Мгновением позже желтые лучи протянулись от вершины к основанию, каждый из которых постоянно менял интенсивность окраски. Напряжение на поверхности вроде бы уменьшилось, но на самом деле это было не так.
За считаные мгновения он втрое-вчетверо увеличил прочность и неуязвимость своей конструкции, если угодно, ее невидимость и неуловимость, но прогиб, точнее, несколько прогибов, похожие на вмятины на жести, получаемые от заряда дроби, только, в отличие от них, шевелящиеся, находящиеся где-то в полуметре над головой Павла, уменьшились разве что вполовину. То есть оттуда тоже наращивали давление. И очень стремительно, качественно наращивали. Умело.
И давление продолжает нарастать. А он почти на пределе.
Надо уходить.
Он притянул к себе Любку. Рывком. Грубо.
– Ох!
– Молчи!
Павел быстро сплел кокон. Черный, в отличие от искристо-праздничного конуса. И, в отличие же, он не имел завершенной классической формы геометрической фигуры. Это было нечто бесформенное, почти безобразное. Вроде амебы. С недоразвитыми ручками-ножками, похожими на слабо шевелящиеся наросты, с неопределенной формой. И цвет был омерзительный, с красными и фиолетовыми зигзагами на матовой поверхности.
На секунду или чуть меньше спирали справа от Павла раздвинулись, и кокон, в котором находились двое людей, рывком покинул убежише.
– Ты чего?! – возмутилась Любка, и в голосе ее послышались капризные нотки. Только Павлу было сейчас не до нюансов.
Он тряхнул ее за плечи.
– Я сейчас уйду!
– Куда?
Она ничего не понимала. И к счастью. Не нужно будет ничего объяснять. Да и ей врать не придется.
Павел посмотрел на конус. Тот все еще работал. С его уходом он быстро стает. Ладно. Ничего. Нужно уходить.
– Срочное дело. Я позвоню. Ты пока сядь туда, – он показал на ее рабочее кресло.
– Паша…
– Все!
Он легонько толкнул ее, высвобождая из кокона, и вышел в приемную.
– Еще две минуты, – сказал он секретарше. Та заученно кивнула.
На посетителей он даже не посмотрел. Не до них.
Через те самые две минуты он сидел в своей машине и прогревал двигатель, до предела выдвинув рукоятку подсоса топлива.
Кто же это его так шарашил? Хорошо так, адресно. И ведь, если бы не «плащ», уконтропупил бы к чертовой матери! Нет, не насмерть, скорее всего, но мало бы тоже не показалось. Кто? Петрович? Зачем это ему?
Павел приспустил боковое стекло, врубил вентиляцию, чтобы не запотевали стекла, и закурил.
Так зачем это ему? Обиделся? Так он вроде не мстительный. Да и что, в конце концов, произошло? Ну, повздорили. Ну, ушел сотрудник. Обидно, неприятно, но это совсем не повод так жать. Да и не практикует он в этом. Тогда… А Мих Мих? Его попроси – он Петровичу не откажет. Но не до убийства же! И даже не до травм. Михалыч человек тихий, смирный и не кровожадный. Эх, надо было следок пощупать! Нюхнуть его. Хоть одной, так сказать, ноздрей. Но на Петровича это все равно не похоже, не его это стиль. Он предпочитает дать утихнуть страстям и мирно договориться. Если только не произошло что-то из ряда вон.
Датчик температуры показал, что двигатель несколько прогрелся. Павел вдавил окурок в пепельницу и потихоньку выехал на дорогу, посматривая по сторонам. Он вдруг отметил чувство, испытываемое им в этот момент. Забытое чувство опасности и настороженности, при котором голова как бы сама собой начинает вращаться на триста шестьдесят градусов, выискивая угрозу, а мозг ищет решение. Был у него период в биографии, когда такое чувство чуть ли не стало стилем жизни.
