Парадокс? Но с этим ничего не поделаешь.
- Значит, вы полагаете, что ничего, кроме настоящего момента, не существует, а все происходившее в прошлом сведено на нет одним тем фактом, что вернуть его нельзя? Мне кажется, что для такого мировоззрения есть свое название, но что-то оно не приходит мне сейчас на ум.
- Да, вы почти точно сформулировали мои убеждения. Почему Айзенгрим восхищается сэром Джоном и Миледи, интересует меня как феномен настоящего. Я очарован тем, как он думает сегодня, и тем, сколько эмоций вкладывает в рассказ о своих чувствах. Никто меня не убедит, что две эти старые перечницы были чем-то особенным.
- Вы должны понимать, что и себя обрекаете на такую же судьбу. Вы создали несколько вещей, которыми люди восхищались и восхищаются до сих пор. Вы согласны с тем, что их будут судить так, как вы сейчас судите кумиров Магнуса?
- Конечно. Пусть так оно и будет! Я все свое получу сполна, и вот тут-то мне и придет конец. Я не жду, что к моему памятнику будут возлагать желтые розы. Да и памятника себе я не жду. Но меня очень интересуют те, кто поклоняется памятникам. Магнус любит прошлое просто потому, что оно питает его настоящее, этим все и объясняется. Мы имеем дело с сыновней благодарностью и почитанием предков со стороны человека, у которого, по его же словам, были ужасная семья и жуткое детство, а потому он был вынужден поискать себе что-нибудь получше. Вот увидите, он еще скажет нам, что его настоящими родителями были Тресайзы. Ну, или родителями в искусстве или чем-нибудь в этом роде. Хотите пари?
Я никогда не заключаю пари, и рисковать деньгами в этой ситуации ни за что бы не стал, поскольку пришел к выводу, что Инджестри, вполне вероятно, прав.
5
Наш последний день в Лондоне был субботой, и трое киношников прибыли в - «Савой» к ленчу. Лизл организовала нам столик в хорошем месте, откуда открывался вид на набережную, а осенний день был просто великолепен. Даже Кингховн не смог бы улучшить свет, падавший на наш столик. Магнус никогда не ел много, и сегодня тоже ограничился холодной говядиной и рисовым пудингом. Он получал какое-то извращенное удовольствие, заказывая эти детские блюда в ресторанах, где другие купались в роскоши. Он же настаивал, чтобы ему в «Савое» подавали лучший рисовый пудинг, какой можно найти в Лондоне. Другие ели от всей души: Инджестри - с нескрываемым и довольно трогательным удовольствием, Кингховн - как человек, которого неделю держали на голодном пайке, а Линд - со странно отсутствующим видом, словно чтобы сделать кому-то одолжение и ни в коем случае не обидеть. Лизл пребывала, как это с ней случалось, в людоедском настроении - она заказала себе огромный бифштекс, который на вид мало чем отличался от сырого мяса. Я взял стандартный ленч. По отличной цене.
- Когда мы в последний раз занимались подтекстом, вы говорили об эгоизме Тресайза, - сказал Линд, вонзив свои огромные челюсти в баранью котлету.
- Говорил. И возможно, ввел вас в заблуждение. Вскоре после нашего разговора с Миледи репетиции в «Короне и двух носильщиках» прекратились, и мы перебрались в театр, где и планировалась постановка «Скарамуша». Это был «Глоуб». Нам требовался театр с большим пространством за сценой, потому что спектакль предполагался довольно сложный. Сэр Джон все еще придерживался обычая: премьеру давать в Лондоне - и никаких поблажек себе в виде первых показов вне столицы, где вероятность успеха была больше. Я немало удивился, когда, войдя в «Глоуб», обнаружил, что не все театры так убоги, как те, где выступали мы с Вилларом; здесь были дисциплина и традиции, с которыми я не сталкивался прежде. Меня приняли в качестве помощника режиссера (с оговоркой, что при необходимости я буду привлекаться «в исполнительский состав»), и мне нужно было с нуля осваивать новую профессию. К счастью, Макгрегор был терпеливым и дотошным учителем. Обязанностей у меня было много. В те времена профсоюз рабочих сцены еще не ввел нынешних строгостей, которые только членам и разрешают таскать декорации, а потому мне приходилось выполнять и тяжелую физическую работу. С персоналом сцены у меня быстро установились дружеские отношения, но очень скоро я обнаружил, что это возвело барьер между мной и актерами, хотя мне и пришлось стать членом Актерской гильдии. Но я принадлежал к «персоналу сцены» и, хотя все были со мной доброжелательны, до уровня «актерской труппы» не дотягивал. Так кто же я был? Я играл в постановке одну из ключевых ролей, но в программке обозначался только как помощник Макгрегора. В исполнительском составе места мне не нашлось.
