Руки затряслись, а по лицу пронеслась комета чистой белой боли.
Я отложил письмо в сторону. Мне было страшно – я чувствовал запах металла и аммиака. Сделав три глубоких вдоха, я поднялся и вышел наружу. Вокруг все выглядело как обычно, но дрожало и было окутано мерцающей красноватой дымкой. Не хватало воздуха, и мне пришлось сосредоточиться на дыхании.
Все, о чем я мог сейчас думать, – это подняться на свою «точку спокойствия», к тем деревьям, где меня никто не заметит, а я смогу видеть всех. Отыскав дерево, я забрался на него. Устроившись среди густой листвы, я растворился и стал наблюдать. Четкость изображения вернулась ко мне. Окрестности выглядели ясно и узнаваемо.
Я долго пробыл там, пока снова не спустился к дому.
Итак, вот что было в письме.
"Дорогой Джо, привет. Пишу тебе, потому что хочу, чтобы ты простил меня. Теперь я верю в Бога и думаю, что не смогу попасть на небеса без твоего прощения. Так сказано в той книге, которая есть у меня. Ты должен сделать это лично, ибо судебные тяжбы, которые ты затеял, преследуют меня всю жизнь и только ты можешь их остановить. Я живу в Сиэтле и собираюсь приехать в Санта-Ану поездом в субботу, 23-го. Может, выпьем и немного развеемся. Я плачу. Возможно, тебе стоит повидаться со своим стариком, тем более что другого застрелили. По крайней мере бесплатная выпивка тебе гарантирована. И как я уже сказал, без тебя мне на небеса не попасть.
Искренне твой,
Тор Свендсон".
Я сидел во внутреннем дворике за домом и ел купленную по дороге еду. Вечер был холодным и влажным, как в ту ночь, когда погиб Уилл. Почти сразу после заката по земле заструился туман, в воздухе повисла морось, а вокруг уличных фонарей появились влажные облачка.
Сходив за курткой, снова вышел во двор. Я представлял Тора Свендсона по фотографиям из газет и журналов, – их было много опубликовано после его ареста, потом, когда его приговорили к тринадцати годам заключения в федеральной тюрьме Коркоран, а еще после того, как его выпустили через семь лет. Одно время у меня была солидная коллекция этих снимков, и я иногда читал статьи о нем и себе, но отстраненно, как любой другой подписчик. И рассматривал его снимки. Почти на всех он выглядел очень приветливым, без очевидных признаков злобы. Но подчас истинная злоба внешне не проявляется.
Тор был пузатым увальнем с длинными белыми волосами, светлой бородой и огромными голубыми глазами. Он был похож на Санта-Клауса. Ему сейчас около шестидесяти четырех, хотя даже на старых снимках, сделанных сразу после ареста, когда ему было сорок лет, он уже выглядел немолодо.
Я никогда не мог понять, почему почти на всех снимках он улыбается. Немногие захотят улыбаться после обвинений в причинении увечий и покушении на убийство и тринадцатилетнего тюремного приговора. А вот Тор улыбался. Это была виноватая улыбка, заставляющая предположить недостаток ума. Это одна из самых нелепых улыбок, которые я видел в жизни.
Когда он мне являлся во сне, то всегда улыбался, словно наконец выпросил бесплатную чашку кофе. Его голубые глаза тоже смотрелись довольно жалко. Но улыбка выглядела искренней. Очень искренней. Он как бы и не поддерживает вас полностью, но, во всяком случае, на вашей стороне. В своих снах я всегда удивлялся, зачем он это делает; но у снов есть одно важное свойство – я так и не получил ответа на вопрос. Может, я это заслужил? Потому что так ему подсказал Бог? И это единственный способ преподать мне какой-то чрезвычайно важный урок?
В моих снах выражение его лица пугает меня сильнее, чем сама кислота. Фактически я даже не помню, как он выглядел в тот самый момент. Совсем не помню. Я вспоминаю только одно: как погружаюсь глубоко в себя, чтобы избавиться от чего-то огромного и злого, словно подныриваю под чудовищно огромную волну, чтобы добраться до этой спасительной зоны у океанского дна, за которое можно ухватиться и сохранить свою драгоценную жизнь.
Согласно газетам, Тор – после того как понял, что наделал, – отвез меня на пожарную станцию. В интервью одному журналу несколько месяцев спустя он заявил, что это Бог велел ему плеснуть в меня кислотой и отвезти на станцию. Пожарные отправили меня в больницу и вызвали полицию, чтобы задержать Тора. Я не знаю, зачем он поперся туда и оставил меня корчащегося от боли, да и не хочу знать.