А ведь сейчас и впрямь ситуация из ряда вон. Петрович почему-то уверен, что с теми тиграми напортачил именно он. И с деньгами соответственно. А это уже не шутки. Не исключено, что его сейчас из-за тех «бабок» как раз прессуют. Конечно, маг-директор не девочка и из-под пресса выскочит, а то и просто его отожмет, да так, что мало не покажется. Но это тоже, смотря как прессовать. И кто. Существуют варианты.
И кстати, с чего Петрович взял, что это он на терминале нахимичил? Следы следами, он эксперт и все такое, но не ищейка. А ведь еще на складе он стал вдруг какой-то не такой. Что-то он тогда сказал…
Увернувшись от довольно помятого «Опеля» с пробитым глушителем, отчего благородная машина ревела, как реактивный самолет на форсаже – сидящий за рулем юнец наверняка хочет выглядеть крутым, – Павел пристроился за автобусом, решая, куда ехать. В контору? Ну нет. Домой? Если его ищут, то это глупо. И ведь наверняка ищут. К Любке? Тоже не дело. Едва отвел от нее направление удара, как сразу подставлять. К матери тоже нельзя. Нужно найти норку, безопасную норку, из которой можно делать вылазки, чтобы понять, что же все-таки происходит. Ведь происходит же! А для этого нужны деньги. Деньги есть у него дома и в банке. Куда лучше?
Он медленно ехал, размышляя.
Обложить могли как дом, так и банк. Это если за дело взялась серьезная структура. Скажем, органы. Но контроль за банком, точнее, за операциями на его счету, можно вести так, что заметить это невозможно в принципе. Даже обслуживающая его операционистка может не быть в курсе. Ситуацию же вокруг дома и тем более в собственной квартире он худо-бедно сумеет проконтролировать. На этот счет есть кое-какие заготовочки. Не панацея, конечно, но ведь, как известно, абсолютная панацея бывает только в сказках.
Итак, Петрович. Что он вчера такое сказал? Он сказал… Нет, даже не в этом дело. Дело в том, почему он начал расследование. Потому что появился повод. Как говорят журналисты, информационный повод. Ну и кто ему мог дать информацию, как не Марина? Нюхачка. Она и унюхала.
Машину Павла обогнал мотоциклист в глухом черном шлеме. И тоже с ревущим двигателем. Ну что за страсть такая у молодняка к громоподобному передвижению. Наверное, это подсознательное желание уподобиться Зевсу-громовержцу, несущемуся по небу на своей колеснице. Атавистическое мышление. Впрочем, психологи объясняют это естественным желанием молодых особей обратить на себя внимание, имеющим в основе инстинкт размножения. Павлины с их невероятно яркими перьями и громкими противными криками, павианы с вызывающе красными задами, петухи с налитыми кровью гребешками и франтоватыми хвостами тому подтверждение. Задача старых опытных самцов эту яркость и громкость давить до той поры, пока это в их уходящих силах.
Но нюхачка – не милицейская овчарка, которая только и может, что отыскивать и идентифицировать следы. Ее интеллект и способности побольше, чем у пса. Могла она подделать его след?
О подобном Павел не слышал. То есть какие-то разговоры на уровне слухов, а может, и предположений, ходили. Да мало ли какие страшилки водятся в их среде. У всех они свои. Биржевые брокеры пугают друг друга одним, главные бухгалтеры коммерческих фирм Другим, а милиционеры, скажем, третьим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
За считаные мгновения он втрое-вчетверо увеличил прочность и неуязвимость своей конструкции, если угодно, ее невидимость и неуловимость, но прогиб, точнее, несколько прогибов, похожие на вмятины на жести, получаемые от заряда дроби, только, в отличие от них, шевелящиеся, находящиеся где-то в полуметре над головой Павла, уменьшились разве что вполовину. То есть оттуда тоже наращивали давление. И очень стремительно, качественно наращивали. Умело.
И давление продолжает нарастать. А он почти на пределе.
Надо уходить.
Он притянул к себе Любку. Рывком. Грубо.
– Ох!
– Молчи!
