Человек смотрел на Дэнни, будто перед ним был сам Христос:
— Коп? Вы полицейский?
Дэнни внимательно его оглядел. Тюремная бледность на лице, тюремные башмаки на ногах, одежда с чужого плеча. Выражение радости на лице, несмотря на то что присутствие полицейского в квартире, учитывая проникновение со взломом и нарушение режима освобождения, сулило ему минимум десятку. Толстяк посмотрел на стены. Опустил глаза вниз и увидел, что рядом — лужа крови с дохлым тараканом посредине:
— Черт, скажите…
Дэнни схватил его за горло и сжал пальцы:
— Служба шерифа. Говорить тихо, говорить правду, тогда выйдешь отсюда.
Свободной рукой он обшарил карманы толстяка, ощупал его пояс, извлек бумажник, ключи, складной нож и плоский кожаный футляр на молнии, небольшой, но тяжелый.
Немного отпустив горло пленника, вытряхнул содержимое бумажника на пол: просроченные водительские права на имя Лео Теодора Бордони, дата рождения 19.06.09; свидетельство об освобождении на то же имя, карточка донора, с указанием: Лео Бордони, группа крови АВ+, может снова сдать кровь 18 января 1950 года. В отделении для карточек — мелочи посетителя ипподрома: аннулированные билеты тотализатора, квитанции, пакетик картонных спичек с записанными на обороте кличками лошадей и номерами заездов.
Дэнни отпустил шею Лео Бордони — посмотрим, что скажет толстяк. На кровь реагировал естественно, группа крови и физические данные говорят о том, что он — не убийца. Бордони откашлялся и утер кровь с лица. Дэнни расстегнул футляр и увидел воровской набор: фомка, стеклорез, долото и оконная отмычка — все проложено зеленым сукном.
— Взлом и проникновение, наличие воровского инструмента, нарушение режима. Сколько у тебя арестов, Лео?
Бордони потер шею:
— Три. А где Марти? Дэнни указал на стены:
— А ты как думаешь?
— Ох, черт, черт!
— Верно. Старина Марти, о котором никто ничего не знает, может быть, только ты. Тебе известен закон губернатора Уоррена о рецидивистах?
— Э-э… Нет.
Дэнни подобрал с пола свой револьвер, сунул его в кобуру, помог Бордони подняться и посадил его на стул, который не был испачкан кровью.
— В законе говорится: четвертый арест — и ты получаешь двадцать лет или пожизненно. Никаких смягчающих обстоятельств, никаких апелляций. Стащил пачку сигарет — получаешь двадцатку. Так что ты мне все рассказываешь о себе и Мартине Гойнзе или на двадцать лет отправляешься в Квентин.
Взгяд Бордони бегал по стенам. Дэнни подошел к зашторенному окну и посмотрел на темный двор и дома. Подумал, что его убийца может ускользнуть: увидит свет и заподозрит ловушку. Он щелкнул выключателем, Бордони издал тяжелый вздох.
— С Марти совсем плохо? Это правда?
Дэнни видел неоновые огни на бульваре Голливуда в миле от дома.
— Хуже некуда. Давай выкладывай.
Бордони заговорил, а Дэнни смотрел на неоновые рекламы и исчезающие во тьме огни проезжающих машин.
— Я вышел из Квентина две недели назад, семь лет от звонка до звонка за грабежи со взломом.
С Марти познакомился, когда он сел за марихуану; мы были корешами. Марти знал, когда я выхожу, и знал телефон моей сестры в Фриско. Когда он был уже на свободе, иногда слал мне письма — только под другими именами и без обратного адреса, потому что скрывался от следствия и не хотел, чтоб цензоры его засекли.
Дней пять назад, тридцатого или тридцать первого, Марти позвонил моей сестре. Сказал, что играет на трубе, получает гроши, хочет это бросить, и что лечился, не хочет возвращаться к наркотикам и думает заняться делом — грабежами. Говорил, что у него уже есть один партнер, но в шайку нужен третий. Я пообещал, что через неделю приеду, он дал мне этот адрес и сказал, что я могу прийти в любое время. Вот и вся история со мной и Марти.
Темнота наполнила комнату движущимися тенями.
— Как зовут партнера? Как Марти с ним познакомился?
— Он мне не рассказывал.
— Марти описывал его? Это был тот же партнер, с которым он работал в 43-м и 44-м?
— Мистер, разговор был две минуты, и я не знал, что он раньше тоже работал.
— Он ничего не говорил о старом приятеле — у него лицо обожжено или в шрамах? Сейчас ему лет двадцать пять — тридцать.
— Нет. Вообще Марти был молчун. Он только со мной общался в Квентине. Я вообще удивился, что у него раньше был партнер. Марти вообще ни с кем дела не имел.
Дэнни перевел разговор:
— Когда Гойнз присылал письма, откуда они отправлялись и что он писал?
