Лучше расскажи мне про нее.
Поужинав, мы пили кофе у них дома и старались говорить потише, чтобы не мешать Симону, который сидел в соседней комнате, служившей ему кабинетом, и готовил доклад для завтрашнего семинара. Илаль уже давно отправился спать.
– Старая история, – ответил я. – Мне никогда и никому не случалось ее рассказывать. Знаешь, а вот тебе, Элена, пожалуй, расскажу. Чтобы отвлечь тебя от мыслей о том, как они с Илалем на самом деле общались.
И я рассказал. Все от начала до конца. О том, как в моем далеком детстве две девочки, Люси и Лили, появились в Мирафлоресе, выдавая себя за чилиек, и переполошили наш тихий и спокойный мирок. А завершил описанием последней ночи в Токио – самой прекрасной ночи любви, какую мне довелось испытать в жизни и которую прервало жуткое видение – господин Фукуда сидит в темном углу спальни, наблюдает за нами сквозь черные очки, запустив руки в ширинку. Не помню, как долго я говорил. Не знаю, в какой момент появился Симон, сел рядом с Эленой и, не проронив ни слова, стал внимательно слушать. Не знаю, когда именно у меня из глаз потекли слезы и я, устыдившись столь откровенного проявления чувств, умолк. И долго не мог успокоиться. Пока я бормотал какие-то извинения, Симон встал и сходил за бутылкой вина.
– Ничего другого у меня нет, только вино, к тому же очень дешевое божоле, – стал оправдываться он, хлопнув меня по плечу. – Хотя в случаях, подобных нынешнему, требуется напиток поблагороднее.
– Именно! Виски, водка, ром или коньяк! – отозвалась Элена. – Это не дом, а какое-то недоразумение! У нас никогда не бывает того, что должно быть в любом порядочном доме. Мы никудышные хозяева, Рикардо.
– Прости, Симон, я погубил твой завтрашний доклад.
– Это куда интереснее моего доклада, – возразил он. – Кроме того, прозвище «пай-мальчик» ужасно тебе подходит. Не в уничижительном смысле, а в буквальном, прямом. Ты именно пай-мальчик, пусть оно тебе и не по душе, mon vieux.
– Знаешь, а ведь это прекраснейшая история про любовь! – воскликнула Элена, глядя на меня в изумлении. – Потому что на самом деле это именно история про любовь. Чудесная! А вот этот унылый бельгиец никогда меня так не любил. Ей просто здорово повезло.
– Хотел бы я познакомиться с твоей Матой Хари, – заметил Симон.
– Только через мой труп, – грозно повернулась к нему Элена и дернула мужа за бороду. – У тебя есть ее фотографии, Рикардо? Покажешь?
– Нет ни одной. Насколько помню, мы ни разу не снимались вместе.
– Прошу тебя, в следующий раз поговори с ней, – взмолилась Элена. – Эта история не может так закончиться. А то получается, что телефон все звонит и звонит – совсем как в худшем из фильмов Хичкока.
– Кроме того, – понизил голос Симон, – надо все-таки спросить у нее, вправду ли Илаль разговаривал с ней.
– Мне ужасно стыдно, что я закатил перед вами истерику, – опять начал я извиняться. – Слезы и так далее…
– Ты, разумеется, ничего не заметил, но ведь и Элена тоже пролила несколько громадных слезинок, – сказал Симон. – Да я и сам бы к вам присоединился, не будь я бельгийцем. Мои еврейские предки меня бы за это не осудили. Но победил во мне все-таки валлонец. Ни один бельгиец никогда не заразится южноамериканской экзальтированностью. Тропические страсти не для нас.
– За скверную девчонку, за эту фантастическую женщину! – подняла рюмку Элена. – Господи, какая же скучная жизнь выпала мне надолго!
Мы выпили целую бутылку вина. Шутки и смех помогли мне немного успокоиться. В последующие дни и недели мои друзья Гравоски ни разу не обмолвились о том, что я им рассказал. Не хотели меня смущать. Между тем я и на самом деле решил непременно ответить, если перуаночка снова позвонит. Пусть хотя бы подтвердит, что в прошлый раз она разговаривала с Илалем. Только ради этого? Нет, не только. С тех пор как я рассказал Элене про свою любовь, вся эта история словно очистилась от груза злобы, ревности, унижений и обид, и я начал нетерпеливо ждать нового звонка, боясь, как бы она не оскорбилась и не отказалась от дальнейших попыток связаться со мной. А еще я чувствовал себя виноватым, но старался оправдаться перед самим собой, твердя, что к старому возврата нет. Буду разговаривать с ней как просто знакомый, и моя холодность станет лучшим доказательством того, что я и вправду избавился от пагубной зависимости.
