В дальнейшем все зависит только от тебя.
Он ушел, а Красные Мокасины остался в каюте, глядя в пустоту, будто там мог увидеть запечатленную угрозу, будто она была некоей материальной сущностью.
7
Вино, бокал и две капли воска
Даже с закрытыми глазами она все видела, хотя это было не совсем обычное видение. Исчезло тяжелое, затянутое облаками небо, высокая, достигающая коленей трава на вершине холма, печальные силуэты надгробий, таящие извечную загадку.
За две последние недели она очень много узнала. Но это знание породило столько вопросов, что она не успевала находить на них ответы. Она вновь открыла глаза – свои настоящие глаза – и снова могла различать в книге буквы и строчки, видеть которые невозможно, когда вглядываешься в живую природу написанного. Когда погружаешься в смысл написанного.
«То, что видят физические глаза человека, лишь поверхность сущего, его подобие. Но они не способны узреть самого истинного, только свет, им отраженный, скорость движения и угол преломления которого определяют цвет и яркость. Так просто сказать, что молекула вещества состоит из четырех атомов, но совсем другое дело это увидеть, словно ты не человек, а ангел, и понять, что сами атомы из себя представляют.
Моя новая рука чувствует эфирные соответствия природы. Когда я смотрю на камень, я вижу не свет, от него отраженный, и не атомы, его составляющие, но эфирные ферменты, коими атомы оплетены. Возможно, именно поэтому каждый предмет имеет внешний вид, похожий на песок, подпрыгивающий на барабане, в который ударяют, или на едва уловимый звук камертона. Будто предмет есть, и будто его нет. Другой любопытный аспект моего нового зрения заключается в том, что я вижу структуру вещи. Мир предстает гравюрой, созданной Богом с помощью пера и чернил. Я должна заключить, что даже с новой рукой – этой manus oculatus – я не могу воспринимать вещи такими, какими они в действительности являются, но они должны открыться мне посредством цифр, мне известных.
Например, ночью я вижу звезды, хотя облака могут скрывать их от моих бренных, как и все тело, глаз. Они не ярче и не тусклее, а лишь более или менее массивные, окруженные ореолами радуг и волн, которые сплетаются в невообразимые рисунки, но которые тем не менее похожи на рисунки из „Трактата о Свете” Гюйгенса. Созерцая Юпитер, я представляю себе узлы, которыми связаны вместе все его спутники, и представляю Солнце, чья невероятно длинная рука держит в кулаке короля всех планет.
И я вижу malakim, по крайней мере тех, что посещали Креси, а также и меня. Они имеют весьма странную наружность, подобно Юпитеру, они являются частью всеобщей гармонии и существуют отдельно от нее, можно сказать, они системы в себе, и при этом более хаотичные, чем вся природа, и более разнородные. Но вместе с тем я не вижу у них никакой внутренней структуры, никаких исчислений, вложенных в них ангелами. И становится совершенно очевидно, что они не являются сущностями, состоящими из атомов, в их основе – эфир и ферменты, лишенные вещества или содержащие его в самых малых количествах. Те malakim, которые видимы человеческим взором, такие как пламенеющий глаз, сопровождавший Густава, становятся таковыми за счет втягивания в свою пустоту вещества, как, например, человек вдыхает в легкие табачный дым.
Они предложили мне свою помощь и показали, как видеть посредством моей восстановленной руки, они общаются со мной посредством этой руки. То, что они показывают мне, чудесно настолько, что не поддается описанию, но я должна быть очень осторожной, поскольку, несмотря на все происходящее, я все еще боюсь за все это быть проклятой и низвергнутой в ад. Я не могу поверить, что наша Вселенная существует без Бога, как то утверждает „Корай”».
Она еще некоторое время сидела на вершине холма, рассеянно поглаживая настоящей рукой свою новую, такую странную руку, и пыталась понять, какая же из них связана с ее собственным сердцем. Ее новые открытия давали ей такую радость, какую она знала только в детстве. Но радость все же не была абсолютной. Казалось, что-то не так, но что, она не могла определить. Это было похоже на чувство, которое возникает, когда ты даешь человеку то, чего он не заслуживает.
Но даже и такое объяснение не было полным.
И в следующее мгновение она все поняла. Вот если бы ее попросили отгадать чудесную тайну – одну из тех, которую, услышав, ты понимаешь, что способен разгадать, лишь бы было предоставлено для этого несколько минут, – а затем какой-нибудь простак, случившийся рядом, поспешно выскакивает со своими предположениями, и истинный ответ затуманивается и ускользает. И ты чувствуешь себя ограбленным, униженным, оскорбленным. Наконец, разобравшись со своими чувствами, она поняла, насколько глупы все ее терзания. Можно изучать небеса, глядя на них невооруженным глазом, но если телескоп облегчает задачу, глупо от него отказываться.
