– Интересно, какой у него характер? Наверно, воинственный, как у прадеда?
– Не-е, он малый тихий.
Адель слушала, раскрыв рот. Мне было чертовски жарко в чалме. Капли пота скатывались по лбу и падали на колени совнархозовской дочки.
– Пардон, мадам, – бормотал я.
Кобзиков болтал, греб, но не спускал с меня испепеляющего взгляда: он боялся, как бы я не заговорил по-русски. Пахло сосновыми досками, горячим женским телом и тиной. Река против солнца блестела, как бок гигантской рыбы. С пролетавших мимо моторок на нас таращили глаза. Один так засмотрелся, что врезался в берег, и пассажиры попадали в воду.
Наконец я почувствовал, что, если мы сейчас не пристанем куда-нибудь, я начну дымиться. Сделав вид, что мне хочется пить, я полез на корму и шепнул Вацлаву:
– Не могу… давай кончай…
– Надо увезти ее подальше, мумия ты! – прошипел Вацлав.
– Сейчас сброшу чалму.
– Только попробуй! Утоплю!
Я вернулся на свое место.
– Этот Момехад, – сказал Кобзиков, – страшно привязался ко мне. Куда я – туда и он. Обещал подарить настоящего арабского скакуна.
– О! – сказала Адель.
– Да. Приглашает следующим летом к себе в Аравию с женой.
– Вы разве женаты?
– Собираюсь. Да вот никак не найду подходящей девушки.
– Что вы! У нас столько хороших девушек!
– Хорошие, да почти все женихов имеют.
– Жених – это еще не муж.
Я с ненавистью вслушивался в болтовню донжуана, проклиная ту минуту, когда согласился на эту идиотскую затею.
На правом берегу показался одинокий развесистый дуб. Под его кроной лежала густая черная тень. Легкий сквозняк колыхал метелки ковыля. Под дубом паслась коза. Даже издали было видно, что она блаженствует.
Мои нервы не выдержали.
– Быр-быр-быр, – сказал я, показывая на дуб.
Кобзиков сделал вид, что не слышит.
– Быр-быр-быр, – повторил я настойчиво.
– Что он говорит? – спросила Адель.
– Да так, восхищается русской природой.
– Быр-быр-быр – дуб, – сказал я угрожающе и ухватился за весло.
– Он, кажется, хочет пристать к дубу. Я начинаю понимать арабский язык.
– Нет. Он просит дать ему погрести. Пожалуйста, Мамыхед.
Тогда, ни слова не говоря, я выпрыгнул из лодки и поплыл к берегу.
– Эй, Махмутин! Ты куда? – испугался Вацлав. – Вернись!
На берегу я отвел Кобэикова за дерево и сказал:
– Закругляйся! Понял? Иначе я тебя разоблачу!
Донжуан захныкал:
– Прошу тебя! Еще немного! Еще чуточку! Может сорваться все дело. Ну посиди! Что тебе стоит? Сейчас петуха есть будем.
Я посмотрел на часы.
– Хорошо. Сорок минут.
– Ты настоящий друг!
Мы вышли из-за дерева. Адель расстелила на траве пеструю накидку и листала журнал.
– Мой друг Моххамед, – сказал Кобзиков развязно, – очень любит битую птицу. Сейчас он приготовит нам петуха по-арабски.
– Быр-быр-быр, – забормотал я недовольно.
– Лучше по-русски? Прекрасно! Тогда я мигом! А вы разжигайте костер! Зажарим петуха на вертеле.
Кобзиков побежал к лодке, где лежали наши вещи.
Адель полыхала в упор своими голубыми глазами. Я боялся, что она чего доброго еще влюбится в меня. Кобзиков тогда убьет.
– Вы ни одного слова по-русски не знаете? – спросила Адель.
– Нет, – сказал я.
К счастью, появился Кобзиков, очень взволнованный.
– Петуха украли!
– Что ты плетешь!
