Я не знал. Но чтобы это выяснить, отправился в Англию.
А вы, джентльмены, отправляетесь в Англию завтра утром. Извините, что задержал вас допоздна. Желаю вам доброй ночи.
И в последний раз в Зоргенфрее мы провели маленькую пышную церемонию проводов в постель его величества Магнуса Айзенгрима, который на сей раз откланялся с необычно веселым для него видом.
Киношники, разумеется, не сразу отправились в гостиницу. Они налили себе еще выпить и поудобнее устроились у огня.
- Никак не могу понять, - произнес Инджестри, - какая часть из того, что мы слышали, отвечает действительности. Это неизбежная проблема любой автобиографии: о чем автор умолчал, о чем просто забыл, что слегка приукрасил, чтобы произвести впечатление? Возьмите эту историю о мести, например. Неужели он и в самом деле был таким монстром, каким себя подает? Сейчас он вовсе не кажется жестоким. Мы не должны забывать, что он по профессии маг. Всю жизнь он напускал на себя нечто демоническое. Я думаю, он хочет, чтобы мы поверили, будто он и вправду совершал демонические поступки.
- Я отношусь к этому серьезно, - сказал Линд. - Вы, Роли, англичанин, а все англичане по самой своей природе предрасположены к жизнерадостности. Они не верят в зло. Если бы Гольфстрим перестал омывать их западное побережье, они бы мыслили иначе. Считается, что главные оптимисты - американцы, но на самом деле настоящие оптимисты - англичане. Думаю, он сделал все, о чем рассказал. Думаю, он медленно и жестоко убивал своего врага. Думаю, такие вещи случаются чаще, нежели полагают те, кто прячет голову в песок, чтобы не видеть зла.
- Нет-нет, я вовсе не боюсь зла, - ответил Инджестри. - Я всегда готов взглянуть и на темную сторону, если это необходимо. Но я думаю, люди сгущают краски, когда им предоставляется такая возможность.
- Вы, безусловно, боитесь зла, - сказал Линд. - Только дураки не боятся. Люди довольно запанибратски говорят о зле, в этом Айзенгрим совершенно прав. Это способ приуменьшить его силу или, по крайней мере, сделать хорошую мину при плохой игре. Глупость и пустозвонство - говорить о зле так, словно оно всего лишь какой-нибудь каприз или шалость. Зло - это реальность, в которой живут, по меньшей мере, полмира.
- Все бы вам философствовать… - протянул Кингховн. - Философия - наркотик северян. Что такое зло? Вы этого не знаете. Но если вам требуется создать в вашем фильме атмосферу зла, вы говорите мне, а я организую тучи, необычный свет и найду нужный ракурс для съемок. Если же на эту сцену взглянуть в солнечный день и с другой точки, то атмосфера будет комедийная.
- Вы всегда изображаете из себя крутого парня, реалиста, - сказал Линд. - И это замечательно. За это я вас и люблю, Гарри. Но вы не художник, ну разве что в своей узкой области, поэтому предоставьте-ка лучше мне решать, что на экране зло, а что - комедия. Это нечто большее, чем зрительный образ. Сейчас мы говорим о человеческой жизни.
Во время этих вечерних посиделок Лизл говорила очень мало, и я думаю, киношники пребывали в заблуждении, полагая, будто ей нечего сказать. Но вот теперь она взяла слово.
- О чьей жизни вы говорите? - спросила она. - Вот еще одна проблема биографии и автобиографии, мой дорогой Инджестри. У вас ничего не получится, если вы не сделаете кого-то одного героем драмы, а всех остальных - статистами. Вы только почитайте, что пишут о себе политики! Черчилль, Гитлер и иже с ними вдруг отходят на задний план рядом с сэром Завирало Пустобрехом, на которого всегда направлены прожектора. Магнусу не чужд эготизм преуспевающего артиста. Он раз за разом не забывал напоминать нам, что в его деле ему нет равных. Он делает это без ложной скромности. Его не останавливает этика среднего класса, по которой лучше бы это говорил кто-нибудь другой, а не он. Он знает - мы этого не скажем, поскольку ничто не может быть гибельнее для ощущения равенства, без которого невозможно приятное общение, чем назойливое напоминание о том, что один из членов вашей компании на голову выше остальных. Когда дела обстоят так, считается хорошим тоном, если особа выдающихся качеств помалкивает о своей исключительности. Поскольку Магнус вел свой рассказ в течение нескольких часов, мы решили, что его точка зрения - единственная.
