Я не за тем хочу увидеть себя настоящего, чтобы знать, кому я вколачиваю в могилу осиновый кол… Точнее – не только за тем…
Ладно, passons. Давайте-ка, друг мой, натягивайте поплотнее маску порядочного человека – пора за дела».
…Дверь открыла рыжеволосая горничная-англичанка. «Член лейбористской партии» явно не стремился отстать в Совдепии от своих буржуазных привычек.
В переднюю доносились упражнения на фортепьяно. «Да, он не один», – подумал Женя, проходя через застекленные двери в гостиную.
– Mr. Shelton is not at home.
– I'll wait for him in a drawing room.
– Yes, sir. Mr. Shelton's daughter, miss Tina, sir. Девочка-подросток лет двенадцати поднялась из-за фортепьяно навстречу Жене. Она была довольно высока для своего возраста, ее темные, отливающие корицей волосы были свободно распущены по плечам. Строгий покрой серого платья, казалось, подчеркивал еще более то, что перед Женей – маленькая англичанка.
– Oh, excuse me, miss. My name is Egene Cher-netskoy. Mr. Shelton ask me to come at six. May I wait for him here?
– Yes, of course, mr. Chernetskoy. Take your seat, please. You have a cup of tea?
Горничная вышла, затем возвратилась с легким столиком на колесиках. Чай был приготовлен на английский манер: запеченные тоненькие тосты (правда – из питерского черного хлеба), непременный tea был не заварен, а сварен – черный, густой, забеленный сгущенным молоком.
«Забавно очутиться в Англии посреди красного Петрограда, – подумал Женя. – Успокаивающе действует на нервы. Можно представить себя в Лондоне. Хотя создается впечатление, что эта безупречно сдержанная девочка скорее играет роль… Оценивающий, недетский взгляд – нимало не смутилась, что я его поймал сейчас. Красивые глаза. Зачем только этот Шелтон привез с собой ребенка? Ей место не здесь, а в каком-нибудь староанглийском саду, разбитом вокруг дома в лондонском предместье. Где она, вероятно, и играла в предыдущие годы… Воланчик, взлетающий в темную листву лип… Смех… Посыпанные песком дорожки… Как она воспринимает то, что видит на улицах Петрограда? Ведь не может же она совсем этого не видеть?
– Oh, it's daddy.
Вслед за звонком стеклянные матовые двери распахнулись, и в гостиную вошел английский журналист, член лейбористской партии Джордж Шелтон вместе со знакомым Жене Вадимом Вишневским. Впрочем, первый вошедший тоже не был совершенно незнаком Чернецкому.
– Здравствуйте, мистер Шелтон. Здравствуйте, г-н Вишневский.
– Вы превосходный конспиратор, Чернецкой, но мне сдается, что в данном случае Вы перегибаете палку, – с легкой улыбкой заметил Шелтон.
– Пожалуй, Вы правы, Юрий Арсениевич. – Женя ответно улыбнулся. – Я рад с Вами встретиться. Давно слышу о Шелтоне, но никогда бы не подумал, что это – Вы. Я ведь не встречался с Вами более года…
– Да… – Юрий плеснул виски в стаканы и потянулся к сифону. – Вы с содовой?
– Если можно, содовой без виски.
– Я около полугода провел в Лондоне после окончательного провала НЦ и уже полгода нахожусь здесь на легальном положении.
– Теперь мне понятно, почему Ваша дочь – с Вами.
– Это не моя дочь. Тутти – дочь расстрелянного Чекой инженера Баскакова, я же довожусь ей… не знаю, пожалуй – опекуном.
– Дядя Юрий, а где Вы встречались с господином Чернецким?
– Ты его тоже видела уже, вероятно, не помнишь. Думаю, что видела.
– Когда?
– Когда мы жили на Богородской.
– Еще когда Сережа только-только поправился?
– Да, после болезни Ржевского. И потом тоже.
– Вы сказали – Ржевского, Юрий Арсениевич?
– Да, Евгений Андреевич. Вам знаком Сергей Ржевский?
– Это мой близкий друг. Не обессудьте, господа, но я, пожалуй, хотел бы немного расспросить вас о нем.
По лицу Некрасова пробежала легкая тень.
– К сожалению, подпоручик, мои сведения о Сергее Ржевском обрываются концом позапрошлого года.
– В то время как мои – его началом. Последний раз я видел Ржевского в конце февраля, в Финляндии… В Коувала.
– В конце марта Ржевский попал в плен здесь же, под Петроградом, по линии наступления Северо-западной. По конец апреля – находился в петроградской Чрезвычайке, из которой НЦ устроил ему побег. Оправившись от болезни, последовавшей после заключения, работал в петроградском отделении НЦ – по декабрь девятнадцатого, то есть до новой, на этот раз – более тяжелой болезни, следствием которой и явилась его отставка. Вероятно, он и сейчас в Париже.