– Ей-богу. Рюкзак пустой. Обшарил всю лодку – никаких следов.
– Наверно, лиса.
Это было самое правдоподобное объяснение.
Под дубом расстелили одеяло, в центре расставили запасы.
Коньяк был холодный – недаром Кобзиков волочил его на веревке за лодкой.
Адель пила молча, не морщась. «Красивая самка, – думал я, неприязненно косясь на загорелые плечи своей соседки, – гипсовая статуя из городского парка. Все-таки Кобзиков отчаянный парень, если не боится на ней жениться».
Когда все было выпито и съедено, Вацлав и Адель ушли любоваться окрестностями. У меня все сильно плыло перед глазами. Река, лес, небо сделались какими-то смутными, почти нереальными и в то же время близкими, понятными. Я разделся до плавок и лег ничком на песок.
«Черт с ней, пусть думает что хочет, – решил я, почему-то считая себя обиженным. – В конце концов они будут целоваться, а я обязан сидеть в этой дурацкой чалме, как истукан».
Теперь, когда я вспоминаю этот день, мне кажется, что его никогда не было, что я прочитал про него давным-давно в какой-то книге и почти все успел забыть. Он остался в моей памяти большим солнечным пятном на желтом песке. Очевидно, я выпил слишком много, потому что, кроме ощущения горячего песка и прохладной воды, ничего не осталось. Кажется, приходил Кобзиков, что-то кричал, ругался, потом он приходил опять, тряс меня, поздравлял и громко смеялся.
– Ты теперь старший инженер совнархоза! – орал он мне в ухо…
Очнулся я от чьего-то прикосновения. Был уже вечер. Из леса выползли длинные тени и пили из реки. У моих ног горел костер. Дым от него уходил в лес, и казалось, что деревья стоят по колено в воде.
Возле меня сидела Катя и гладила мои волосы.
Она не видела, что я проснулся. Ледяная принцесса была в купальном костюме. Волосы, собранные в пушистый жгут, лежали на смуглой спине.
Катя смотрела куда-то поверх деревьев. Там на огромной высоте шел самолет. Он шел среди черного неба и россыпи звезд, освещенный солнцем, сияющий, как кусочек расплавленного золота. Сзади него хвостом кометы тянулась багровая полоса. Тьма гналась за самолетом, пожирая светящийся след, а он, смеясь, уходил все выше и выше, неся солнце на крыльях.
Лицо у Ледяной принцессы было печальное и умное. Я никогда не видел у женщин таких лиц… Они всегда играют.
– Ты откуда взялась?
Катя вздрогнула и обернулась ко мне.
– Помнишь, как у Гомера? Одиссея выбросили на берег волны, и его нашла Навсикая…
– Неправда. Он уехал к своей жене.
– Да, – сказала грустно Катя. – У тебя всегда по истории было «отлично».
Я потянулся к своему белью.
– Уходишь?
– Да.
– А может, покупаемся немного?..
– Нет.
Я молча оделся. Белье было влажным и мятым. Катя сидела ко мне спиной.
– До свидания! – сказал я.
– Подожди, Гена…
Она встала рядом и попыталась заглянуть мне в глаза. Она была слишком маленькой для этого. Ее лоб едва доставал до моего подбородка.
– Послушай, Гена… Давай завтра уедем с тобой… с утра. На целый день… далеко-далеко… Чтобы одни мы… понимаешь, одни мы. Солнце, песок, вода и мы… и чайки…
– В наших местах нет чаек.
– Я тебе напеку картошки… Знаешь, как я умею вкусно печь картошку!.. Мы будем купаться, и ты мне прочтешь какую-нибудь книжку. Ведь за целый день можно прочесть книжку? А потом мы пойдем босиком по полям, по росе… под луной. Завтра должна быть очень красивая луна…
– Да-да… Все это хорошо. Но что скажет твой муж?
