При виде чекистов он попытался захлопнуть дверь снова, но было уже поздно.
– У вас имеется ордер?
– Имеется.
Дина поняла, что никакой стрельбы не будет. За не покрытым скатертью дубовым столом, на котором в глиняном умывальном кувшине стояли три дымчато-белые розы на длинных стеблях, сидела – как показалось на первый взгляд – девчонка лет четырнадцати: в козьей шали на щуплых плечах и с золотыми, не пушистыми, но рассыпающимися в прическе волосами, собранными на затылке в узел… Девчонка что-то шила – какой-то маленький непонятный предмет, нет – понятный: это был детский чепчик… Ребенок тоже был в комнате – он спал невдалеке, в приспособленном под кроватку ящике комода… Вот как! Можно было не опасаться, что офицерик даст себя арестовать без звука.
– Сдать оружие!
Офицерик молча положил на стол револьвер – так спокойно, словно и не подписывал одним этим свой смертный приговор.
– Митя… Это – конец?
– Боюсь, что да. Слушайте, мадмуазель, я попросил бы Вас не курить в комнате, где находится ребенок.
– Нежности какие, не сдохнет. Скоро на корню ваше семя давить начнем. – Дина с непонятным для себя волнением следила за выражением лица продолжавшей свое шитье юной женщины: не изменится ли оно, не проступит ли в нем страх, страх от понимания того, что никто не сможет помешать ей, чекисту Дине Ивченко, разрядит маузер в это крошечное существо, бессмысленно раскрывшее на нее мутные голубовато-темные глаза… Дине хотелось этого страха. Лицо той оставалось спокойно; оборвав нитку, она расправила слабыми детскими пальцами готовую оборку. Офицер, презрительно усмехнувшийся на Динину реплику, сидел на краю стола, наблюдая за обыском.
«А если бы разрядить – как бы тогда запела, дрянь?» – Это напоминало прежние времена нахлынувшая ненависть сейчас захлестывала все Динино существо, но от этого было почему-то нестерпимо больно… И, что казалось совсем необъяснимым, было чувство, что в этой боли чем-то повинен Олька…
Олька… В Дининых ушах неожиданно (хотя такое случалось не в первый раз) прозвучал насмешливо плавный московский голос:
«Прежде всего – попытайся выбить его из седла, в котором он пока довольно крепко держится… А как ты думаешь – почему? Потому что он уверен, что под ударом только он… Лиши-ка его этой уверенности – и посмотрим тогда…»
«Арестовать вместе с ним?»
«Не будь дурой – девчонку надо оставить на свободе: даже если она сама не побежит к тем, кто еще остался, она нас все равно на них наведет… Думаешь, эти белоручки не станут пытаться выяснить, что с ней и с младенчиком?.. Соображать же надо! Только не делай от него секрета, что она останется в виде приманочки… Уразумела?»
Как хочется, чтобы эта дрянь перестала корчить из себя принцессу!
– Ну что!
– Ни бумажки… Пусто.
– Ладно. Давай-ка я сама подмахну ордерок – и господину Николаеву придется проследовать с нами… Что же касается мадам с сосунком – то их мы брать не будем, во всяком случае – пока…
– Слушай, Ивченко, – Володька Ананьев выглядел взволнованным. – Твое слово, конечно, решающее, но подумай все-таки, ты не впадаешь в дамские сентименты? Подумай – у нас в руках великолепная возможность развязать ему язык… Какого черта ей не воспользоваться?
Дина краем глаза заметила, что у побледневшего офицера по-мальчишески задрожали губы.
– А такого, Ананьев… Неужели непонятно, что за сегодняшнюю ночь мы, вероятнее всего, не всех заметем? Пусть останется приманкой… Они непременно клюнут… Даже если заметят, что стережем… Особенно если заметят. А потом, само собой, заберем… Еще бы не забрать. Просто вместо одной возможности у нас появляются две… – Дина говорила твердо отчеканивая слова.
– Ну ты даешь, Ивченко! Не зря тебе абардышевское место доверили – его школа!
– Потому и доверили. Остаешься стеречь – с Климовым и Белкиным: ты в квартире, они – во дворе. Само собой, если мадам вдруг захочет кого навестить, ни в коем случае не задерживать – пусть идет… Вряд ли захочет, конечно. Сами придут… Давать войти в квартиру… Инструкции ясны? Поехали.
– Tout ira bien, ne t'inquinte pas, cheri, – негромко произнесла Мари, глядя в глаза Мите.
«Ближе к повороту на Гороховую – попытаюсь выскочить из автомобиля и в подворотню у аптеки – темно… Если хоть кто-нибудь не арестован, через час я буду вооружен, и тогда… тогда можно попытаться их вырвать… Если меня убьют при попытке выпрыгнуть – по крайней мере Мари с ребенком не будет угрожать то, что их возьмут, чтобы шантажировать меня… Может быть, тогда их вообще не возьмут – потеряет смысл…»
45
«Тов. Уншлихту И. С. от комиссара Ивченко Д. Докладная. Арестованный по делу Таганцева Николаев Д. В. убит при попытке к бегству по пути следования на Гороховую. 4 авг. 1921».