Бордони устало вздохнул, словно все на свете вызывало у него скуку. Дэнни подумал, не показать ли ему глаза Гойнза:
— Давай, Лео, давай.
— Шли они отовсюду, из разных мест по всей стране, а писал о всякой всячине — о джазе, жаль, что тебя тут нет, о лошадях, о бейсболе.
— Других музыкантов, с кем Марти играл, он не поминал?
Бордони рассмеялся:
— Нет. Стыдно ему было. Он выступал во всяких захудалых клубах и только говорил: «Я лучший тромбон из всех, кого они видели». Марти знал, что музыкант он не бог весть какой, а те, с кем он играл, были и того хуже.
— Упоминал он еще кого-нибудь кроме того своего старого партнера, с которым вы должны были делать дела?
— Нет. Я же сказал, разговор был две минуты. На небоскребе Тафта мигнула неоновая реклама пива «Миллер». Дэнни спросил:
— Лео, Мартин Гойнз был гомосексуалистом?
— Марти? Да вы что, спятили! В Квентине он к голубым близко не подходил!
— И никто к нему там не подъезжал с этим?
— Да он бы скорее умер, чем позволил бы какому-нибудь глиномесу до себя дотронуться!
Дэнни повернул выключатель, поднял Бордони за наручники и повернул его голову так, что глаза толстяка оказались на уровне длинного мазка крови на стене:
— Это все, что осталось от твоего друга. А потому помни: ты здесь никогда не был и меня никогда не видел. Не хочешь такого конца, молчи и вспоминай это как ночной кошмар.
Бордони кивнул. Дэнни отпустил его, снял наручники. Бордони собрал с пола свои вещи, тщательно уложил свои инструменты. В дверях он сказал:
— Это для вас — личное дело?
Бадди Джастроу давно исчез. Четырех рюмок на ночь теперь мало. Учебники и лекции казались из какого-то другого мира.
— Это все, что у меня есть, — ответил Дэнни.
Снова один. Дэнни смотрит из окна, как гаснут огни кинотеатров, превращая Голливудский бульвар в обычную темную длинную улицу. К «высокому и седому», «среднего возраста», «гомосексуалисту», «знакомому с действием героина» добавился еще «возможный сообщник-грабитель». Протест Бордони против факта гомосексуализма Гойнза Дэнни счел искренним, но ошибочным. Стал думать, сколько ему тут еще придется торчать, пока он не свихнется или пока сюда не заявится кто-нибудь из соседей.
Смотреть на огни дома напротив и думать, может быть, ОН смотрит откуда-то оттуда на него, — ребячество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
— Коп? Вы полицейский?
Дэнни внимательно его оглядел. Тюремная бледность на лице, тюремные башмаки на ногах, одежда с чужого плеча. Выражение радости на лице, несмотря на то что присутствие полицейского в квартире, учитывая проникновение со взломом и нарушение режима освобождения, сулило ему минимум десятку. Толстяк посмотрел на стены. Опустил глаза вниз и увидел, что рядом — лужа крови с дохлым тараканом посредине:
— Черт, скажите…
Дэнни схватил его за горло и сжал пальцы:
— Служба шерифа. Говорить тихо, говорить правду, тогда выйдешь отсюда.
Свободной рукой он обшарил карманы толстяка, ощупал его пояс, извлек бумажник, ключи, складной нож и плоский кожаный футляр на молнии, небольшой, но тяжелый.
Немного отпустив горло пленника, вытряхнул содержимое бумажника на пол: просроченные водительские права на имя Лео Теодора Бордони, дата рождения 19.06.09; свидетельство об освобождении на то же имя, карточка донора, с указанием: Лео Бордони, группа крови АВ+, может снова сдать кровь 18 января 1950 года. В отделении для карточек — мелочи посетителя ипподрома: аннулированные билеты тотализатора, квитанции, пакетик картонных спичек с записанными на обороте кличками лошадей и номерами заездов.
Дэнни отпустил шею Лео Бордони — посмотрим, что скажет толстяк. На кровь реагировал естественно, группа крови и физические данные говорят о том, что он — не убийца. Бордони откашлялся и утер кровь с лица. Дэнни расстегнул футляр и увидел воровской набор: фомка, стеклорез, долото и оконная отмычка — все проложено зеленым сукном.
— Взлом и проникновение, наличие воровского инструмента, нарушение режима. Сколько у тебя арестов, Лео?
Бордони потер шею:
— Три. А где Марти? Дэнни указал на стены:
— А ты как думаешь?
— Ох, черт, черт!
— Верно. Старина Марти, о котором никто ничего не знает, может быть, только ты. Тебе известен закон губернатора Уоррена о рецидивистах?
— Э-э… Нет.
Дэнни подобрал с пола свой револьвер, сунул его в кобуру, помог Бордони подняться и посадил его на стул, который не был испачкан кровью.
