Выражение разочарования и поражения, появлявшееся на лице сэра Джона, тут же сменялось издевательским смехом Скарамуша - на мой взгляд, это была вершина актерского мастерства. Так оно и было на самом деле. Так оно и было. Сейчас бы такое не прошло - мода другая, но если вы хотите изобразить подобные чувства, делать это нужно именно так.
Сколько вызовов к занавесу - и не сосчитать. Цветы для Миледи и несколько букетов для Адель Честертон, которая играла средненько, но была такой хорошенькой - просто облизать хотелось. Речь сэра Джона, которую я потом хорошо изучил: он провозглашал себя и Миледи «самыми покорными, преданными и скромными слугами публики». А потом - проза жизни: укрыть мебель от пыли, укрыть подставки с реквизитом, сверить с Макгрегором запись хронометража и смотреть, как он ковыляет, чтобы упрятать на ночь в сейф свой экземпляр пьесы. Потом - смыть грим, испытывая одновременно восторг и опустошенность, словно я еще никогда не был так счастлив и, уж конечно, никогда не буду.
Не в традициях труппы сэра Джона было сидеть и ждать, что напишут в газетах. Я думаю, это всегда было скорее в нью-йоркском стиле, чем в лондонском. Но когда на следующий день я пришел в театр и стал заниматься своими делами, здесь уже были все газетные отчеты, исключая лишь самых крупных воскресных законодателей мод, чье мнение и было по-настоящему важно. Большинство газет высказывалось доброжелательно, но даже я чувствовал в этой доброжелательности некую сдержанность или вообще какую-то недоговоренность. «Неприкрытый романтизм… подтверждает, что Старая школа еще сохраняет позиции… милые сердцу, знакомые ситуации, разрешаемые способом, освященным романтической традицией… великолепная организация - сэр Джон по-прежнему на коне… Леди Тресайз своим опытом наполняет роль, которая в исполнении актрисы помоложе казалась бы вымученной… Сабатини - это настоящий клад для актеров, которым нужна откровенная мелодрама минувших дней… где еще сегодня найдешь игру такого диапазона и столь же впечатляющую?»
Была одна заметка в «Ньюс-Кроникл», в которой автор - из молодых умников - дал волю своей профессиональной желчности. Озаглавлена она была так: «Зачастила лиса в курятник - там ей и пропасть». В ней откровенно говорилось, что Тресайзы старомодны, склонны к аффектированности и должны уступить место новому театру.
Когда появились воскресные газеты, выяснилось, что «Обсервер» занял ту же позицию, что и ежедневные издания. Создавалось впечатление, что они разглядывали какую-то тонко сработанную вещицу, но с другого конца бинокля, а потому «Скарамуш» представлялся им очень маленьким и далеким. Джеймс Агат в «Санди Таймс» ругал пьесу, уподобляя ее часовому механизму, а сэра Джона и Миледи использовал как дубинки для избиения молодых актеров, которые плохо воспитаны, на сцене - как деревянные, ни двигаться, ни говорить не умеют.
Я услышал, как Холройд сказал Макгрегору: «Нет, не пойдет зритель».
И тем не менее зритель шел почти целых десять недель. В начале каждой недели наступало затишье, а со среды дела шли в гору. Билеты на дневные спектакли обычно разбирались полностью, в основном их покупали женщины из ближайших пригородов, которые приезжали в город побродить по магазинам и немного развлечься. Но люди судачили, что в лондонском театре такая посещаемость в лучшем случае окупает текущие затраты, а расходы на постановку все еще висели на Хозяине. Вид у него, однако, был неунывающий, и вскоре я узнал почему. Он собирался сделать ход, к которому издавна прибегали актеры-антрепренеры: давать «Скарамуша», пока тот собирает зрителей, а потом «по просьбе публики» на несколько недель заменить его на свое проверенное оружие - «Владетеля Баллантрэ».
- Боже мой! - сказал Инджестри, и мне показалось, что он слегка побледнел.
- Вы помните эту пьесу? - спросил Линд.
- Совершенно отчетливо, - ответил Роли.
- Такая плохая пьеса?
- Не хочу оскорбить чувства нашего друга, который так привержен Тресайзам, - сказал Инджестри. - Дело в том, что «Владетель Баллантрэ» совпал с одной из самых низких точек в моей карьере. Я пробовал себя в театре, и оказалось, что это не совсем то, что я ищу.
- Может быть, вы хотите, чтобы я обошел этот момент? - спросил Магнус, и хотя он делал вид, будто проявляет тактичность, я-то видел, что он чуть только не мурлычет от удовольствия.
