– Смотря на чей вкус, – справляясь со смущением, ответил молодой и блестящий морской офицер, отводя все же взгляд от скользнувшего в Жениных глазах золотистого огонька. – Руки.
Усмехнувшись, Женя сделал движение, которое при большом желании можно было принять за поднятие рук.
Видимо решивший этим удовлетвориться, Владимиров, не опуская нагана, провел по Жениным карманам рукой.
– Нету.
– Естественно, нету – я не мальчишка, чтобы таскать при себе подобные доказательства.
– Это все – с собой, что ли? – спросил один из чекистов, сгребая бумаги на столе.
– Не здесь же смотреть – некогда!
– Долго возитесь! – произнес немолодой грузный чекист, появившись в проеме распахнутой двери.
«Пожалуй, что мое несопротивление их сбило… И однако же я не испытываю особенного желания принимать любезное приглашение… надобно в тактичной форме его отклонить… Как бы это так сделать, чтобы гости не обиделись… Первый шаг выигран – руки свободны… При выходе к автомобилю? Глупо – слишком открытое место, тут верное „при попытке“… Хотя нет – хуже, просто поймают… Один и безоружен. Не вариант… А если действовать по примеру благородного Гектора в бою с тупицей Ахиллом? Пожалуй – в этом единственный шанс – я знаю Дом… По лесенке в кухню можно идти только в ряд… Вдобавок – она вьется… Один пройдет впереди и минует закоулок, в котором есть вторая дверь в чулан, минует прежде, чем я с ним поравняюсь, – остальные в этот момент будут еще на лесенке… Не пожив самому в Доме, ни за что не сообразишь, что из чулана может быть спуск в подвал банка… Запор на двери есть – его хватит на ту пару минут, чтобы подвалить какую-нибудь дрянь потяжелее – благо дверь обита железом, если Ефим его не содрал, как собирался… Как нарочно, все продумано до мелочей – вариант для бездарностей. Однако не будем слишком разборчивы».
– А книги брать?
– Ох, черт, надо бы, но… Ладно, пока можно опечатать.
– Скажите, г-н мичман, – Женя, выходя в коридор, с брезгливым любопытством обратился к морскому офицеру. – Вы действительно из Владимировых?
– Да, разумеется.
– Жаль. Впрочем, это неважно, – Женя рассмеялся, чувствуя в теле гармонически звериную собранность нервов и мышц, которой хватило бы на десяток побегов…
Осознание провала заговора придет потом – сейчас ему не место, сейчас оно может только помешать…
Женя вздрогнул: дверь загораживало какое-то белеющее в темноте пятно.
На мгновение как будто бы сделалось светлее – явственно выступило обрамленное двумя десятками блестяще черных кос длинноглазое лицо девочки, облаченной в окаймленный золотом белый лен… На воздетых в запрещающем жесте тонких руках горели золотые браслеты с перетекающими узорами древних знаков…
Неферт!
Напоминая белоснежный цветок лотоса и гибкую черную змейку, девочка преграждала путь к спасению; лицо ее расплывалось, более четко выступали из тьмы поднятые гибкие руки.
ГОСПОДИ, КАК ЖЕ Я НЕ ПОНЯЛ ЭТОГО СРАЗУ?
Белое облако растаяло.
Не изменившись в лице, Женя прошел мимо двери.
…На улице шел дождь. Уже садясь в автомобиль, Женя успел краем глаза заметить князя Ухтомского, выходящего из подъезда в сопровождении нескольких человек, одетых в заблестевшие от воды кожанки. Вдоль тротуара стояло еще три автомобиля.
51
– Чернецкой… Год рождения – девятьсот первый… Бывший дворянин… Мне думается, Уншлихт, начать надо с него… Есть сведения, что он был в Добровольческой… И очень молод.
– Есть и моложе.
– Что они знают, сопляки? Выжать из них легче, но нечего…
– С Чернецкого так с Чернецкого…
52
– Садитесь.
Светловолосый плотный человек средних лет – вид простоватый, даже плебейский, но это не русский вариант плебея. От второго – высокого, темноволосого, в галифе и пенсне – веет какой-то канцелярской холодностью.
Женя сел на предложенный стул перед покрытым зеленым сукном столом.
– Что же, Чернецкой, Вы должны были уже понять Ваше положение.
– Так много времени на это не надо.
– Как бывшему офицеру, мы не можем гарантировать Вам жизнь, но все же, при полной даче показаний и в случае их особой ценности…
– Бывшим офицером является офицер, изменивший присяге.
– Так значит, Вы признаетесь в том, что Вы офицер?
– Я этого не отрицаю.
– Своего участия в заговоре Вы также не отрицаете?
– Простите, в каком заговоре?
– Не валяй дурака! Будешь говорить или нет?
– Нет, разумеется, – лицо Жени приняло скучающее выражение.
– А немедля в гараж не хочешь?
– Представьте, ничего не имею против.
– Вот оно что… А как ты запоешь, если мы доберемся до твоих родных?
– До моих родных?.. Сделайте одолжение, я очень хотел бы посмотреть, как это у Вас получится.
Мальчишка откровенно издевался; и это издевательство попадало в цель потому, что за ним чувствовалось действительное спокойствие – это и сбивало с толку.
– У нас есть средства развязывать языки, молодой человек… Очень надежные средства.
– Очень интересно. Вы не могли бы рассказать – какие именно?
– Не рекомендую Вам хорохориться. Многие начинают с этого, а кончают… В подвале Вы познакомитесь с нашими способами воздействия.
– А Вы не будете меня пытать.
– Что?!
Женя насмешливо взглянул на собеседника и завернул манжет куртки, открыв тонкое запястье. – Будьте любезны, положите пальцы на пульс.
– Это еще зачем?
– Увидите.
Уншлихт неуверенно коснулся лежащей на зеленом сукне Жениной руки.
– Прощупали?
– Ну…
– А теперь слушайте дальше…
Женины глаза приняли отсутствующее выражение. На голубоватой коже висков выступили прозрачные капельки пота.
– Что за черт?!
– Сейчас будет еще быстрее… А сейчас – мед-лен-не-е… медлен-не-е…
Женя, казалось, говорил в пустоту, не видя перед собой лиц. Голос, слетавший с посиневших губ, был безжизненно тусклым.
– А сейчас я его ненадолго остановлю совсем…
– Ничего не понимаю – действительно пропадает… Совсем пропал… Сердце не бьется!
– Вправду не бьется?!
– Д-Да…
– Ну и… доста-точ-но… Вот… так… – Женя глубоко вздохнул и высвободил руку. – Должен признаться, я терпеть не могу всяких антиэстетических способов воздействия. Поэтому, как только вы сунетесь ко мне со своей дрянью, я его снова остановлю, но уже окончательно… Дошло наконец, что вы мне ничего не можете сделать?
53
«Здесь отслужу молебен о здравии Машеньки и панихиду – по мне. А любопытно, что здесь было лет эдак пять назад?»
– А знаете, Женя, – Гумилев неожиданно резко повернулся от забранного решеткой оконца, выходящего на тротуар внутреннего двора – у этого окна он стоял уже около часа. – Очень жаль, что у меня уже нет времени. Я хотел бы написать египетскую поэму… И героем был бы юноша, списанный с Вас. Я еще на свободе обратил внимание на Ваше лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122