Ожидание оказало целительное влияние на мое душевное состояние. Я работал в ЮНЕСКО, ездил в другие города и страны и между делом вернулся к переводам рассказов Бунина, отшлифовал их, написал небольшую вступительную статью и отправил рукопись своему приятелю Марио Мучнику. «Давно пора, – отозвался он. – А то я уже начал побаиваться, что впаду в старческое слабоумие либо получу атеросклероз – скорее, чем твоего Бунина». Если мне случалось быть дома, когда Илаль смотрел телевизор, потом я читал ему рассказы Бунина. Но, по-моему, переводы не слишком ему нравились, и он слушал скорее из вежливости. А вот романы Жюля Верна вызывали у него полный восторг. За ту осень я успел прочитать ему несколько – по паре глав за вечер. Больше всего ему понравился «Вокруг света за 80 дней» – в некоторых местах он даже подпрыгивал от удовольствия. Хотя любил и роман «Михаил Строгов». Выполняя просьбу Элены, я ни разу не спросил его про давний звонок скверной девчонки, хотя меня распирало от любопытства. За недели и месяцы, прошедшие с того дня, когда он показал мне знаменательную фразу на грифельной доске, никто из нас не заметил даже намека на то, что Илаль может говорить.
Она позвонила через два с половиной месяца. Я стоял под душем, собираясь идти в ЮНЕСКО, когда услышал треньканье телефона, и меня что-то кольнуло: «Это она». Я кинулся в спальню, снял трубку и упал на кровать – мокрый, как был.
– Ну что, опять бросишь трубку, пай-мальчик?
– Как у тебя дела, скверная девчонка?
Последовала пауза, затем я услышал короткий смешок.
– Неужто наконец-то снизошел до ответа? Чему мы обязаны таким чудом, позвольте спросить? Ты сменил гнев на милость? Или все еще ненавидишь меня?
Мне захотелось тотчас прекратить разговор, потому что я уловил в ее тоне не только насмешку, но и победные нотки.
– Зачем ты звонишь? – спросил я. – Зачем ты столько раз мне звонила?
– Нам нужно поговорить, – сказала она уже совсем другим голосом.
– Где ты?
– Здесь, в Париже, не так давно приехала. Мы можем встретиться хотя бы ненадолго?
Я похолодел. Поскольку пребывал в полной уверенности, что она по-прежнему в Токио или какой-нибудь другой далекой стране и никогда больше не сунет нос во Францию. Узнав, что она рядом и ее можно в любой момент увидеть, я просто растерялся.
– Всего на пару минут, – настаивала она, решив, что мое молчание означает отказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Поужинав, мы пили кофе у них дома и старались говорить потише, чтобы не мешать Симону, который сидел в соседней комнате, служившей ему кабинетом, и готовил доклад для завтрашнего семинара. Илаль уже давно отправился спать.
– Старая история, – ответил я. – Мне никогда и никому не случалось ее рассказывать. Знаешь, а вот тебе, Элена, пожалуй, расскажу. Чтобы отвлечь тебя от мыслей о том, как они с Илалем на самом деле общались.
И я рассказал. Все от начала до конца. О том, как в моем далеком детстве две девочки, Люси и Лили, появились в Мирафлоресе, выдавая себя за чилиек, и переполошили наш тихий и спокойный мирок. А завершил описанием последней ночи в Токио – самой прекрасной ночи любви, какую мне довелось испытать в жизни и которую прервало жуткое видение – господин Фукуда сидит в темном углу спальни, наблюдает за нами сквозь черные очки, запустив руки в ширинку. Не помню, как долго я говорил. Не знаю, в какой момент появился Симон, сел рядом с Эленой и, не проронив ни слова, стал внимательно слушать. Не знаю, когда именно у меня из глаз потекли слезы и я, устыдившись столь откровенного проявления чувств, умолк. И долго не мог успокоиться. Пока я бормотал какие-то извинения, Симон встал и сходил за бутылкой вина.
– Ничего другого у меня нет, только вино, к тому же очень дешевое божоле, – стал оправдываться он, хлопнув меня по плечу. – Хотя в случаях, подобных нынешнему, требуется напиток поблагороднее.
– Именно! Виски, водка, ром или коньяк! – отозвалась Элена. – Это не дом, а какое-то недоразумение! У нас никогда не бывает того, что должно быть в любом порядочном доме. Мы никудышные хозяева, Рикардо.
– Прости, Симон, я погубил твой завтрашний доклад.
– Это куда интереснее моего доклада, – возразил он. – Кроме того, прозвище «пай-мальчик» ужасно тебе подходит. Не в уничижительном смысле, а в буквальном, прямом. Ты именно пай-мальчик, пусть оно тебе и не по душе, mon vieux.
– Знаешь, а ведь это прекраснейшая история про любовь! – воскликнула Элена, глядя на меня в изумлении. – Потому что на самом деле это именно история про любовь. Чудесная! А вот этот унылый бельгиец никогда меня так не любил. Ей просто здорово повезло.
