– А ты бы очень этого хотел, а, пай-мальчик?
Мы сидели в бистро на улице Турвиль, неподалеку от Дома инвалидов, и я целовал ей руки, тянулся к губам, обезумев от любви и желания. Услышав такой вопрос, я часто закивал.
– Ладно, в тот день, когда ты туда переедешь, мы как следует отпразднуем новоселье, – пообещала она.
И выполнила обещание. Во второй раз она лежала в моих объятиях – теперь при свете дня, щедро льющемся через широкое окно в потолке, откуда голуби созерцали нас, голых, крепко обнявшихся на матрасе без простыни – с него только что сняли пластиковый чехол, доставив на грузовике из «Самаритен». От стен пахло свежей краской. Тело ее было таким же хрупким, таким же красивым и стройным, каким я его запомнил: узкую талию я мог бы, казалось, обхватить двумя ладонями. На треугольнике внизу живота, под не слишком густыми волосами, кожа была чуть светлее, чем на упругом животе и бедрах, отливающих оливковым. От тела исходил тонкий аромат, который делался более густым в мягких впадинах голых подмышек, а также за ушами и рядом с маленькой влажной вульвой. Я любовался ногами с высоким подъемом, где сквозь кожу проступали голубые жилки, и с нежностью воображал, как спокойно течет по ним кровь. Она позволяла себя ласкать, но, как и в прошлый раз, оставалась совершенно безучастной и молча слушала, то изображая жадное внимание, то делая вид, будто поглощена какими-то своими мыслями, мои горячие, торопливые слова, которые я нашептывал ей на ухо или выдыхал в губы, пытаясь их разжать.
– Только сделай так, чтобы я кончила первой, – прошептала она, и в тоне ее прозвучал приказ. – Ртом. Тогда потом тебе будет легче. А сам не спеши. Мне нравится чувствовать, как в меня изливается семя.
Она говорила совершенно спокойным тоном и была похожа не на девушку, лежащую с любовником в постели, а на врача, который безучастно дает технические инструкции. Но мне не было до этого дела, впервые за последние годы меня посетило настоящее счастье, а пожалуй, и впервые в жизни. «Я никогда не смогу сполна отблагодарить тебя за это, скверная девчонка». Я долго не отрывал губ от ее напряженной вульвы, и волосы на лобке щекотали мне нос, я работал языком неутомимо, нежно, пока не почувствовал, как она содрогнулась, – потом трепет пробежал по животу и по ногам.
– Теперь ты, – прошептала она все тем же властным тоном.
И на сей раз мне было нелегко – слишком тесно. Она извивалась, сопротивлялась, стонала, пока я добивался своего. Я чувствовал, как мой член словно переламывается у нее внутри – в узком пульсирующем пространстве, которое его заглотило. Но это была восхитительная боль, помрачение рассудка и лихорадочное, мерцающее погружение в бездну. И я почти мгновенно изверг семя.
– Слишком быстро, – упрекнула мадам Арну, взъерошив мне волосы. – Ты должен научиться действовать медленнее, если хочешь доставить мне удовольствие.
– Я научусь всему, чему ты хочешь, партизанка, только теперь замолчи и поцелуй меня.
В тот же день, когда мы прощались, она пригласила меня на ужин, пообещав познакомить с мужем. Мы выпили по рюмке у них дома – в красивой квартире в Пасси, имевшей неожиданно буржуазный вид: бархатные портьеры, мягкие ковры, антикварная мебель, фарфоровые статуэтки на столиках, гравюры Гаварни и Домье с фривольными сценами. Ужинать мы отправились в бистро, расположенное неподалеку, где фирменным блюдом, по словам дипломата, был coq au vin. На десерт он предложил нам tarte tatin.
Месье Робер Арну носил очки с толстыми стеклами, он был низкого роста, лысый, с маленькими усиками, которые шевелились при каждом слове. На вид он казался по крайней мере вдвое старше жены. С ней он держал себя с подчеркнутой учтивостью: предупредительно отодвигал стул, помогал снять плащ. Весь вечер он неусыпно следил, чтобы бокал у нее не пустовал, и тотчас подносил хлебницу, если ей требовался хлеб. Я бы не назвал его симпатичным, скорее надменным и суховатым, но он и вправду производил впечатление очень образованного человека и рассуждал с большим знанием дела о Кубе и Латинской Америке. Его испанский звучал безупречно, и только по совсем легкому акценту угадывалось, что он долго работал в Карибских странах. На самом деле он не входил в состав французского представительства при ЮНЕСКО, Министерство иностранных дел назначило его советником и руководителем кабинета генерального директора Рене Майо, товарища Жан-Поля Сартра и Раймона Арона по Эколь Нормаль. О Майо, кстати, говорили, что он «скромный гений». Я несколько раз видел его, и всегда в сопровождении лысого, косоглазого человечка, который и оказался мужем мадам Арну. Когда я сообщил Роберу Арну, что работаю внештатным переводчиком в испанском отделе, он предложил похлопотать за меня перед Шарнезом, по его аттестации, «прекрасным человеком». Потом поинтересовался моим мнением о событиях в Перу, и я ответил, что давно не получал никаких известий из Лимы.
– Хотя что тут говорить! Все эти партизанские отряды в сельве, – начал он, презрительно пожимая плечами, – нападения на фермы, стычки с полицейскими… Нелепость! Особенно в Перу – одной из немногих латиноамериканских стран, где действительно пытаются строить демократическое общество.
Ага, значит, повстанцы из МИРа уже перешли к боевым действиям.
– Ты должна немедленно бросить этого господина и выйти замуж за меня, – сказал я чилийке при нашей следующей встрече. – Надеюсь, ты не станешь утверждать, что влюбилась в этого Мафусаила, который годится тебе в дедушки, к тому же уродливого как черт…
– Еще один клеветнический выпад против моего мужа, и ты никогда больше меня не увидишь, – пригрозила она и, в очередной раз продемонстрировав удивительную способность к мгновенным переменам, засмеялась: – Он что, и вправду кажется таким старым рядом со мной?
Этот наш второй медовый месяц закончился вскоре после описанного ужина, потому что, едва я перебрался на новую квартиру рядом с Военной школой, как господин Шарнез возобновил со мной контракт. И мой рабочий день не позволял нам видеться так же часто, как прежде: иногда мы встречались в обеденный перерыв, когда у меня было полтора часа свободного времени – с часа до половины третьего, – и я, вместо того чтобы подняться в ресторан ЮНЕСКО, шел с ней в бистро есть сэндвичи. Иногда мы встречались вечером, если ей под тем или иным предлогом удавалось отделаться от месье Арну и улизнуть из дома, и мы шли в кино. Взявшись за руки, сидели в темном зале, и я целовал ее. «Tu m'embetes, – шлифовала она свой французский. – Je veux voir le film, grosse b?te». Она делала большие успехи в языке Монтеня и болтала без малейшего смущения. Синтаксические и фонетические ошибки звучали в ее устах забавно и мило – и даже добавляли ей очарования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101