46
Было слышно, как заводили мотор, потом в ночной темноте замолк грохот автомобиля, увозившего Николаева.
Ананьев уселся у стола и начал сворачивать самокрутку.
Послышался похожий на писк плач. Женщина подошла и наклонилась над ящиком, распеленывая почти незаметного в груде белья ребенка. Движения ее были автоматически размеренны, лицо – неподвижно.
Забота об этом ребенке была уже бессмысленна, он был обречен – в лучшем случае на приют, где не заживались и постарше… В лучшем случае. Пусть. Так и надо – с их детьми, с их женами…
Это была тайна, которую Ананьев под дулом маузера оставил бы при себе: самый сильный испуг в его карьере чекиста был связан с ребенком.
С этого дня прошло полтора года, но январский этот слякотный день стоял в памяти во всех подробностях, как будто от него Ананьева отделяло не больше нескольких дней.
Добивали Национальный центр… Да, это были последние дни НЦ.
Девочка лет десяти, появившаяся в дверях черного хода явочной квартиры, была темноволоса и одета в белую цигейковую шубку. Володька тут же сообразил, что эта девчонка – та самая, которая как-то непонятно мелькала уже в двух или в трех доносах агентов… Большой, неребячий испуг в лице отшатнувшейся назад девочки подтвердил его догадку.
Это было детское, какое-то даже слишком детское лицо, обрамленное спадающими из-под белой шапочки прямыми волосами цвета корицы – детскими были слишком большие глаза, неопределившаяся форма носа и капризный рот; это лицо казалось лицом семилетней, хотя девочке было не меньше десяти…
«А не дочь ли она того инженера, с которым зря проваландались в апреле?! – неожиданно вспыхнуло в мозгу Ананьева, уже вступившего на лестницу навстречу в испуге отшатнувшемуся ребенку. – Той было как раз столько…»
Выражение лица девочки неожиданно изменилось: страх исчез… Нет, изменилось не выражение – изменилось, нет, начало стремительно и страшно меняться само лицо … Холодная, жестокая твердость проступила в его чертах – куда-то как будто пропали и шапочка с меховыми помпонами, и распущенные пряди, оставалось только это лицо – беспощадная уверенность прищурившихся глаз, и где-то в другом мире, бесконечно далеко – медленно поднимающаяся маленькая рука с револьвером…
Володьке казалось, что эта рука поднималась вечность… Дуло искало верного прицела – а он не мог пошевелиться… Кошмар этого лица прервала обжигающая боль в боку… Второй выстрел прошел почти под сердцем – сгустившаяся темнота скрыла лицо девочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– У вас имеется ордер?
– Имеется.
Дина поняла, что никакой стрельбы не будет. За не покрытым скатертью дубовым столом, на котором в глиняном умывальном кувшине стояли три дымчато-белые розы на длинных стеблях, сидела – как показалось на первый взгляд – девчонка лет четырнадцати: в козьей шали на щуплых плечах и с золотыми, не пушистыми, но рассыпающимися в прическе волосами, собранными на затылке в узел… Девчонка что-то шила – какой-то маленький непонятный предмет, нет – понятный: это был детский чепчик… Ребенок тоже был в комнате – он спал невдалеке, в приспособленном под кроватку ящике комода… Вот как! Можно было не опасаться, что офицерик даст себя арестовать без звука.
– Сдать оружие!
Офицерик молча положил на стол револьвер – так спокойно, словно и не подписывал одним этим свой смертный приговор.
– Митя… Это – конец?
– Боюсь, что да. Слушайте, мадмуазель, я попросил бы Вас не курить в комнате, где находится ребенок.
– Нежности какие, не сдохнет. Скоро на корню ваше семя давить начнем. – Дина с непонятным для себя волнением следила за выражением лица продолжавшей свое шитье юной женщины: не изменится ли оно, не проступит ли в нем страх, страх от понимания того, что никто не сможет помешать ей, чекисту Дине Ивченко, разрядит маузер в это крошечное существо, бессмысленно раскрывшее на нее мутные голубовато-темные глаза… Дине хотелось этого страха. Лицо той оставалось спокойно; оборвав нитку, она расправила слабыми детскими пальцами готовую оборку. Офицер, презрительно усмехнувшийся на Динину реплику, сидел на краю стола, наблюдая за обыском.
«А если бы разрядить – как бы тогда запела, дрянь?» – Это напоминало прежние времена нахлынувшая ненависть сейчас захлестывала все Динино существо, но от этого было почему-то нестерпимо больно… И, что казалось совсем необъяснимым, было чувство, что в этой боли чем-то повинен Олька…
Олька… В Дининых ушах неожиданно (хотя такое случалось не в первый раз) прозвучал насмешливо плавный московский голос:
«Прежде всего – попытайся выбить его из седла, в котором он пока довольно крепко держится… А как ты думаешь – почему? Потому что он уверен, что под ударом только он… Лиши-ка его этой уверенности – и посмотрим тогда…»
«Арестовать вместе с ним?»
