Следовательно, причиной моего болезненно-томного состояния было нечто иное. Только вот что именно?
Некоторое время я мучительно соображал. Мучительно – потому что, в отличие от обычного моего состояния, в тот вечер мыслительные усилия давались мне чрезвычайно тяжело.
Потом я бросил соображать.
Я предался бездумному созерцанию двора.
Погода не располагала к прогулкам. Как я уже отметил, на земле лежал мокрый снег, кое-где перемежаясь лужами или жидкой грязью. Небо было плотно затянуто тучами, фонари не горели, и лишь пятна света из множества горящих окон освещали двор. А потом и окна погасли – наступило время затемнения, когда в целях экономии энергоресурсов в нашем районе отключали электричество. Ненадолго – всего лишь на час.
Однако, несмотря на все неблагоприятные для прогулки условия, жизнь во дворе била ключом.
Людей, конечно, почти не было. Редкие прохожие припозднившиеся с возвращением с работы, пробегали через двор торопливо и не глядя по сторонам.
Собаки (разумеется, я имею в виду уличных, а не домашних, сидевших смирно по квартирам) тоже уже улеглись спать вдоль сухой полосы земли – в том месте, где под землей проходит теплоцентраль.
Но вот кошки – кошек я видел множество.
Кошки метались от одного подвала к другому. Кошки гонялись друг за другом. Кое-где вспыхивали короткие потасовки, которым предшествовало злобное шипение и осыпание друг друга ругательствами. Самих ругательств я, конечно, не слышал, но позы соперников были достаточно красноречивы, а сообразительный кот о содержании бурного диалога мог догадаться по одним только взмахам хвоста.
Я наблюдал за этими представителями кошачьего племени и завидовал им отчаянно. Ведь я изгой, для кошачьего племени я ненормальный, извращенец, меня презирают и – что унизительней и больнее! – меня жалеют, и за все это я должен благодарить драную блохастую кошку-бродяжку. (Чтоб ей больше в жизни не попробовать молока!) О, если бы я только мог вот так, как они, носиться по заснеженному и грязному двору, погружаться в кипящую страстями жизнь, очертя голову кидаться в драку и побеждать, и даже быть побежденным; петь серенады возлюбленным кошкам и невозлюбленным, но случайно встреченным, просто пробегавшим мимо, и мчаться за красавицей, задравши хвост и изнемогая от желания…
Здесь бы надо поставить целую строчку многоточий, потому что на некоторое время я отрешился от суеты и предался потоку сладостных чувств и неутоленных (и неутолимых) желаний.
Из этого состояния я был выведен грубым обращением Лады.
– Кот, да что с тобой?! – орала Лада, держа меня за шкирку и встряхивая в воздухе. – Очнись!
– Что случилось? – недовольно спросил я. – Отпусти меня, пожалуйста.
– Как ты нас напугал! – вздохнула Лада с облегчением и опустила меня на мягкое сиденье стула.
Я огляделся. Вокруг меня столпились домочадцы: Домовушка с ножиком и полуочищенной картофелиной в мохнатых мокрых лапках, меланхолически глядящий на меня Пес, Петух, испуганно косившийся круглым глупым глазом, а на его голове Паук, чувства которого нельзя прочитать по его всегда невозмутимому внешнему виду; даже Жаб прискакал из кухни и теперь пялился на меня с любопытством. Ворона не было – он принимал ванну, это я понял по шуму льющейся из крана воды.
– Так что же все-таки стряслось? – спросил я уже не недовольно, а скорее испуганно, и голос мой дрогнул.
– Ты орал, как будто тебя режут, – сообщил нахальный Жаб. – Такие вопли!..
– Да нет, – возразил ему Паук, – было такое впечатление, что плачет ребенок. Испуганный, страдающий ребенок.
– Ты заболел? – деловито осведомилась Лада, трогая мой нос, как если бы я был собакой, и лоб, как будто я был человек.
– Ой! – махнул лапкой с ножом Домовушка. – Вздумают же!.. Любомудры!.. Март на дворе, вот у котейка и проснулось… Коты – они в марте завсегда так. На крышу ему надобно, к кошкам.
– Нет! – вздрогнул я. – Никаких крыш! И никаких кошек!
Лада подхватила меня на руки и нежно почесала под подбородком. И засмеялась своим воркующим серебристым смехом.
– Ой, Кот, ну ты меня и напугал!.. Я совсем забыла, что уже наступил март. Если хочешь погулять – иди, конечно! Только возвращайся домой до одиннадцати ладно?
– Не хочу! – сказал я и высвободился из ее объятий. Одно дело – помечтать и совсем другое – оказаться нос к носу со всеми этими невоспитанными котами и грязными кошками. Которые к тому же ко мне плохо относятся.
– Не желаю я никуда идти. И оставьте меня в покое.
– Ну хорошо. Только не вой так больше, – согласилась Лада. – А если будет невмоготу, тогда, пожалуйста, шепотом.
Шепотом! Скажет тоже! И не выл я вовсе, а, как я догадался, пел песню мартовских котов.
Они ушли, причем старались ступать как можно тише, словно выходили из комнаты больного, и только Жаб ехидно ухмылялся своим огромным ртом и все время оглядывался на меня.
Я же еще раз вспрыгнул на подоконник.
Жизнь во дворе по-прежнему кипела.
И томление по-прежнему переполняло меня.
Но теперь я собирался поступать осторожнее. Совсем необязательно, чтобы все окружающие догадывались о происходящем в твоей душе, не правда ли?
И впервые в жизни я взял в лапы ручку – хоть у нас была пишущая машинка, я все же выбрал этот древний предмет, предназначенный для писания, – итак, я взял в лапы ручку, положил перед собой чистый лист бумаги и начертал первую строчку своего первого стихотворения: «Март, а в марте безумны кошки, сходят с ума от любви и страсти…»
К сожалению, я не могу привести здесь и сейчас это стихотворение полностью. Я его забыл. А черновик был уничтожен вернувшимся после купания с уже восстановленным хвостом Вороном. Ворон пребывал в наисварливейшем настроении, он еще не простил мне выдранных из его хвоста перьев, и я не стал обострять отношения.
Ворон же заявил:
– Стихоплетство для серьезного научного работника непозволительно! Тем более в переломный период!
Я, конечно, не мог не полюбопытствовать:
– А почему он переломный?
– Потому что! – каркнул Ворон, не желая, видимо, отвечать. Но потом сменил гнев на милость:
– Видишь ли, наша Лада наконец повзрослела. У нее наконец появилось чувство ответственности как за свои действия, так и за вверенных ее попечению особ. Она желает ускорить наше возвращение в Там. И занять подобающее ей место в обществе. Поэтому мы должны всемерно форсировать наши усилия по отысканию обратного пути. Стихи же, – (я не могу передать то количество презрения, которое Ворон вложил в слово «стихи», моя палитра бледна и беспомощна!) – стихи же нарушают в мозгу некоторые коммуникативные каналы…
– Чего? – переспросил я.
– Связи! – каркнул Ворон и, раздраженный моей непонятливостью, с трудом удержался от того, чтобы долбануть меня в темечко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109