- Это существенно для вашего подтекста? - спросил Инджестри, и его интонация тоже была полушутливой.
- Весьма существенно. Но я не хочу доставлять вам неприятные минуты, любезный.
- Не берите в голову. С тех пор со мной случались вещи и похуже.
- Я постараюсь быть посдержаннее, - сказал Магнус. - Можете не сомневаться, я проявлю максимум такта.
- Бога ради, забудьте вы об этом, - сказал Инджестри. - Я из своего опыта знаю, что такт может быть гораздо хуже самой варварской, но зато откровенной невежливости. И потом, мои воспоминания о пьесе не могут быть похожими на ваши. А мои неприятности носили главным образом личный характер.
- Тогда я продолжаю. Но вы в любой момент можете вмешаться. Не давайте мне уходить со стези фактов. Прервите меня, если в моих словах появится хоть малейший намек на оценочные суждения. Я не собираюсь делать вид, будто я беспристрастный историк.
- Валяйте, - сказал Инджестри. - Я буду сидеть тихо, как мышка. Обещаю.
- Как вам угодно. Итак… «Владетель Баллантрэ». Это была еще одна романтическая палочка-выручалочка Хозяина. Тоже по роману какого-то там…
- Роберта Луиса Стивенсона, - вполголоса сказал Инджестри, - хотя, если судить по тому, что происходило на сцене, догадаться об этом было невозможно. Ах уж эти инсценировки! Искромсают все, как мясники…
- Не суйтесь, Роли, - сказал Кингховн. - Вы же сказали, что будете помалкивать.
- Не могу судить, что это была за инсценировка, - сказал Магнус, - потому что роман не читал и, наверно, никогда не прочту. Но это была хорошая, крепкая, добротная мелодрама, и люди ходили на нее со дня первой постановки, а Хозяин сделал ее лет за тридцать до того времени, о котором я веду речь. Я вам говорил, что он был экспериментатором и новатором - в свое время. Так вот, если случалось, что он терял денежки на Метерлинке или на какой-нибудь новой вещице Стивена Филлипса, то вытаскивал из запасников «Владетеля», и фунты снова появлялись на его банковском счете. Он мог отправиться на гастроли в Бирмингем, Манчестер, Ньюкасл, Глазго, Эдинбург или в любой другой большой провинциальный город, а в тех городах были большие театры - не чета этим лондонским спичечным коробкам, - которые заполнялись до отказа, когда давали «Владетеля». В особенности в Эдинбурге, потому что там, казалось, рассматривали пьесу как свою собственность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Сколько вызовов к занавесу - и не сосчитать. Цветы для Миледи и несколько букетов для Адель Честертон, которая играла средненько, но была такой хорошенькой - просто облизать хотелось. Речь сэра Джона, которую я потом хорошо изучил: он провозглашал себя и Миледи «самыми покорными, преданными и скромными слугами публики». А потом - проза жизни: укрыть мебель от пыли, укрыть подставки с реквизитом, сверить с Макгрегором запись хронометража и смотреть, как он ковыляет, чтобы упрятать на ночь в сейф свой экземпляр пьесы. Потом - смыть грим, испытывая одновременно восторг и опустошенность, словно я еще никогда не был так счастлив и, уж конечно, никогда не буду.
Не в традициях труппы сэра Джона было сидеть и ждать, что напишут в газетах. Я думаю, это всегда было скорее в нью-йоркском стиле, чем в лондонском. Но когда на следующий день я пришел в театр и стал заниматься своими делами, здесь уже были все газетные отчеты, исключая лишь самых крупных воскресных законодателей мод, чье мнение и было по-настоящему важно. Большинство газет высказывалось доброжелательно, но даже я чувствовал в этой доброжелательности некую сдержанность или вообще какую-то недоговоренность. «Неприкрытый романтизм… подтверждает, что Старая школа еще сохраняет позиции… милые сердцу, знакомые ситуации, разрешаемые способом, освященным романтической традицией… великолепная организация - сэр Джон по-прежнему на коне… Леди Тресайз своим опытом наполняет роль, которая в исполнении актрисы помоложе казалась бы вымученной… Сабатини - это настоящий клад для актеров, которым нужна откровенная мелодрама минувших дней… где еще сегодня найдешь игру такого диапазона и столь же впечатляющую?»
Была одна заметка в «Ньюс-Кроникл», в которой автор - из молодых умников - дал волю своей профессиональной желчности. Озаглавлена она была так: «Зачастила лиса в курятник - там ей и пропасть». В ней откровенно говорилось, что Тресайзы старомодны, склонны к аффектированности и должны уступить место новому театру.