Она встала, с нижней юбки опала прилипшая жухлая трава. Ее окружали молчаливые надгробия, и плыл в воздухе колокольный звон – звонили колокола близлежащей церкви. Она стояла в нерешительности, не зная, в какую сторону ей пойти. Ее вывел из замешательства веселый свист. Она обернулась и увидела Эркюля д'Аргенсона, поднимающегося к ней на вершину холма.
– А, вот вы где, – выкрикнул он, но ветер отнес в сторону звук его голоса. – Как здесь пахнет цветами!
– Я не вижу здесь цветов, – сказала Адриана, обводя вокруг рукой.
– Просто они уже все отцвели, и ветер унес их лепестки, – ответил д'Аргенсон.
Он подошел уже совсем близко, так что она слышала, как шелестит у него под ногами трава. Его темно-зеленый камзол был наполовину расстегнут, он чувственно, полной грудью вбирал в себя свежий деревенский воздух.
– Мсье, по манере изъясняться я бы сказала, что вы большую часть жизни провели в Версале, но я не помню, чтобы я вас там видела. Хотелось бы мне знать, где еще учат так ловко и искусно вести сладкозвучные речи?
– Представления не имею, о чем это вы. Вы хотите сказать, что вас удивляют мое остроумие и изящество речи?
– Увидеть цветок во мне – это не просто остроумие.
Он засмеялся, грозя ей пальцем. Он подошел совсем близко и остановился.
– Поиграем в придворных?
– Как вы это себе представляете?
Он отступил назад и театральным жестом приложил руку к груди.
– Вы как прекрасный цветок, – сказал он.
– Ах, что вы! – в тон ему ответила Адриана.
– Нет, нет, вы истинный цветок!
– Мне не известно, что значит быть цветком, расскажите и дайте почувствовать это, – продолжила она игру.
– Ваши щечки пылают подобно розам, мадемуазель. А трепетание вашей нежной груди может сравниться лишь с трепетом лепестков лотоса, а все остальное… Отвергая мои восторги, вы лишь еще больше заставляете меня их расточать, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Он ушел, а Красные Мокасины остался в каюте, глядя в пустоту, будто там мог увидеть запечатленную угрозу, будто она была некоей материальной сущностью.
7
Вино, бокал и две капли воска
Даже с закрытыми глазами она все видела, хотя это было не совсем обычное видение. Исчезло тяжелое, затянутое облаками небо, высокая, достигающая коленей трава на вершине холма, печальные силуэты надгробий, таящие извечную загадку.
За две последние недели она очень много узнала. Но это знание породило столько вопросов, что она не успевала находить на них ответы. Она вновь открыла глаза – свои настоящие глаза – и снова могла различать в книге буквы и строчки, видеть которые невозможно, когда вглядываешься в живую природу написанного. Когда погружаешься в смысл написанного.
«То, что видят физические глаза человека, лишь поверхность сущего, его подобие. Но они не способны узреть самого истинного, только свет, им отраженный, скорость движения и угол преломления которого определяют цвет и яркость. Так просто сказать, что молекула вещества состоит из четырех атомов, но совсем другое дело это увидеть, словно ты не человек, а ангел, и понять, что сами атомы из себя представляют.
Моя новая рука чувствует эфирные соответствия природы. Когда я смотрю на камень, я вижу не свет, от него отраженный, и не атомы, его составляющие, но эфирные ферменты, коими атомы оплетены. Возможно, именно поэтому каждый предмет имеет внешний вид, похожий на песок, подпрыгивающий на барабане, в который ударяют, или на едва уловимый звук камертона. Будто предмет есть, и будто его нет. Другой любопытный аспект моего нового зрения заключается в том, что я вижу структуру вещи. Мир предстает гравюрой, созданной Богом с помощью пера и чернил. Я должна заключить, что даже с новой рукой – этой manus oculatus – я не могу воспринимать вещи такими, какими они в действительности являются, но они должны открыться мне посредством цифр, мне известных.
Например, ночью я вижу звезды, хотя облака могут скрывать их от моих бренных, как и все тело, глаз. Они не ярче и не тусклее, а лишь более или менее массивные, окруженные ореолами радуг и волн, которые сплетаются в невообразимые рисунки, но которые тем не менее похожи на рисунки из „Трактата о Свете” Гюйгенса. Созерцая Юпитер, я представляю себе узлы, которыми связаны вместе все его спутники, и представляю Солнце, чья невероятно длинная рука держит в кулаке короля всех планет.