Взять хотя бы эту историю со смертью Виллара. Если послушать Магнуса, то получается, что Виллара убил он, подвергнув перед этим длительному, жестокому унижению. Трагедия смерти Виллара - в том свете, в каком ее представил Фаустус Легран. Но разве сам Виллар не человек? Кого он, лежа на своем смертном одре, считал героем драмы? Уж, конечно, не Магнуса, поверьте мне. Или посмотрите с точки зрения Господа. Но если вам это неловко, давайте предположим, что вы хотите сделать фильм о жизни и смерти Виллара. Вам понадобится Магнус, но не он здесь герой. Он всего лишь необходимый посредник, который приводит Виллара к могиле. Для каждого своя жизнь - история страстей, но у вас не получится никаких сногсшибательных страстей без доброго старого Иуды Искариота. Кто-то должен играть Иуду, и обычно эта роль считается тонкой и содержательной. Если вам предложили такую роль, можете этим гордиться. Помните Тайную вечерю? Христос сказал, что его предаст один из тех, кто сидит с ним за столом. Ученики по очереди стали спрашивать, кто же это сделает. И когда свой вопрос задал Иуда, Христос ответил, что тот и будет предателем.
Вам никогда не приходило в голову, что в груди какого-нибудь из менее известных апостолов, ну, скажем, Иуды Леввея, брата Иакова, которого традиция представляет как толстяка, зрело недовольство: опять, мол, этот Искариот выставляется? Христос умер на кресте, у Искариота были свои страсти, но кто-нибудь может мне сказать, что сталось с Иудой Леввеем? А ведь он тоже был человеком, и если бы написал автобиографию, то, как вы думаете, занимал бы в ней Христос главное место? У постели умирающего Виллара, кажется, была какая-то бородатая женщина. Мне бы хотелось выслушать ее точку зрения. Правда, она - женщина, и, может быть, ей хватило бы ума не считать себя центральной фигурой этой истории, но кому бы она отвела главное место - Виллару или Магнусу?
- Любой бы сгодился, - сказал Кингховн, - нужно только сосредоточиться на чем-то одном. Иначе вы получите cin?ma v?rit?. Смотреть на это иногда интересно, но это не имеет никакого отношения к v?rit?, потому что ни в чем вас не убеждает. Это вроде тех кадров о войне, что показывают по телевизору: поверить, что происходит что-то трагическое, невозможно. Если вы хотите, чтобы ваш фильм был похож на правду, вам нужен кто-то вроде Юргена, который знает, что такое правда, и кто-то вроде меня, который умеет снимать, чтобы вам и в голову не пришло, что правда может выглядеть как-нибудь иначе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
А вы, джентльмены, отправляетесь в Англию завтра утром. Извините, что задержал вас допоздна. Желаю вам доброй ночи.
И в последний раз в Зоргенфрее мы провели маленькую пышную церемонию проводов в постель его величества Магнуса Айзенгрима, который на сей раз откланялся с необычно веселым для него видом.
Киношники, разумеется, не сразу отправились в гостиницу. Они налили себе еще выпить и поудобнее устроились у огня.
- Никак не могу понять, - произнес Инджестри, - какая часть из того, что мы слышали, отвечает действительности. Это неизбежная проблема любой автобиографии: о чем автор умолчал, о чем просто забыл, что слегка приукрасил, чтобы произвести впечатление? Возьмите эту историю о мести, например. Неужели он и в самом деле был таким монстром, каким себя подает? Сейчас он вовсе не кажется жестоким. Мы не должны забывать, что он по профессии маг. Всю жизнь он напускал на себя нечто демоническое. Я думаю, он хочет, чтобы мы поверили, будто он и вправду совершал демонические поступки.
- Я отношусь к этому серьезно, - сказал Линд. - Вы, Роли, англичанин, а все англичане по самой своей природе предрасположены к жизнерадостности. Они не верят в зло. Если бы Гольфстрим перестал омывать их западное побережье, они бы мыслили иначе. Считается, что главные оптимисты - американцы, но на самом деле настоящие оптимисты - англичане. Думаю, он сделал все, о чем рассказал. Думаю, он медленно и жестоко убивал своего врага. Думаю, такие вещи случаются чаще, нежели полагают те, кто прячет голову в песок, чтобы не видеть зла.
- Нет-нет, я вовсе не боюсь зла, - ответил Инджестри. - Я всегда готов взглянуть и на темную сторону, если это необходимо. Но я думаю, люди сгущают краски, когда им предоставляется такая возможность.
- Вы, безусловно, боитесь зла, - сказал Линд. - Только дураки не боятся. Люди довольно запанибратски говорят о зле, в этом Айзенгрим совершенно прав. Это способ приуменьшить его силу или, по крайней мере, сделать хорошую мину при плохой игре. Глупость и пустозвонство - говорить о зле так, словно оно всего лишь какой-нибудь каприз или шалость. Зло - это реальность, в которой живут, по меньшей мере, полмира.