На мгновение Вишневскому, молчаливо наблюдавшему этот разговор, почудилось нечто довольно странное: холодное юное лицо Жени Чернецкого словно бы выступило вдруг из современного его облика, как выступает из рамы картина… Бледность лица не может особенно бросаться в глаза в Санкт-Петербурге, но это лицо не было бледным, оно было белым, и эта неестественно чистая белизна, казалось, дышала холодом, но это был какой-то живой холод, холод, способный именно дышать… «И чаши раскрывшихся лилий Дышали нездешней тоской»… Холод белых цветов… Холод юной живой чистоты белых лепестков… И «нездешняя тоска» – странно мягкие черные глаза – древние глаза – нездешняя тоска..
Наваждение исчезло почти мгновенно: в кожаном кресле с бокалом в руке небрежно – нога на ногу, откинувшись на спинку, сидел двадцатилетний завсегдатай Дома искусств в зауженных брюках и темно-сером кашне. И черты лица были самыми обыкновенными, довольно правильными. И это лицо не отразило никакого отношения к услышанному от Некрасова.
– Благодарю Вас, Юрий Арсениевич. А теперь о деле, господа. До чего же, однако, досадно, что телефонная связь не действует: приходится за день пробегать лишних верст десять… Вы пойдете через границу в первых числах, не так ли, г-н поручик?
– Да, очевидно, на первое.
– Под самое сатанинское число? Браво… Таким образом, не далее чем завтра Вам, Вадим Дмитриевич, необходимо посетить профессора Тихвинского для получения у него инструкций и доклада А Николай Степанович настоятельно рекомендовал сделать это сегодня.
– Кстати, предупредишь Михаила Михайловича быть поосторожнее, – хмуро произнес Шелтон. – Его прежние отношения с Лениным, кажется, опять говорят о себе… И вообще у меня такое чувство, что слежка усиливается. Кстати! – он круто развернулся к окну. – Полюбуйся, Вишневский, – этот молодчик снова под окнами! Видите ли, Чернецкой, мне сдается, что за мной, как за «иностранным подданным», закреплен личный «хвост». Он дежурит таким образом уже третью неделю.
Женя сбоку, со шторы, подошел к окну: на противоположной стороне улицы, слишком явно глядя на окна шелтоновской квартиры, на тротуаре стоял…
– Над письменным столом… кажется, это у Вас – бинокль?
…Лицо стоящего на тротуаре молодого человека приблизилось. Глупость, конечно же, глупость… Хотя действительно чем-то необыкновенно похож на Ржевского. Но спутать можно только издали: Сереже сейчас – двадцать один, этому – около шестнадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Ладно, passons. Давайте-ка, друг мой, натягивайте поплотнее маску порядочного человека – пора за дела».
…Дверь открыла рыжеволосая горничная-англичанка. «Член лейбористской партии» явно не стремился отстать в Совдепии от своих буржуазных привычек.
В переднюю доносились упражнения на фортепьяно. «Да, он не один», – подумал Женя, проходя через застекленные двери в гостиную.
– Mr. Shelton is not at home.
– I'll wait for him in a drawing room.
– Yes, sir. Mr. Shelton's daughter, miss Tina, sir. Девочка-подросток лет двенадцати поднялась из-за фортепьяно навстречу Жене. Она была довольно высока для своего возраста, ее темные, отливающие корицей волосы были свободно распущены по плечам. Строгий покрой серого платья, казалось, подчеркивал еще более то, что перед Женей – маленькая англичанка.
– Oh, excuse me, miss. My name is Egene Cher-netskoy. Mr. Shelton ask me to come at six. May I wait for him here?
– Yes, of course, mr. Chernetskoy. Take your seat, please. You have a cup of tea?
Горничная вышла, затем возвратилась с легким столиком на колесиках. Чай был приготовлен на английский манер: запеченные тоненькие тосты (правда – из питерского черного хлеба), непременный tea был не заварен, а сварен – черный, густой, забеленный сгущенным молоком.
«Забавно очутиться в Англии посреди красного Петрограда, – подумал Женя. – Успокаивающе действует на нервы. Можно представить себя в Лондоне. Хотя создается впечатление, что эта безупречно сдержанная девочка скорее играет роль… Оценивающий, недетский взгляд – нимало не смутилась, что я его поймал сейчас. Красивые глаза. Зачем только этот Шелтон привез с собой ребенка? Ей место не здесь, а в каком-нибудь староанглийском саду, разбитом вокруг дома в лондонском предместье. Где она, вероятно, и играла в предыдущие годы… Воланчик, взлетающий в темную листву лип… Смех… Посыпанные песком дорожки… Как она воспринимает то, что видит на улицах Петрограда? Ведь не может же она совсем этого не видеть?
– Oh, it's daddy.
Вслед за звонком стеклянные матовые двери распахнулись, и в гостиную вошел английский журналист, член лейбористской партии Джордж Шелтон вместе со знакомым Жене Вадимом Вишневским. Впрочем, первый вошедший тоже не был совершенно незнаком Чернецкому.