– Хотел бы я познакомиться с твоей Матой Хари, – заметил Симон.
– Только через мой труп, – грозно повернулась к нему Элена и дернула мужа за бороду. – У тебя есть ее фотографии, Рикардо? Покажешь?
– Нет ни одной. Насколько помню, мы ни разу не снимались вместе.
– Прошу тебя, в следующий раз поговори с ней, – взмолилась Элена. – Эта история не может так закончиться. А то получается, что телефон все звонит и звонит – совсем как в худшем из фильмов Хичкока.
– Кроме того, – понизил голос Симон, – надо все-таки спросить у нее, вправду ли Илаль разговаривал с ней.
– Мне ужасно стыдно, что я закатил перед вами истерику, – опять начал я извиняться. – Слезы и так далее…
– Ты, разумеется, ничего не заметил, но ведь и Элена тоже пролила несколько громадных слезинок, – сказал Симон. – Да я и сам бы к вам присоединился, не будь я бельгийцем. Мои еврейские предки меня бы за это не осудили. Но победил во мне все-таки валлонец. Ни один бельгиец никогда не заразится южноамериканской экзальтированностью. Тропические страсти не для нас.
– За скверную девчонку, за эту фантастическую женщину! – подняла рюмку Элена. – Господи, какая же скучная жизнь выпала мне надолго!
Мы выпили целую бутылку вина. Шутки и смех помогли мне немного успокоиться. В последующие дни и недели мои друзья Гравоски ни разу не обмолвились о том, что я им рассказал. Не хотели меня смущать. Между тем я и на самом деле решил непременно ответить, если перуаночка снова позвонит. Пусть хотя бы подтвердит, что в прошлый раз она разговаривала с Илалем. Только ради этого? Нет, не только. С тех пор как я рассказал Элене про свою любовь, вся эта история словно очистилась от груза злобы, ревности, унижений и обид, и я начал нетерпеливо ждать нового звонка, боясь, как бы она не оскорбилась и не отказалась от дальнейших попыток связаться со мной. А еще я чувствовал себя виноватым, но старался оправдаться перед самим собой, твердя, что к старому возврата нет. Буду разговаривать с ней как просто знакомый, и моя холодность станет лучшим доказательством того, что я и вправду избавился от пагубной зависимости.
Ожидание оказало целительное влияние на мое душевное состояние. Я работал в ЮНЕСКО, ездил в другие города и страны и между делом вернулся к переводам рассказов Бунина, отшлифовал их, написал небольшую вступительную статью и отправил рукопись своему приятелю Марио Мучнику. «Давно пора, – отозвался он. – А то я уже начал побаиваться, что впаду в старческое слабоумие либо получу атеросклероз – скорее, чем твоего Бунина». Если мне случалось быть дома, когда Илаль смотрел телевизор, потом я читал ему рассказы Бунина. Но, по-моему, переводы не слишком ему нравились, и он слушал скорее из вежливости. А вот романы Жюля Верна вызывали у него полный восторг. За ту осень я успел прочитать ему несколько – по паре глав за вечер. Больше всего ему понравился «Вокруг света за 80 дней» – в некоторых местах он даже подпрыгивал от удовольствия. Хотя любил и роман «Михаил Строгов». Выполняя просьбу Элены, я ни разу не спросил его про давний звонок скверной девчонки, хотя меня распирало от любопытства. За недели и месяцы, прошедшие с того дня, когда он показал мне знаменательную фразу на грифельной доске, никто из нас не заметил даже намека на то, что Илаль может говорить.
Она позвонила через два с половиной месяца. Я стоял под душем, собираясь идти в ЮНЕСКО, когда услышал треньканье телефона, и меня что-то кольнуло: «Это она». Я кинулся в спальню, снял трубку и упал на кровать – мокрый, как был.
– Ну что, опять бросишь трубку, пай-мальчик?
– Как у тебя дела, скверная девчонка?
Последовала пауза, затем я услышал короткий смешок.
– Неужто наконец-то снизошел до ответа? Чему мы обязаны таким чудом, позвольте спросить? Ты сменил гнев на милость? Или все еще ненавидишь меня?
Мне захотелось тотчас прекратить разговор, потому что я уловил в ее тоне не только насмешку, но и победные нотки.
– Зачем ты звонишь? – спросил я. – Зачем ты столько раз мне звонила?
– Нам нужно поговорить, – сказала она уже совсем другим голосом.
– Где ты?
– Здесь, в Париже, не так давно приехала. Мы можем встретиться хотя бы ненадолго?
Я похолодел. Поскольку пребывал в полной уверенности, что она по-прежнему в Токио или какой-нибудь другой далекой стране и никогда больше не сунет нос во Францию. Узнав, что она рядом и ее можно в любой момент увидеть, я просто растерялся.
– Всего на пару минут, – настаивала она, решив, что мое молчание означает отказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101