У нее задрожали губы. Она быстро схватила платье и туфли и пошла по тропинке вдоль реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Не-е, он малый тихий.
Адель слушала, раскрыв рот. Мне было чертовски жарко в чалме. Капли пота скатывались по лбу и падали на колени совнархозовской дочки.
– Пардон, мадам, – бормотал я.
Кобзиков болтал, греб, но не спускал с меня испепеляющего взгляда: он боялся, как бы я не заговорил по-русски. Пахло сосновыми досками, горячим женским телом и тиной. Река против солнца блестела, как бок гигантской рыбы. С пролетавших мимо моторок на нас таращили глаза. Один так засмотрелся, что врезался в берег, и пассажиры попадали в воду.
Наконец я почувствовал, что, если мы сейчас не пристанем куда-нибудь, я начну дымиться. Сделав вид, что мне хочется пить, я полез на корму и шепнул Вацлаву:
– Не могу… давай кончай…
– Надо увезти ее подальше, мумия ты! – прошипел Вацлав.
– Сейчас сброшу чалму.
– Только попробуй! Утоплю!
Я вернулся на свое место.
– Этот Момехад, – сказал Кобзиков, – страшно привязался ко мне. Куда я – туда и он. Обещал подарить настоящего арабского скакуна.
– О! – сказала Адель.
– Да. Приглашает следующим летом к себе в Аравию с женой.
– Вы разве женаты?
– Собираюсь. Да вот никак не найду подходящей девушки.
– Что вы! У нас столько хороших девушек!
– Хорошие, да почти все женихов имеют.
– Жених – это еще не муж.
Я с ненавистью вслушивался в болтовню донжуана, проклиная ту минуту, когда согласился на эту идиотскую затею.
На правом берегу показался одинокий развесистый дуб. Под его кроной лежала густая черная тень. Легкий сквозняк колыхал метелки ковыля. Под дубом паслась коза. Даже издали было видно, что она блаженствует.
Мои нервы не выдержали.
– Быр-быр-быр, – сказал я, показывая на дуб.
Кобзиков сделал вид, что не слышит.
– Быр-быр-быр, – повторил я настойчиво.
– Что он говорит? – спросила Адель.
– Да так, восхищается русской природой.
– Быр-быр-быр – дуб, – сказал я угрожающе и ухватился за весло.
– Он, кажется, хочет пристать к дубу. Я начинаю понимать арабский язык.
– Нет. Он просит дать ему погрести. Пожалуйста, Мамыхед.
Тогда, ни слова не говоря, я выпрыгнул из лодки и поплыл к берегу.
– Эй, Махмутин! Ты куда? – испугался Вацлав. – Вернись!
На берегу я отвел Кобэикова за дерево и сказал:
– Закругляйся! Понял? Иначе я тебя разоблачу!
Донжуан захныкал:
– Прошу тебя! Еще немного! Еще чуточку! Может сорваться все дело. Ну посиди! Что тебе стоит? Сейчас петуха есть будем.
Я посмотрел на часы.
– Хорошо. Сорок минут.
– Ты настоящий друг!
Мы вышли из-за дерева. Адель расстелила на траве пеструю накидку и листала журнал.
– Мой друг Моххамед, – сказал Кобзиков развязно, – очень любит битую птицу. Сейчас он приготовит нам петуха по-арабски.
– Быр-быр-быр, – забормотал я недовольно.
– Лучше по-русски? Прекрасно! Тогда я мигом! А вы разжигайте костер! Зажарим петуха на вертеле.
Кобзиков побежал к лодке, где лежали наши вещи.
Адель полыхала в упор своими голубыми глазами. Я боялся, что она чего доброго еще влюбится в меня. Кобзиков тогда убьет.
– Вы ни одного слова по-русски не знаете? – спросила Адель.
– Нет, – сказал я.
К счастью, появился Кобзиков, очень взволнованный.
– Петуха украли!
– Что ты плетешь!
– Ей-богу. Рюкзак пустой. Обшарил всю лодку – никаких следов.