Когда появились воскресные газеты, выяснилось, что «Обсервер» занял ту же позицию, что и ежедневные издания. Создавалось впечатление, что они разглядывали какую-то тонко сработанную вещицу, но с другого конца бинокля, а потому «Скарамуш» представлялся им очень маленьким и далеким. Джеймс Агат в «Санди Таймс» ругал пьесу, уподобляя ее часовому механизму, а сэра Джона и Миледи использовал как дубинки для избиения молодых актеров, которые плохо воспитаны, на сцене - как деревянные, ни двигаться, ни говорить не умеют.
Я услышал, как Холройд сказал Макгрегору: «Нет, не пойдет зритель».
И тем не менее зритель шел почти целых десять недель. В начале каждой недели наступало затишье, а со среды дела шли в гору. Билеты на дневные спектакли обычно разбирались полностью, в основном их покупали женщины из ближайших пригородов, которые приезжали в город побродить по магазинам и немного развлечься. Но люди судачили, что в лондонском театре такая посещаемость в лучшем случае окупает текущие затраты, а расходы на постановку все еще висели на Хозяине. Вид у него, однако, был неунывающий, и вскоре я узнал почему. Он собирался сделать ход, к которому издавна прибегали актеры-антрепренеры: давать «Скарамуша», пока тот собирает зрителей, а потом «по просьбе публики» на несколько недель заменить его на свое проверенное оружие - «Владетеля Баллантрэ».
- Боже мой! - сказал Инджестри, и мне показалось, что он слегка побледнел.
- Вы помните эту пьесу? - спросил Линд.
- Совершенно отчетливо, - ответил Роли.
- Такая плохая пьеса?
- Не хочу оскорбить чувства нашего друга, который так привержен Тресайзам, - сказал Инджестри. - Дело в том, что «Владетель Баллантрэ» совпал с одной из самых низких точек в моей карьере. Я пробовал себя в театре, и оказалось, что это не совсем то, что я ищу.
- Может быть, вы хотите, чтобы я обошел этот момент? - спросил Магнус, и хотя он делал вид, будто проявляет тактичность, я-то видел, что он чуть только не мурлычет от удовольствия.
- Это существенно для вашего подтекста? - спросил Инджестри, и его интонация тоже была полушутливой.
- Весьма существенно. Но я не хочу доставлять вам неприятные минуты, любезный.
- Не берите в голову. С тех пор со мной случались вещи и похуже.
- Я постараюсь быть посдержаннее, - сказал Магнус. - Можете не сомневаться, я проявлю максимум такта.
- Бога ради, забудьте вы об этом, - сказал Инджестри. - Я из своего опыта знаю, что такт может быть гораздо хуже самой варварской, но зато откровенной невежливости. И потом, мои воспоминания о пьесе не могут быть похожими на ваши. А мои неприятности носили главным образом личный характер.
- Тогда я продолжаю. Но вы в любой момент можете вмешаться. Не давайте мне уходить со стези фактов. Прервите меня, если в моих словах появится хоть малейший намек на оценочные суждения. Я не собираюсь делать вид, будто я беспристрастный историк.
- Валяйте, - сказал Инджестри. - Я буду сидеть тихо, как мышка. Обещаю.
- Как вам угодно. Итак… «Владетель Баллантрэ». Это была еще одна романтическая палочка-выручалочка Хозяина. Тоже по роману какого-то там…
- Роберта Луиса Стивенсона, - вполголоса сказал Инджестри, - хотя, если судить по тому, что происходило на сцене, догадаться об этом было невозможно. Ах уж эти инсценировки! Искромсают все, как мясники…
- Не суйтесь, Роли, - сказал Кингховн. - Вы же сказали, что будете помалкивать.
- Не могу судить, что это была за инсценировка, - сказал Магнус, - потому что роман не читал и, наверно, никогда не прочту. Но это была хорошая, крепкая, добротная мелодрама, и люди ходили на нее со дня первой постановки, а Хозяин сделал ее лет за тридцать до того времени, о котором я веду речь. Я вам говорил, что он был экспериментатором и новатором - в свое время. Так вот, если случалось, что он терял денежки на Метерлинке или на какой-нибудь новой вещице Стивена Филлипса, то вытаскивал из запасников «Владетеля», и фунты снова появлялись на его банковском счете. Он мог отправиться на гастроли в Бирмингем, Манчестер, Ньюкасл, Глазго, Эдинбург или в любой другой большой провинциальный город, а в тех городах были большие театры - не чета этим лондонским спичечным коробкам, - которые заполнялись до отказа, когда давали «Владетеля». В особенности в Эдинбурге, потому что там, казалось, рассматривали пьесу как свою собственность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109