- Все бы вам философствовать… - протянул Кингховн. - Философия - наркотик северян. Что такое зло? Вы этого не знаете. Но если вам требуется создать в вашем фильме атмосферу зла, вы говорите мне, а я организую тучи, необычный свет и найду нужный ракурс для съемок. Если же на эту сцену взглянуть в солнечный день и с другой точки, то атмосфера будет комедийная.
- Вы всегда изображаете из себя крутого парня, реалиста, - сказал Линд. - И это замечательно. За это я вас и люблю, Гарри. Но вы не художник, ну разве что в своей узкой области, поэтому предоставьте-ка лучше мне решать, что на экране зло, а что - комедия. Это нечто большее, чем зрительный образ. Сейчас мы говорим о человеческой жизни.
Во время этих вечерних посиделок Лизл говорила очень мало, и я думаю, киношники пребывали в заблуждении, полагая, будто ей нечего сказать. Но вот теперь она взяла слово.
- О чьей жизни вы говорите? - спросила она. - Вот еще одна проблема биографии и автобиографии, мой дорогой Инджестри. У вас ничего не получится, если вы не сделаете кого-то одного героем драмы, а всех остальных - статистами. Вы только почитайте, что пишут о себе политики! Черчилль, Гитлер и иже с ними вдруг отходят на задний план рядом с сэром Завирало Пустобрехом, на которого всегда направлены прожектора. Магнусу не чужд эготизм преуспевающего артиста. Он раз за разом не забывал напоминать нам, что в его деле ему нет равных. Он делает это без ложной скромности. Его не останавливает этика среднего класса, по которой лучше бы это говорил кто-нибудь другой, а не он. Он знает - мы этого не скажем, поскольку ничто не может быть гибельнее для ощущения равенства, без которого невозможно приятное общение, чем назойливое напоминание о том, что один из членов вашей компании на голову выше остальных. Когда дела обстоят так, считается хорошим тоном, если особа выдающихся качеств помалкивает о своей исключительности. Поскольку Магнус вел свой рассказ в течение нескольких часов, мы решили, что его точка зрения - единственная.
Взять хотя бы эту историю со смертью Виллара. Если послушать Магнуса, то получается, что Виллара убил он, подвергнув перед этим длительному, жестокому унижению. Трагедия смерти Виллара - в том свете, в каком ее представил Фаустус Легран. Но разве сам Виллар не человек? Кого он, лежа на своем смертном одре, считал героем драмы? Уж, конечно, не Магнуса, поверьте мне. Или посмотрите с точки зрения Господа. Но если вам это неловко, давайте предположим, что вы хотите сделать фильм о жизни и смерти Виллара. Вам понадобится Магнус, но не он здесь герой. Он всего лишь необходимый посредник, который приводит Виллара к могиле. Для каждого своя жизнь - история страстей, но у вас не получится никаких сногсшибательных страстей без доброго старого Иуды Искариота. Кто-то должен играть Иуду, и обычно эта роль считается тонкой и содержательной. Если вам предложили такую роль, можете этим гордиться. Помните Тайную вечерю? Христос сказал, что его предаст один из тех, кто сидит с ним за столом. Ученики по очереди стали спрашивать, кто же это сделает. И когда свой вопрос задал Иуда, Христос ответил, что тот и будет предателем.
Вам никогда не приходило в голову, что в груди какого-нибудь из менее известных апостолов, ну, скажем, Иуды Леввея, брата Иакова, которого традиция представляет как толстяка, зрело недовольство: опять, мол, этот Искариот выставляется? Христос умер на кресте, у Искариота были свои страсти, но кто-нибудь может мне сказать, что сталось с Иудой Леввеем? А ведь он тоже был человеком, и если бы написал автобиографию, то, как вы думаете, занимал бы в ней Христос главное место? У постели умирающего Виллара, кажется, была какая-то бородатая женщина. Мне бы хотелось выслушать ее точку зрения. Правда, она - женщина, и, может быть, ей хватило бы ума не считать себя центральной фигурой этой истории, но кому бы она отвела главное место - Виллару или Магнусу?
- Любой бы сгодился, - сказал Кингховн, - нужно только сосредоточиться на чем-то одном. Иначе вы получите cin?ma v?rit?. Смотреть на это иногда интересно, но это не имеет никакого отношения к v?rit?, потому что ни в чем вас не убеждает. Это вроде тех кадров о войне, что показывают по телевизору: поверить, что происходит что-то трагическое, невозможно. Если вы хотите, чтобы ваш фильм был похож на правду, вам нужен кто-то вроде Юргена, который знает, что такое правда, и кто-то вроде меня, который умеет снимать, чтобы вам и в голову не пришло, что правда может выглядеть как-нибудь иначе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109