«Не будь дурой – девчонку надо оставить на свободе: даже если она сама не побежит к тем, кто еще остался, она нас все равно на них наведет… Думаешь, эти белоручки не станут пытаться выяснить, что с ней и с младенчиком?.. Соображать же надо! Только не делай от него секрета, что она останется в виде приманочки… Уразумела?»
Как хочется, чтобы эта дрянь перестала корчить из себя принцессу!
– Ну что!
– Ни бумажки… Пусто.
– Ладно. Давай-ка я сама подмахну ордерок – и господину Николаеву придется проследовать с нами… Что же касается мадам с сосунком – то их мы брать не будем, во всяком случае – пока…
– Слушай, Ивченко, – Володька Ананьев выглядел взволнованным. – Твое слово, конечно, решающее, но подумай все-таки, ты не впадаешь в дамские сентименты? Подумай – у нас в руках великолепная возможность развязать ему язык… Какого черта ей не воспользоваться?
Дина краем глаза заметила, что у побледневшего офицера по-мальчишески задрожали губы.
– А такого, Ананьев… Неужели непонятно, что за сегодняшнюю ночь мы, вероятнее всего, не всех заметем? Пусть останется приманкой… Они непременно клюнут… Даже если заметят, что стережем… Особенно если заметят. А потом, само собой, заберем… Еще бы не забрать. Просто вместо одной возможности у нас появляются две… – Дина говорила твердо отчеканивая слова.
– Ну ты даешь, Ивченко! Не зря тебе абардышевское место доверили – его школа!
– Потому и доверили. Остаешься стеречь – с Климовым и Белкиным: ты в квартире, они – во дворе. Само собой, если мадам вдруг захочет кого навестить, ни в коем случае не задерживать – пусть идет… Вряд ли захочет, конечно. Сами придут… Давать войти в квартиру… Инструкции ясны? Поехали.
– Tout ira bien, ne t'inquinte pas, cheri, – негромко произнесла Мари, глядя в глаза Мите.
«Ближе к повороту на Гороховую – попытаюсь выскочить из автомобиля и в подворотню у аптеки – темно… Если хоть кто-нибудь не арестован, через час я буду вооружен, и тогда… тогда можно попытаться их вырвать… Если меня убьют при попытке выпрыгнуть – по крайней мере Мари с ребенком не будет угрожать то, что их возьмут, чтобы шантажировать меня… Может быть, тогда их вообще не возьмут – потеряет смысл…»
45
«Тов. Уншлихту И. С. от комиссара Ивченко Д. Докладная. Арестованный по делу Таганцева Николаев Д. В. убит при попытке к бегству по пути следования на Гороховую. 4 авг. 1921».
46
Было слышно, как заводили мотор, потом в ночной темноте замолк грохот автомобиля, увозившего Николаева.
Ананьев уселся у стола и начал сворачивать самокрутку.
Послышался похожий на писк плач. Женщина подошла и наклонилась над ящиком, распеленывая почти незаметного в груде белья ребенка. Движения ее были автоматически размеренны, лицо – неподвижно.
Забота об этом ребенке была уже бессмысленна, он был обречен – в лучшем случае на приют, где не заживались и постарше… В лучшем случае. Пусть. Так и надо – с их детьми, с их женами…
Это была тайна, которую Ананьев под дулом маузера оставил бы при себе: самый сильный испуг в его карьере чекиста был связан с ребенком.
С этого дня прошло полтора года, но январский этот слякотный день стоял в памяти во всех подробностях, как будто от него Ананьева отделяло не больше нескольких дней.
Добивали Национальный центр… Да, это были последние дни НЦ.
Девочка лет десяти, появившаяся в дверях черного хода явочной квартиры, была темноволоса и одета в белую цигейковую шубку. Володька тут же сообразил, что эта девчонка – та самая, которая как-то непонятно мелькала уже в двух или в трех доносах агентов… Большой, неребячий испуг в лице отшатнувшейся назад девочки подтвердил его догадку.
Это было детское, какое-то даже слишком детское лицо, обрамленное спадающими из-под белой шапочки прямыми волосами цвета корицы – детскими были слишком большие глаза, неопределившаяся форма носа и капризный рот; это лицо казалось лицом семилетней, хотя девочке было не меньше десяти…
«А не дочь ли она того инженера, с которым зря проваландались в апреле?! – неожиданно вспыхнуло в мозгу Ананьева, уже вступившего на лестницу навстречу в испуге отшатнувшемуся ребенку. – Той было как раз столько…»
Выражение лица девочки неожиданно изменилось: страх исчез… Нет, изменилось не выражение – изменилось, нет, начало стремительно и страшно меняться само лицо … Холодная, жестокая твердость проступила в его чертах – куда-то как будто пропали и шапочка с меховыми помпонами, и распущенные пряди, оставалось только это лицо – беспощадная уверенность прищурившихся глаз, и где-то в другом мире, бесконечно далеко – медленно поднимающаяся маленькая рука с револьвером…
Володьке казалось, что эта рука поднималась вечность… Дуло искало верного прицела – а он не мог пошевелиться… Кошмар этого лица прервала обжигающая боль в боку… Второй выстрел прошел почти под сердцем – сгустившаяся темнота скрыла лицо девочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122