– Здравствуйте, мистер Шелтон. Здравствуйте, г-н Вишневский.
– Вы превосходный конспиратор, Чернецкой, но мне сдается, что в данном случае Вы перегибаете палку, – с легкой улыбкой заметил Шелтон.
– Пожалуй, Вы правы, Юрий Арсениевич. – Женя ответно улыбнулся. – Я рад с Вами встретиться. Давно слышу о Шелтоне, но никогда бы не подумал, что это – Вы. Я ведь не встречался с Вами более года…
– Да… – Юрий плеснул виски в стаканы и потянулся к сифону. – Вы с содовой?
– Если можно, содовой без виски.
– Я около полугода провел в Лондоне после окончательного провала НЦ и уже полгода нахожусь здесь на легальном положении.
– Теперь мне понятно, почему Ваша дочь – с Вами.
– Это не моя дочь. Тутти – дочь расстрелянного Чекой инженера Баскакова, я же довожусь ей… не знаю, пожалуй – опекуном.
– Дядя Юрий, а где Вы встречались с господином Чернецким?
– Ты его тоже видела уже, вероятно, не помнишь. Думаю, что видела.
– Когда?
– Когда мы жили на Богородской.
– Еще когда Сережа только-только поправился?
– Да, после болезни Ржевского. И потом тоже.
– Вы сказали – Ржевского, Юрий Арсениевич?
– Да, Евгений Андреевич. Вам знаком Сергей Ржевский?
– Это мой близкий друг. Не обессудьте, господа, но я, пожалуй, хотел бы немного расспросить вас о нем.
По лицу Некрасова пробежала легкая тень.
– К сожалению, подпоручик, мои сведения о Сергее Ржевском обрываются концом позапрошлого года.
– В то время как мои – его началом. Последний раз я видел Ржевского в конце февраля, в Финляндии… В Коувала.
– В конце марта Ржевский попал в плен здесь же, под Петроградом, по линии наступления Северо-западной. По конец апреля – находился в петроградской Чрезвычайке, из которой НЦ устроил ему побег. Оправившись от болезни, последовавшей после заключения, работал в петроградском отделении НЦ – по декабрь девятнадцатого, то есть до новой, на этот раз – более тяжелой болезни, следствием которой и явилась его отставка. Вероятно, он и сейчас в Париже.
На мгновение Вишневскому, молчаливо наблюдавшему этот разговор, почудилось нечто довольно странное: холодное юное лицо Жени Чернецкого словно бы выступило вдруг из современного его облика, как выступает из рамы картина… Бледность лица не может особенно бросаться в глаза в Санкт-Петербурге, но это лицо не было бледным, оно было белым, и эта неестественно чистая белизна, казалось, дышала холодом, но это был какой-то живой холод, холод, способный именно дышать… «И чаши раскрывшихся лилий Дышали нездешней тоской»… Холод белых цветов… Холод юной живой чистоты белых лепестков… И «нездешняя тоска» – странно мягкие черные глаза – древние глаза – нездешняя тоска..
Наваждение исчезло почти мгновенно: в кожаном кресле с бокалом в руке небрежно – нога на ногу, откинувшись на спинку, сидел двадцатилетний завсегдатай Дома искусств в зауженных брюках и темно-сером кашне. И черты лица были самыми обыкновенными, довольно правильными. И это лицо не отразило никакого отношения к услышанному от Некрасова.
– Благодарю Вас, Юрий Арсениевич. А теперь о деле, господа. До чего же, однако, досадно, что телефонная связь не действует: приходится за день пробегать лишних верст десять… Вы пойдете через границу в первых числах, не так ли, г-н поручик?
– Да, очевидно, на первое.
– Под самое сатанинское число? Браво… Таким образом, не далее чем завтра Вам, Вадим Дмитриевич, необходимо посетить профессора Тихвинского для получения у него инструкций и доклада А Николай Степанович настоятельно рекомендовал сделать это сегодня.
– Кстати, предупредишь Михаила Михайловича быть поосторожнее, – хмуро произнес Шелтон. – Его прежние отношения с Лениным, кажется, опять говорят о себе… И вообще у меня такое чувство, что слежка усиливается. Кстати! – он круто развернулся к окну. – Полюбуйся, Вишневский, – этот молодчик снова под окнами! Видите ли, Чернецкой, мне сдается, что за мной, как за «иностранным подданным», закреплен личный «хвост». Он дежурит таким образом уже третью неделю.
Женя сбоку, со шторы, подошел к окну: на противоположной стороне улицы, слишком явно глядя на окна шелтоновской квартиры, на тротуаре стоял…
– Над письменным столом… кажется, это у Вас – бинокль?
…Лицо стоящего на тротуаре молодого человека приблизилось. Глупость, конечно же, глупость… Хотя действительно чем-то необыкновенно похож на Ржевского. Но спутать можно только издали: Сереже сейчас – двадцать один, этому – около шестнадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122