Моя настоящая мать мне никогда не снится. Ее зовут Шарлотта Уомпл, и когда я родился, ей было всего восемнадцать лет. Так что сейчас ей должно быть сорок два. Мне неизвестно, где она сейчас, да и раньше я этого не знал. Она и Тор не были женаты. Если верить прессе и судебным показаниям – а я внимательно перечитал там каждое слово, – когда у Тора поехала крыша, ее дома не было. Она не очень-то годилась для семейной жизни: сплошные тряпки, виски и сигареты.
Я видел только одну ее фотографию. Это был газетный снимок, сделанный в момент, когда она выходила из здания суда округа Ориндж, правда, мне попался этот номер «Джорнал» лишь через четырнадцать лет после публикации. Она выглядела изможденной и несчастной женщиной с длинными светлыми волосами и жестким взглядом. Она как раз закуривала в дверях сигарету. Во время перекрестного допроса в суде прокурор попросил ее сообщить прозвище, под которым она была известна среди своих дружков-бандитов. Оказалось, Харлот. Шарлотта – Харлот. Не слишком-то изобретательно, но для этих головорезов привычнее балдеть от метадрина, чем упражняться в юморе.
Шесть лет назад, когда мне было восемнадцать, я по справочникам решил отыскать всех Уомплов, проживающих в округе Ориндж, и нашел только двоих. Я позвонил по обоим телефонам. Один из них был мужчина, никогда не слышавший про Шарлотту Уомпл, но сам родившийся в городе Шарлотта, в Южной Каролине, и рассказавший мне о своей родине. Отличный мужик.
А вот другая оказалась женщиной по имени Валин, сказавшая, что ее дочь была потаскухой, но, к счастью, подохла, что и к лучшему. Когда я спросил, не изувечил ли ее сожитель их общего ребенка, она прошипела: «Да, этот сукин сын и выродок Тор Свендсон плеснул кислотой в своего сына, но какое вам, черт возьми, дело до этого, господин хороший?»
Эта короткая беседа скорее ухудшила, а не облегчила мое состояние. Сам не пойму, зачем я позвонил и что ожидал услышать. А если бы к телефону подошла сама Шарлотта Уомпл, я, вероятно, просто повесил бы трубку. Что я мог ей сказать? Почему ты не захотела ни разу увидеть меня? Любишь ли ты меня?
* * *
Я уверен, что Шарлотта куда-то уехала, вышла замуж или по крайней мере сменила фамилию. Интереса она у меня не вызывала. Однако номер телефона этой Валин я положил в бумажник, и он лежал там среди кредитных карточек. Последний раз я видел его именно там.
Моя бабушка была жуткой дамой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Я отложил письмо в сторону. Мне было страшно – я чувствовал запах металла и аммиака. Сделав три глубоких вдоха, я поднялся и вышел наружу. Вокруг все выглядело как обычно, но дрожало и было окутано мерцающей красноватой дымкой. Не хватало воздуха, и мне пришлось сосредоточиться на дыхании.
Все, о чем я мог сейчас думать, – это подняться на свою «точку спокойствия», к тем деревьям, где меня никто не заметит, а я смогу видеть всех. Отыскав дерево, я забрался на него. Устроившись среди густой листвы, я растворился и стал наблюдать. Четкость изображения вернулась ко мне. Окрестности выглядели ясно и узнаваемо.
Я долго пробыл там, пока снова не спустился к дому.
Итак, вот что было в письме.
"Дорогой Джо, привет. Пишу тебе, потому что хочу, чтобы ты простил меня. Теперь я верю в Бога и думаю, что не смогу попасть на небеса без твоего прощения. Так сказано в той книге, которая есть у меня. Ты должен сделать это лично, ибо судебные тяжбы, которые ты затеял, преследуют меня всю жизнь и только ты можешь их остановить. Я живу в Сиэтле и собираюсь приехать в Санта-Ану поездом в субботу, 23-го. Может, выпьем и немного развеемся. Я плачу. Возможно, тебе стоит повидаться со своим стариком, тем более что другого застрелили. По крайней мере бесплатная выпивка тебе гарантирована. И как я уже сказал, без тебя мне на небеса не попасть.
Искренне твой,
Тор Свендсон".
Я сидел во внутреннем дворике за домом и ел купленную по дороге еду. Вечер был холодным и влажным, как в ту ночь, когда погиб Уилл. Почти сразу после заката по земле заструился туман, в воздухе повисла морось, а вокруг уличных фонарей появились влажные облачка.
Сходив за курткой, снова вышел во двор. Я представлял Тора Свендсона по фотографиям из газет и журналов, – их было много опубликовано после его ареста, потом, когда его приговорили к тринадцати годам заключения в федеральной тюрьме Коркоран, а еще после того, как его выпустили через семь лет. Одно время у меня была солидная коллекция этих снимков, и я иногда читал статьи о нем и себе, но отстраненно, как любой другой подписчик. И рассматривал его снимки. Почти на всех он выглядел очень приветливым, без очевидных признаков злобы. Но подчас истинная злоба внешне не проявляется.
