В усинках, словно слезы, запутались прозрачные капли. Небо было светло-серым, без единой звездочки. Только по-прежнему на краю света мерцал костер.
Летающая борона

Когда президент вошел, мы с Кимом пили чай, оставшийся от завтрака Ивана-да-Марьи.
– Привет алхимикам! – сказал Егор Егорыч. – Скоро золото научитесь делать?
– Пока только умеем от него избавляться.
– И то дело…
Президент мялся. Мне сразу стало ясно, что он пришел просить взаймы.
– Не пособите, хлопцы? Конуру перестраиваю. К молодоженам еще двое просятся. Хорошие ребята, из лесотехнического…
Если бы Егор Егорыч требовал квартирную плату нахально, я бы, конечно, не дал, так как у нас с Кимом оставалось всего двадцать рублей. Но президент краснел, что-то мямлил; видно, ему было очень стыдно просить. А я не выношу, когда люди стесняются.
– Ким, – сказал я, – дай десятку.
– Зачем? – спросил капитан, не поднимая головы от книги.
– Егор Егорыч расширяется.
– Ну и пусть расширяется, – ответил Ким спокойно.
– Да вы не беспокойтесь, ребята! – замахал руками хозяин. – На нет и спроса нет! В другой раз как-нибудь. – Егор Егорыч, пятясь, открыл задом дверь и вышел.
Минут пять мы сидели молча.
– Свинья ты, Ким!
– Это почему же? – удивился капитан.
– Умеешь унизить человека.
– Этот вымогатель-то – человек?
– Как тебе не стыдно! Таких хозяев, как Егор Егорыч, поискать! За квартиру почти не платим, свет жжем сколько влезет!
По длинному лицу Кима скользнуло подобие улыбки.
– Индюк ты ощипанный! «За квартиру не платим»… – Капитан «Летучего Голландца» взял ручку. – Сколько он у тебя в этом месяце занял?
– Ну, пять.
– У меня семь с полтиной. У Кобзикова шесть. Что получается? Восемнадцать и пять десятых? Теперь, ты ему два дня помогал рыть? Помогал. Работник из тебя плевый, но, допустим, два с полтиной в день ты заработал. На мерине бревна три раза привозил? Любой дурак взял бы с него по трояку. Я ему электропроводку делал и воду подводил. За коммунальные услуги не менее десятки. Приплюсуй еще десятку, которую ты ему чуть было не отдал.
– Сминусуй стоимость петуха, которого мы чуть было не съели.
Но Ким всегда был неуязвим для иронии.
– Для нашей клетки это неплохо?! Если помножить эту сумму на число квартир, то получится около четырехсот рублей. Заработок профессора! Таких хозяев действительно поискать.
– Если возвысить эту сумму в квадрат, то можно достигнуть еще более поразительных результатов.
– А ты смог бы?
– Получше тебя.
– По-моему, это для тебя непосильная задача.
– А сам-то? Двух слов связать не можешь. Ванек!
– А по харе не хочешь?
– Хочу.
– Ну, иди, я тебе дам.
– Иди ты. Уж это у меня лучше получится.
– Индюк ощипанный! Ему перышки выдергивают, а он еще и благодарит.
– А ты свинья неблагодарная!
– А ты пес-подхалим. Сенбернар!
– Повтори!
– Сенбернар!
Я швырнул ботинок, но промахнулся. Ким запустил в меня подушкой. Полетел пух. Мы кинулись друг на друга.
– Болваны! – заревел Вацлав Кобзиков, бросаясь грудью на только что вычищенный и отутюженный костюм. – С ума посходили? Два часа чистил, и опять чисть? Мумии египетского фараона!
На днях греку его рок опять подстроил гадость. Видно, он все же подслушал наш разговор в ресторане. В самый разгар поисков дочери министра рок напустил на Кобзикова вирусный грипп. Врач под страхом вечной глухоты и менингита запретил Вацлаву появляться на улице в течение недели.
Два дня Вацлав метался по комнате, как тигр, пойманный в ловушку в тот самый момент, когда он уже настигал трепетную лань. Потом грек смирился. Он попросил у меня стопку бумаги, химический карандаш, копирку и уединился в уголке. Я, грешным делом, подумал, что Кобзиков засел за диплом, но через два часа Вацлав попросил меня расклеить на остановках городского транспорта объявление следующего содержания:
При этом ветврач сказал:
– Если Магомет не может прийти к горе по причине вирусного гриппа, то гора придет к нему сама.
– Чепуха, – сказал я, прочитав это объявление. – Ничего не ясно: где потерял, что потерял и кто потерял. И потом, может быть уже год никто ничего не терял.
– Ты не знаешь женщин, – усмехнулся грек. – Они страшные растеряхи. А психология? Ты не знаешь психологии женщин. Даже если женщина ничего не потеряла, она все равно придет посмотреть.
Сейчас Вацлав готовился к приему первой посетительницы. Он проспал и теперь в одних трусах метался по комнате, одновременно бреясь, выдавливая прыщи и гладя костюм. С минуты на минуту могла войти девушка с остреньким носиком и сказать: «Я потеряла сумочку. Мой папа – министр».
Раздался стук в дверь.
– Это ко мне! Не пускайте! – пискнул грек и юркнул за шкаф.
Вошла Тина. Она с удивлением осмотрела комнату.
– Мальчишки! Что случилось? Вы похожи на петухов.
– Подсчитываем чужие доходы, – пробурчал я,
– Чьи?
– Егор Егорыча.
Тина улыбнулась:
– Ну, какие у него доходы…
– Четыреста рублей в месяц, вот какие, – ответил капитан, косясь на меня.
– Четыреста? – Тина заинтересовалась. – Откуда же? Он ведь бедно живет. Мне его иногда жалко становится.
– Вот-вот. Жалость – его основной капитал. Не удивлюсь, если у этого кровопийцы на книжке тысчонок пять окажется.
Тина вздохнула.
– Нам бы с тобой, Кимочка, эти деньги, мы бы купили сервант. Я сегодня видела в комиссионном. Чешский. Прелесть!
– Только серванта и не хватало, – пробурчал капитан. – Ну, хватит болтать! За работу!
– Работа… Работа… Работа… Мы когда-нибудь пойдем в театр? Сейчас как раз приехал московский. А, капитан?
– Восемьсот на тридцать пять и плюс восемнадцать, – пробормотал Ким в ответ.
От Тины шел едва уловимый запах не то сирени, не то ландышей, и я никак не мог сосредоточиться. Сегодня Тина выглядела особенно элегантно. На ней был отлично выглаженный, без единой складки кремовый костюм, облегавший ее фигуру, и белые босоножки на каблучках-иголочках. Мне редко приходилось видеть такую красивую фигуру, как у Тины. Маленькие покатые плечи, тонкая талия, стройные длинные ноги в золотом пушке и стянутые на затылке в тугой узел огненные волосы. Издали в Кимову невесту можно было влюбиться с первого взгляда, но вблизи поражало ее лицо. Оно имело своеобразное выражение и в первый момент действовало странно – отталкивая и притягивая одновременно. Это было плоское, величественное, изъеденное временем лицо языческой богини, простоявшей на степном кургане тысячи лет. Первое время я не мог смотреть на нее без содрогания, но потом привык и даже стал находить не лишенным своеобразной красоты, красоты, которой поражают нас неожиданно встречающиеся посреди цветущей степи голые одинокие утесы. Может быть, поэтому мы стали с Тиной друзьями.
Дело в том, что у меня была целая теория, по которой считалось, что наружность накладывает на духовный мир человека отпечаток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51