И я вижу malakim, по крайней мере тех, что посещали Креси, а также и меня. Они имеют весьма странную наружность, подобно Юпитеру, они являются частью всеобщей гармонии и существуют отдельно от нее, можно сказать, они системы в себе, и при этом более хаотичные, чем вся природа, и более разнородные. Но вместе с тем я не вижу у них никакой внутренней структуры, никаких исчислений, вложенных в них ангелами. И становится совершенно очевидно, что они не являются сущностями, состоящими из атомов, в их основе – эфир и ферменты, лишенные вещества или содержащие его в самых малых количествах. Те malakim, которые видимы человеческим взором, такие как пламенеющий глаз, сопровождавший Густава, становятся таковыми за счет втягивания в свою пустоту вещества, как, например, человек вдыхает в легкие табачный дым.
Они предложили мне свою помощь и показали, как видеть посредством моей восстановленной руки, они общаются со мной посредством этой руки. То, что они показывают мне, чудесно настолько, что не поддается описанию, но я должна быть очень осторожной, поскольку, несмотря на все происходящее, я все еще боюсь за все это быть проклятой и низвергнутой в ад. Я не могу поверить, что наша Вселенная существует без Бога, как то утверждает „Корай”».
Она еще некоторое время сидела на вершине холма, рассеянно поглаживая настоящей рукой свою новую, такую странную руку, и пыталась понять, какая же из них связана с ее собственным сердцем. Ее новые открытия давали ей такую радость, какую она знала только в детстве. Но радость все же не была абсолютной. Казалось, что-то не так, но что, она не могла определить. Это было похоже на чувство, которое возникает, когда ты даешь человеку то, чего он не заслуживает.
Но даже и такое объяснение не было полным.
И в следующее мгновение она все поняла. Вот если бы ее попросили отгадать чудесную тайну – одну из тех, которую, услышав, ты понимаешь, что способен разгадать, лишь бы было предоставлено для этого несколько минут, – а затем какой-нибудь простак, случившийся рядом, поспешно выскакивает со своими предположениями, и истинный ответ затуманивается и ускользает. И ты чувствуешь себя ограбленным, униженным, оскорбленным. Наконец, разобравшись со своими чувствами, она поняла, насколько глупы все ее терзания. Можно изучать небеса, глядя на них невооруженным глазом, но если телескоп облегчает задачу, глупо от него отказываться.
Она встала, с нижней юбки опала прилипшая жухлая трава. Ее окружали молчаливые надгробия, и плыл в воздухе колокольный звон – звонили колокола близлежащей церкви. Она стояла в нерешительности, не зная, в какую сторону ей пойти. Ее вывел из замешательства веселый свист. Она обернулась и увидела Эркюля д'Аргенсона, поднимающегося к ней на вершину холма.
– А, вот вы где, – выкрикнул он, но ветер отнес в сторону звук его голоса. – Как здесь пахнет цветами!
– Я не вижу здесь цветов, – сказала Адриана, обводя вокруг рукой.
– Просто они уже все отцвели, и ветер унес их лепестки, – ответил д'Аргенсон.
Он подошел уже совсем близко, так что она слышала, как шелестит у него под ногами трава. Его темно-зеленый камзол был наполовину расстегнут, он чувственно, полной грудью вбирал в себя свежий деревенский воздух.
– Мсье, по манере изъясняться я бы сказала, что вы большую часть жизни провели в Версале, но я не помню, чтобы я вас там видела. Хотелось бы мне знать, где еще учат так ловко и искусно вести сладкозвучные речи?
– Представления не имею, о чем это вы. Вы хотите сказать, что вас удивляют мое остроумие и изящество речи?
– Увидеть цветок во мне – это не просто остроумие.
Он засмеялся, грозя ей пальцем. Он подошел совсем близко и остановился.
– Поиграем в придворных?
– Как вы это себе представляете?
Он отступил назад и театральным жестом приложил руку к груди.
– Вы как прекрасный цветок, – сказал он.
– Ах, что вы! – в тон ему ответила Адриана.
– Нет, нет, вы истинный цветок!
– Мне не известно, что значит быть цветком, расскажите и дайте почувствовать это, – продолжила она игру.
– Ваши щечки пылают подобно розам, мадемуазель. А трепетание вашей нежной груди может сравниться лишь с трепетом лепестков лотоса, а все остальное… Отвергая мои восторги, вы лишь еще больше заставляете меня их расточать, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128