Тор был пузатым увальнем с длинными белыми волосами, светлой бородой и огромными голубыми глазами. Он был похож на Санта-Клауса. Ему сейчас около шестидесяти четырех, хотя даже на старых снимках, сделанных сразу после ареста, когда ему было сорок лет, он уже выглядел немолодо.
Я никогда не мог понять, почему почти на всех снимках он улыбается. Немногие захотят улыбаться после обвинений в причинении увечий и покушении на убийство и тринадцатилетнего тюремного приговора. А вот Тор улыбался. Это была виноватая улыбка, заставляющая предположить недостаток ума. Это одна из самых нелепых улыбок, которые я видел в жизни.
Когда он мне являлся во сне, то всегда улыбался, словно наконец выпросил бесплатную чашку кофе. Его голубые глаза тоже смотрелись довольно жалко. Но улыбка выглядела искренней. Очень искренней. Он как бы и не поддерживает вас полностью, но, во всяком случае, на вашей стороне. В своих снах я всегда удивлялся, зачем он это делает; но у снов есть одно важное свойство – я так и не получил ответа на вопрос. Может, я это заслужил? Потому что так ему подсказал Бог? И это единственный способ преподать мне какой-то чрезвычайно важный урок?
В моих снах выражение его лица пугает меня сильнее, чем сама кислота. Фактически я даже не помню, как он выглядел в тот самый момент. Совсем не помню. Я вспоминаю только одно: как погружаюсь глубоко в себя, чтобы избавиться от чего-то огромного и злого, словно подныриваю под чудовищно огромную волну, чтобы добраться до этой спасительной зоны у океанского дна, за которое можно ухватиться и сохранить свою драгоценную жизнь.
Согласно газетам, Тор – после того как понял, что наделал, – отвез меня на пожарную станцию. В интервью одному журналу несколько месяцев спустя он заявил, что это Бог велел ему плеснуть в меня кислотой и отвезти на станцию. Пожарные отправили меня в больницу и вызвали полицию, чтобы задержать Тора. Я не знаю, зачем он поперся туда и оставил меня корчащегося от боли, да и не хочу знать.
Моя настоящая мать мне никогда не снится. Ее зовут Шарлотта Уомпл, и когда я родился, ей было всего восемнадцать лет. Так что сейчас ей должно быть сорок два. Мне неизвестно, где она сейчас, да и раньше я этого не знал. Она и Тор не были женаты. Если верить прессе и судебным показаниям – а я внимательно перечитал там каждое слово, – когда у Тора поехала крыша, ее дома не было. Она не очень-то годилась для семейной жизни: сплошные тряпки, виски и сигареты.
Я видел только одну ее фотографию. Это был газетный снимок, сделанный в момент, когда она выходила из здания суда округа Ориндж, правда, мне попался этот номер «Джорнал» лишь через четырнадцать лет после публикации. Она выглядела изможденной и несчастной женщиной с длинными светлыми волосами и жестким взглядом. Она как раз закуривала в дверях сигарету. Во время перекрестного допроса в суде прокурор попросил ее сообщить прозвище, под которым она была известна среди своих дружков-бандитов. Оказалось, Харлот. Шарлотта – Харлот. Не слишком-то изобретательно, но для этих головорезов привычнее балдеть от метадрина, чем упражняться в юморе.
Шесть лет назад, когда мне было восемнадцать, я по справочникам решил отыскать всех Уомплов, проживающих в округе Ориндж, и нашел только двоих. Я позвонил по обоим телефонам. Один из них был мужчина, никогда не слышавший про Шарлотту Уомпл, но сам родившийся в городе Шарлотта, в Южной Каролине, и рассказавший мне о своей родине. Отличный мужик.
А вот другая оказалась женщиной по имени Валин, сказавшая, что ее дочь была потаскухой, но, к счастью, подохла, что и к лучшему. Когда я спросил, не изувечил ли ее сожитель их общего ребенка, она прошипела: «Да, этот сукин сын и выродок Тор Свендсон плеснул кислотой в своего сына, но какое вам, черт возьми, дело до этого, господин хороший?»
Эта короткая беседа скорее ухудшила, а не облегчила мое состояние. Сам не пойму, зачем я позвонил и что ожидал услышать. А если бы к телефону подошла сама Шарлотта Уомпл, я, вероятно, просто повесил бы трубку. Что я мог ей сказать? Почему ты не захотела ни разу увидеть меня? Любишь ли ты меня?
* * *
Я уверен, что Шарлотта куда-то уехала, вышла замуж или по крайней мере сменила фамилию. Интереса она у меня не вызывала. Однако номер телефона этой Валин я положил в бумажник, и он лежал там среди кредитных карточек. Последний раз я видел его именно там.
Моя бабушка была жуткой дамой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97