– Смотря что Вы подразумеваете под словом «окончательно».
– То, что он снова, что называется, встанет в строй, – пожал плечами Некрасов.
– Юрий Арсениевич, – голос Даля звучал спокойно и почти мягко, – я со всею ответственностью могу уверить вас в том, что в строй борцов за освобождение России Сережа Ржевский никогда более не встанет.
64
– Что Вы имеете в виду, Николай Владимирович?
– Предельное нервное истощение. Ни в действующей армии, ни здесь Ржевскому невозможно более находиться, в противном случае я обещаю в девяноста девяти шансах из ста психопатию. Меня одно только удивляет, – Даль поднялся, прошелся по кабинету: теперь в его голосе звучало легкое раздражение, – как его вообще могло хватить так надолго… Здоровая, но удивительно тонкая психическая организация.
«Где тонко, там и рвется», – вспомнилось Юрию.
– А в чем же заключается тот единственный шанс, о котором Вы упомянули?
– В ощущении полной безопасности, безопасности абсолютной. Здесь, в России, все мы испытываем ощущение относительной безопасности – на надежной конспиративной квартире, в местности, которая в данный момент является тылом, и так далее. Человеку, психика которого не в угрожающем состоянии, этой относительной безопасности вполне хватает. А Ржевского, может быть, еще спасет сейчас безопасность абсолютная , от которой он отвык настолько давно, что ее неожиданное обретение может сыграть роль позитивного фактора. Во всяком случае, мне хотелось бы на это надеяться.
65
С приказами не спорят. Приказов не оспаривают. Приказы выполняют. Этот единственный закон испокон веку держит на себе армию.
…Приказ Люндеквиста Сережа выслушал со спокойным, неожиданно помертвевшим лицом.
ПАРИЖ – слово-печать, скрепляющее смертный приговор.
Париж…
– Поймите, Сережа, – Люндеквист перешел с официально сухого тона на дружеский, положил руку на плечо вытянувшегося перед ним прапорщика, – собственно, это ни в коей мере не означает эмиграции. Вы остаетесь таким же членом организации… Ну, или почти таким же.
– Владимир Ялмарович, – Сережа, казалось, принял предложенный тон, – вероятно, я должен подать Вам прошение об отставке?
– Да, разумеется, мы обязаны Вас комиссовать. Собственно, медицинское заключение уже готово. Вы можете сейчас написать, присаживайтесь за мой стол. На мое имя.
66
Русоволосый, со спокойно правильным лицом авиатор в расстегнутой меховой куртке появился в дверях сарая, на ходу запихивая во внутренний карман небольшую книгу – Сережа успел заметить, что это был «Валден» Торо.
– Чудинов, – коротко представился он, обменявшись крепким рукопожатием с Сережей.
– Ржевский.
– К сожалению, придется подождать минут десять, взлетать пока темновато. Но на поле, пожалуй, лучше пройдем сейчас.
– Товарищ со мной, – бросил он дремавшему, сидя на ящике у выхода на аэродром, красноармейцу.
– После ареста Берга усилился контроль, – отвечая на Сережин взгляд, сказал он, быстро и легко шагая по промерзшей земле летного поля.
…Несмотря ни на что, Сережино сердце охватил радостный холодок, когда перед ними возникла из предрассветного сырого тумана как будто уже летящая конструкция «Блерио»: хрупкие сочленения деревянных планок и рам, обтекаемая форма медного бензобака, сиденья, мотор…
– Аэроплан… – Сережа невольно протянул руку, коснулся гладкой деревянной рейки, покрытой темным лаком…
«Звезды ни с какими успехами авиации не станут ближе».
О да, конечно же, Вы, как всегда, правы, Николай Степанович! Но…
Чудинов невольно усмехнулся, заметив этот детский жест, жест мальчика, потянувшегося к настоящему аэроплану… Аэроплан – щемящая сказочная мечта мальчиков девятисотых годов… Вверить жизнь этим легким, радостно легким крыльям, улететь покорять пресловутые terrae incognitae …Разве эти крылья не донесут к скалам, в которых сверкает огненный столп хаггардовской «She» ? Африка… Как многие мальчики девятисотых годов, Петр Чудинов бредил неведомыми землями и воздухоплаванием… И, как самое естественное и простое, две мечты соединились в одну – в мечту о воздушном исследовании Африки, в мечту невозможно далекую, но осуществимую. Несколько лет напряженной работы после окончания коммерческого училища – конечно, не отрываясь от аэронавтики, – и необходимый капитал будет составлен. В конце концов есть пример Шлимана.
Все казалось простым и ясным, путь был определен.
– Я всю жизнь мечтал полететь на аэроплане, – с улыбкой сказал Сережа, повернувшись от аппарата к Чудинову. – Даже подавал заявление, когда поступал на военные курсы. Но войска других видов требовались, видимо, более срочно.
– В воздушные части брали уже тех, кто знаком с аппаратами. Наденьте это. – Чудинов извлек из-под сиденья массивные летные очки и темный кожаный шлем. – Не слетает?
– Нет, спасибо, все нормально. – Сережа затянул под подбородком ремешок и поднялся на сиденье вместе с Чудиновым.
Тарахтенье мотора… Запах не привычного, автомобильного, а чистейшего нобелевского бензина… А широкие удобные сиденья словно висят в воздухе, застрявшие в хрупком соединении перекладин, реек и рам. И ты сам кажешься себе неуклюжим и громоздким, повисший внутри этого летящего сплетения.
Аэроплан резко качнулся… Колеса застучали по ухабам промерзшей земли… сейчас… сейчас… Есть! Сережа счастливо рассмеялся: дорога, подводившая к летному полю, сначала выплыла из-за хозяйственных строений и ангаров, а затем почти сразу же сузилась в неширокую ленту и протянулась в длину… Деревья показались кустами, строения – игрушками, раскиданными по столу…
– Нравится? – крикнул сквозь тарахтенье мотора Чудинов.
– Еще бы!! – прокричал в ответ Сережа.
– Сейчас наберем высоту – еще интереснее будет! Вон, обернитесь назад!
Из серых декабрьских облаков выплывал шпиль Петропавловского собора… Рассветный серый город проступил через облачные прорехи рисунком питерских четких улиц.
Холодная линия побережья… Лоскутное одеяло полей… Неровный черный край леса…
Ощущение полета… Наверное, так же отлетает из тела дух… А тело, тело осталось там, внизу. Страшный Петербург, по улицам которого когда-то, тысячу лет назад, бродили Женя и Елена Ронстон… Мама и отец – растворившийся в небытии покой родного очага… Гимназия… Манеж… Скрипящий под ногами снег, когда Вишневский отмеривал шаги от барьера… Донской монастырь… Дачный поселок в Останкине… Бесшумный пистолет, вывалившийся на паркетный пол из мертвой руки Ольки Абардышева…
Все это – внизу.
Возврата нет.
«За шеломянем еси…» – Сережа уронил на руки голову в тяжелом шлеме и летных очках.
Чудинов увидел, как сидевший рядом с ним прапорщик упал головой на руки и затрясся в рыданиях, неслышных из-за шума мотора, однако, казалось, не обратил на это внимания…
«Ведь это же – смерть, именно это – смерть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122