визгом распахнулась, и шум ливня ворвался на веранду. На пороге стояла Катя. По ее лицу и рукам текли струйки воды.
– Здравствуй, – сказала она. – Не ждал?
– Здравствуй.
– Один, что ли?
– Один…
– А меня в город за партами послали. Дай, думаю, зайду. Вчера меня Алексеевна встретила, жалуется, что не приезжаешь и не пишешь.
– Работаю. Да ты садись…
Катя сняла прозрачный плащ с капюшоном, бросила его на спинку стула, потом разулась и подошла ко мне, маленькая, босая.
– Направление получил уже?
– Да. Оставляют в аспирантуре.
– Значит, к нам не хочешь?
Я пожал плечами.
– Ну, конечно, ты теперь заважничал…
Больше всего я боялся, что сейчас появится кто-нибудь из ребят. Тогда не оберешься разговоров.
– Ты надолго?
– Выгоняешь? – усмехнулась Катя.
– Нет… Скоро защита. Чертовски много работы.
– Тогда я пойду.
Катя надела плащ и туфли, но не уходила. Глаза ее пристально смотрели на меня.
– Недавно сон видела, – сказала она, – когда спала в саду. Про тебя. Как будто ты стоял возле моей кровати, а потом наклонился и поцеловал в лоб…
– Странный сон.
– Очень… И знаешь, я его уже третий раз вижу.
– Что ты говоришь!
– Да… И так явственно… Как будто ты действительно приезжал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51