Тем не менее я много репетировал, и мне казалось, что у меня все неплохо получается. Я пытался схватить ритм сэра Джона, и теперь, к моему удивлению, он мне помогал. Довольно много времени мы тратили на сцену «два-два». Жонглировал я, повернувшись спиной к публике, но поскольку мне и сэру Джону готовили абсолютно-одинаковые костюмы, публика не должна была заподозрить обман, если я смогу держаться достаточно убедительно.
Для меня это было откровением. Первые уроки актерства я получил в эстрадных театрах и считал, что главное на сцене - быстрота и броскость. Сэр Джон придерживался на этот счет абсолютно противоположного мнения. «Не спеши! Не спеши! - снова и снова повторял он. - Пусть они увидят, что ты делаешь. Не мельтеши - у зрителей не должны глаза разбегаться. Работай вот так». Тут он принимался скакать по сцене, изображая движения жонглера, работающего с тарелками, но темп его движений, на мой взгляд, был до невозможности медленным. «Не в том дело, чтобы тарелки не падали, - говорил он. - Ты и без меня знаешь, как это сделать. Важно, чтобы ты был Скарамушем. Ты должен уловить характер. Э? Ты ведь понимаешь этот характер, да? Э? Ты каллошки видел?»
Не видел я никаких каллошек и вообще не знал, что это такое.
«Вот, посмотри-ка сюда, дружок, - сказал он, показывая мне какие-то смешные маленькие картинки, на которых были изображены люди, одетые, как Скарамуш, Полишинель и другие персонажи комедии масок. - Вот как должно быть! Наполни это жизнью! Оживи каллошку!»
Для меня такая задача была новой и трудной - я никак не мог взять в толк, что проку, если я стану как на картинке. Но я подпадал под обаяние сэра Джона и был готов попробовать. И потому я скакал по сцене, вытягивал носок, принимал неестественные позы (как на картинках) - словом, из кожи вон лез.
«Руки! Руки! - требовательно кричал он, когда я, прервав свою работу помрежа, устраивал пляску тарелок в воздухе. - Они не должны быть как крюки, дружок! Вот так их держи! Видишь? Вот так - как я!» Тут он начинал демонстрировать, что ему от меня требуется. Сделать это, жонглируя, было довольно затруднительно, потому что он хотел, чтобы я оттопырил мизинец и указательный палец, а средний и безымянный держал вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
- Значит, вы полагаете, что ничего, кроме настоящего момента, не существует, а все происходившее в прошлом сведено на нет одним тем фактом, что вернуть его нельзя? Мне кажется, что для такого мировоззрения есть свое название, но что-то оно не приходит мне сейчас на ум.
- Да, вы почти точно сформулировали мои убеждения. Почему Айзенгрим восхищается сэром Джоном и Миледи, интересует меня как феномен настоящего. Я очарован тем, как он думает сегодня, и тем, сколько эмоций вкладывает в рассказ о своих чувствах. Никто меня не убедит, что две эти старые перечницы были чем-то особенным.
- Вы должны понимать, что и себя обрекаете на такую же судьбу. Вы создали несколько вещей, которыми люди восхищались и восхищаются до сих пор. Вы согласны с тем, что их будут судить так, как вы сейчас судите кумиров Магнуса?
- Конечно. Пусть так оно и будет! Я все свое получу сполна, и вот тут-то мне и придет конец. Я не жду, что к моему памятнику будут возлагать желтые розы. Да и памятника себе я не жду. Но меня очень интересуют те, кто поклоняется памятникам. Магнус любит прошлое просто потому, что оно питает его настоящее, этим все и объясняется. Мы имеем дело с сыновней благодарностью и почитанием предков со стороны человека, у которого, по его же словам, были ужасная семья и жуткое детство, а потому он был вынужден поискать себе что-нибудь получше. Вот увидите, он еще скажет нам, что его настоящими родителями были Тресайзы. Ну, или родителями в искусстве или чем-нибудь в этом роде. Хотите пари?
Я никогда не заключаю пари, и рисковать деньгами в этой ситуации ни за что бы не стал, поскольку пришел к выводу, что Инджестри, вполне вероятно, прав.
5
Наш последний день в Лондоне был субботой, и трое киношников прибыли в - «Савой» к ленчу. Лизл организовала нам столик в хорошем месте, откуда открывался вид на набережную, а осенний день был просто великолепен. Даже Кингховн не смог бы улучшить свет, падавший на наш столик. Магнус никогда не ел много, и сегодня тоже ограничился холодной говядиной и рисовым пудингом. Он получал какое-то извращенное удовольствие, заказывая эти детские блюда в ресторанах, где другие купались в роскоши. Он же настаивал, чтобы ему в «Савое» подавали лучший рисовый пудинг, какой можно найти в Лондоне. Другие ели от всей души: Инджестри - с нескрываемым и довольно трогательным удовольствием, Кингховн - как человек, которого неделю держали на голодном пайке, а Линд - со странно отсутствующим видом, словно чтобы сделать кому-то одолжение и ни в коем случае не обидеть. Лизл пребывала, как это с ней случалось, в людоедском настроении - она заказала себе огромный бифштекс, который на вид мало чем отличался от сырого мяса. Я взял стандартный ленч. По отличной цене.