– Наверно, лиса.
Это было самое правдоподобное объяснение.
Под дубом расстелили одеяло, в центре расставили запасы.
Коньяк был холодный – недаром Кобзиков волочил его на веревке за лодкой.
Адель пила молча, не морщась. «Красивая самка, – думал я, неприязненно косясь на загорелые плечи своей соседки, – гипсовая статуя из городского парка. Все-таки Кобзиков отчаянный парень, если не боится на ней жениться».
Когда все было выпито и съедено, Вацлав и Адель ушли любоваться окрестностями. У меня все сильно плыло перед глазами. Река, лес, небо сделались какими-то смутными, почти нереальными и в то же время близкими, понятными. Я разделся до плавок и лег ничком на песок.
«Черт с ней, пусть думает что хочет, – решил я, почему-то считая себя обиженным. – В конце концов они будут целоваться, а я обязан сидеть в этой дурацкой чалме, как истукан».
Теперь, когда я вспоминаю этот день, мне кажется, что его никогда не было, что я прочитал про него давным-давно в какой-то книге и почти все успел забыть. Он остался в моей памяти большим солнечным пятном на желтом песке. Очевидно, я выпил слишком много, потому что, кроме ощущения горячего песка и прохладной воды, ничего не осталось. Кажется, приходил Кобзиков, что-то кричал, ругался, потом он приходил опять, тряс меня, поздравлял и громко смеялся.
– Ты теперь старший инженер совнархоза! – орал он мне в ухо…
Очнулся я от чьего-то прикосновения. Был уже вечер. Из леса выползли длинные тени и пили из реки. У моих ног горел костер. Дым от него уходил в лес, и казалось, что деревья стоят по колено в воде.
Возле меня сидела Катя и гладила мои волосы.
Она не видела, что я проснулся. Ледяная принцесса была в купальном костюме. Волосы, собранные в пушистый жгут, лежали на смуглой спине.
Катя смотрела куда-то поверх деревьев. Там на огромной высоте шел самолет. Он шел среди черного неба и россыпи звезд, освещенный солнцем, сияющий, как кусочек расплавленного золота. Сзади него хвостом кометы тянулась багровая полоса. Тьма гналась за самолетом, пожирая светящийся след, а он, смеясь, уходил все выше и выше, неся солнце на крыльях.
Лицо у Ледяной принцессы было печальное и умное. Я никогда не видел у женщин таких лиц… Они всегда играют.
– Ты откуда взялась?
Катя вздрогнула и обернулась ко мне.
– Помнишь, как у Гомера? Одиссея выбросили на берег волны, и его нашла Навсикая…
– Неправда. Он уехал к своей жене.
– Да, – сказала грустно Катя. – У тебя всегда по истории было «отлично».
Я потянулся к своему белью.
– Уходишь?
– Да.
– А может, покупаемся немного?..
– Нет.
Я молча оделся. Белье было влажным и мятым. Катя сидела ко мне спиной.
– До свидания! – сказал я.
– Подожди, Гена…
Она встала рядом и попыталась заглянуть мне в глаза. Она была слишком маленькой для этого. Ее лоб едва доставал до моего подбородка.
– Послушай, Гена… Давай завтра уедем с тобой… с утра. На целый день… далеко-далеко… Чтобы одни мы… понимаешь, одни мы. Солнце, песок, вода и мы… и чайки…
– В наших местах нет чаек.
– Я тебе напеку картошки… Знаешь, как я умею вкусно печь картошку!.. Мы будем купаться, и ты мне прочтешь какую-нибудь книжку. Ведь за целый день можно прочесть книжку? А потом мы пойдем босиком по полям, по росе… под луной. Завтра должна быть очень красивая луна…
– Да-да… Все это хорошо. Но что скажет твой муж?
У нее задрожали губы. Она быстро схватила платье и туфли и пошла по тропинке вдоль реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51