— В законе говорится: четвертый арест — и ты получаешь двадцать лет или пожизненно. Никаких смягчающих обстоятельств, никаких апелляций. Стащил пачку сигарет — получаешь двадцатку. Так что ты мне все рассказываешь о себе и Мартине Гойнзе или на двадцать лет отправляешься в Квентин.
Взгяд Бордони бегал по стенам. Дэнни подошел к зашторенному окну и посмотрел на темный двор и дома. Подумал, что его убийца может ускользнуть: увидит свет и заподозрит ловушку. Он щелкнул выключателем, Бордони издал тяжелый вздох.
— С Марти совсем плохо? Это правда?
Дэнни видел неоновые огни на бульваре Голливуда в миле от дома.
— Хуже некуда. Давай выкладывай.
Бордони заговорил, а Дэнни смотрел на неоновые рекламы и исчезающие во тьме огни проезжающих машин.
— Я вышел из Квентина две недели назад, семь лет от звонка до звонка за грабежи со взломом.
С Марти познакомился, когда он сел за марихуану; мы были корешами. Марти знал, когда я выхожу, и знал телефон моей сестры в Фриско. Когда он был уже на свободе, иногда слал мне письма — только под другими именами и без обратного адреса, потому что скрывался от следствия и не хотел, чтоб цензоры его засекли.
Дней пять назад, тридцатого или тридцать первого, Марти позвонил моей сестре. Сказал, что играет на трубе, получает гроши, хочет это бросить, и что лечился, не хочет возвращаться к наркотикам и думает заняться делом — грабежами. Говорил, что у него уже есть один партнер, но в шайку нужен третий. Я пообещал, что через неделю приеду, он дал мне этот адрес и сказал, что я могу прийти в любое время. Вот и вся история со мной и Марти.
Темнота наполнила комнату движущимися тенями.
— Как зовут партнера? Как Марти с ним познакомился?
— Он мне не рассказывал.
— Марти описывал его? Это был тот же партнер, с которым он работал в 43-м и 44-м?
— Мистер, разговор был две минуты, и я не знал, что он раньше тоже работал.
— Он ничего не говорил о старом приятеле — у него лицо обожжено или в шрамах? Сейчас ему лет двадцать пять — тридцать.
— Нет. Вообще Марти был молчун. Он только со мной общался в Квентине. Я вообще удивился, что у него раньше был партнер. Марти вообще ни с кем дела не имел.
Дэнни перевел разговор:
— Когда Гойнз присылал письма, откуда они отправлялись и что он писал?
Бордони устало вздохнул, словно все на свете вызывало у него скуку. Дэнни подумал, не показать ли ему глаза Гойнза:
— Давай, Лео, давай.
— Шли они отовсюду, из разных мест по всей стране, а писал о всякой всячине — о джазе, жаль, что тебя тут нет, о лошадях, о бейсболе.
— Других музыкантов, с кем Марти играл, он не поминал?
Бордони рассмеялся:
— Нет. Стыдно ему было. Он выступал во всяких захудалых клубах и только говорил: «Я лучший тромбон из всех, кого они видели». Марти знал, что музыкант он не бог весть какой, а те, с кем он играл, были и того хуже.
— Упоминал он еще кого-нибудь кроме того своего старого партнера, с которым вы должны были делать дела?
— Нет. Я же сказал, разговор был две минуты. На небоскребе Тафта мигнула неоновая реклама пива «Миллер». Дэнни спросил:
— Лео, Мартин Гойнз был гомосексуалистом?
— Марти? Да вы что, спятили! В Квентине он к голубым близко не подходил!
— И никто к нему там не подъезжал с этим?
— Да он бы скорее умер, чем позволил бы какому-нибудь глиномесу до себя дотронуться!
Дэнни повернул выключатель, поднял Бордони за наручники и повернул его голову так, что глаза толстяка оказались на уровне длинного мазка крови на стене:
— Это все, что осталось от твоего друга. А потому помни: ты здесь никогда не был и меня никогда не видел. Не хочешь такого конца, молчи и вспоминай это как ночной кошмар.
Бордони кивнул. Дэнни отпустил его, снял наручники. Бордони собрал с пола свои вещи, тщательно уложил свои инструменты. В дверях он сказал:
— Это для вас — личное дело?
Бадди Джастроу давно исчез. Четырех рюмок на ночь теперь мало. Учебники и лекции казались из какого-то другого мира.
— Это все, что у меня есть, — ответил Дэнни.
Снова один. Дэнни смотрит из окна, как гаснут огни кинотеатров, превращая Голливудский бульвар в обычную темную длинную улицу. К «высокому и седому», «среднего возраста», «гомосексуалисту», «знакомому с действием героина» добавился еще «возможный сообщник-грабитель». Протест Бордони против факта гомосексуализма Гойнза Дэнни счел искренним, но ошибочным. Стал думать, сколько ему тут еще придется торчать, пока он не свихнется или пока сюда не заявится кто-нибудь из соседей.
Смотреть на огни дома напротив и думать, может быть, ОН смотрит откуда-то оттуда на него, — ребячество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135