- Когда мы в последний раз занимались подтекстом, вы говорили об эгоизме Тресайза, - сказал Линд, вонзив свои огромные челюсти в баранью котлету.
- Говорил. И возможно, ввел вас в заблуждение. Вскоре после нашего разговора с Миледи репетиции в «Короне и двух носильщиках» прекратились, и мы перебрались в театр, где и планировалась постановка «Скарамуша». Это был «Глоуб». Нам требовался театр с большим пространством за сценой, потому что спектакль предполагался довольно сложный. Сэр Джон все еще придерживался обычая: премьеру давать в Лондоне - и никаких поблажек себе в виде первых показов вне столицы, где вероятность успеха была больше. Я немало удивился, когда, войдя в «Глоуб», обнаружил, что не все театры так убоги, как те, где выступали мы с Вилларом; здесь были дисциплина и традиции, с которыми я не сталкивался прежде. Меня приняли в качестве помощника режиссера (с оговоркой, что при необходимости я буду привлекаться «в исполнительский состав»), и мне нужно было с нуля осваивать новую профессию. К счастью, Макгрегор был терпеливым и дотошным учителем. Обязанностей у меня было много. В те времена профсоюз рабочих сцены еще не ввел нынешних строгостей, которые только членам и разрешают таскать декорации, а потому мне приходилось выполнять и тяжелую физическую работу. С персоналом сцены у меня быстро установились дружеские отношения, но очень скоро я обнаружил, что это возвело барьер между мной и актерами, хотя мне и пришлось стать членом Актерской гильдии. Но я принадлежал к «персоналу сцены» и, хотя все были со мной доброжелательны, до уровня «актерской труппы» не дотягивал. Так кто же я был? Я играл в постановке одну из ключевых ролей, но в программке обозначался только как помощник Макгрегора. В исполнительском составе места мне не нашлось.
Тем не менее я много репетировал, и мне казалось, что у меня все неплохо получается. Я пытался схватить ритм сэра Джона, и теперь, к моему удивлению, он мне помогал. Довольно много времени мы тратили на сцену «два-два». Жонглировал я, повернувшись спиной к публике, но поскольку мне и сэру Джону готовили абсолютно-одинаковые костюмы, публика не должна была заподозрить обман, если я смогу держаться достаточно убедительно.
Для меня это было откровением. Первые уроки актерства я получил в эстрадных театрах и считал, что главное на сцене - быстрота и броскость. Сэр Джон придерживался на этот счет абсолютно противоположного мнения. «Не спеши! Не спеши! - снова и снова повторял он. - Пусть они увидят, что ты делаешь. Не мельтеши - у зрителей не должны глаза разбегаться. Работай вот так». Тут он принимался скакать по сцене, изображая движения жонглера, работающего с тарелками, но темп его движений, на мой взгляд, был до невозможности медленным. «Не в том дело, чтобы тарелки не падали, - говорил он. - Ты и без меня знаешь, как это сделать. Важно, чтобы ты был Скарамушем. Ты должен уловить характер. Э? Ты ведь понимаешь этот характер, да? Э? Ты каллошки видел?»
Не видел я никаких каллошек и вообще не знал, что это такое.
«Вот, посмотри-ка сюда, дружок, - сказал он, показывая мне какие-то смешные маленькие картинки, на которых были изображены люди, одетые, как Скарамуш, Полишинель и другие персонажи комедии масок. - Вот как должно быть! Наполни это жизнью! Оживи каллошку!»
Для меня такая задача была новой и трудной - я никак не мог взять в толк, что проку, если я стану как на картинке. Но я подпадал под обаяние сэра Джона и был готов попробовать. И потому я скакал по сцене, вытягивал носок, принимал неестественные позы (как на картинках) - словом, из кожи вон лез.
«Руки! Руки! - требовательно кричал он, когда я, прервав свою работу помрежа, устраивал пляску тарелок в воздухе. - Они не должны быть как крюки, дружок! Вот так их держи! Видишь? Вот так - как я!» Тут он начинал демонстрировать, что ему от меня требуется. Сделать это, жонглируя, было довольно затруднительно, потому что он хотел, чтобы я оттопырил мизинец и указательный палец, а средний и безымянный держал вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109