Павел быстро сплел кокон. Черный, в отличие от искристо-праздничного конуса. И, в отличие же, он не имел завершенной классической формы геометрической фигуры. Это было нечто бесформенное, почти безобразное. Вроде амебы. С недоразвитыми ручками-ножками, похожими на слабо шевелящиеся наросты, с неопределенной формой. И цвет был омерзительный, с красными и фиолетовыми зигзагами на матовой поверхности.
На секунду или чуть меньше спирали справа от Павла раздвинулись, и кокон, в котором находились двое людей, рывком покинул убежише.
– Ты чего?! – возмутилась Любка, и в голосе ее послышались капризные нотки. Только Павлу было сейчас не до нюансов.
Он тряхнул ее за плечи.
– Я сейчас уйду!
– Куда?
Она ничего не понимала. И к счастью. Не нужно будет ничего объяснять. Да и ей врать не придется.
Павел посмотрел на конус. Тот все еще работал. С его уходом он быстро стает. Ладно. Ничего. Нужно уходить.
– Срочное дело. Я позвоню. Ты пока сядь туда, – он показал на ее рабочее кресло.
– Паша…
– Все!
Он легонько толкнул ее, высвобождая из кокона, и вышел в приемную.
– Еще две минуты, – сказал он секретарше. Та заученно кивнула.
На посетителей он даже не посмотрел. Не до них.
Через те самые две минуты он сидел в своей машине и прогревал двигатель, до предела выдвинув рукоятку подсоса топлива.
Кто же это его так шарашил? Хорошо так, адресно. И ведь, если бы не «плащ», уконтропупил бы к чертовой матери! Нет, не насмерть, скорее всего, но мало бы тоже не показалось. Кто? Петрович? Зачем это ему?
Павел приспустил боковое стекло, врубил вентиляцию, чтобы не запотевали стекла, и закурил.
Так зачем это ему? Обиделся? Так он вроде не мстительный. Да и что, в конце концов, произошло? Ну, повздорили. Ну, ушел сотрудник. Обидно, неприятно, но это совсем не повод так жать. Да и не практикует он в этом. Тогда… А Мих Мих? Его попроси – он Петровичу не откажет. Но не до убийства же! И даже не до травм. Михалыч человек тихий, смирный и не кровожадный. Эх, надо было следок пощупать! Нюхнуть его. Хоть одной, так сказать, ноздрей. Но на Петровича это все равно не похоже, не его это стиль. Он предпочитает дать утихнуть страстям и мирно договориться. Если только не произошло что-то из ряда вон.
Датчик температуры показал, что двигатель несколько прогрелся. Павел вдавил окурок в пепельницу и потихоньку выехал на дорогу, посматривая по сторонам. Он вдруг отметил чувство, испытываемое им в этот момент. Забытое чувство опасности и настороженности, при котором голова как бы сама собой начинает вращаться на триста шестьдесят градусов, выискивая угрозу, а мозг ищет решение. Был у него период в биографии, когда такое чувство чуть ли не стало стилем жизни.
А ведь сейчас и впрямь ситуация из ряда вон. Петрович почему-то уверен, что с теми тиграми напортачил именно он. И с деньгами соответственно. А это уже не шутки. Не исключено, что его сейчас из-за тех «бабок» как раз прессуют. Конечно, маг-директор не девочка и из-под пресса выскочит, а то и просто его отожмет, да так, что мало не покажется. Но это тоже, смотря как прессовать. И кто. Существуют варианты.
И кстати, с чего Петрович взял, что это он на терминале нахимичил? Следы следами, он эксперт и все такое, но не ищейка. А ведь еще на складе он стал вдруг какой-то не такой. Что-то он тогда сказал…
Увернувшись от довольно помятого «Опеля» с пробитым глушителем, отчего благородная машина ревела, как реактивный самолет на форсаже – сидящий за рулем юнец наверняка хочет выглядеть крутым, – Павел пристроился за автобусом, решая, куда ехать. В контору? Ну нет. Домой? Если его ищут, то это глупо. И ведь наверняка ищут. К Любке? Тоже не дело. Едва отвел от нее направление удара, как сразу подставлять. К матери тоже нельзя. Нужно найти норку, безопасную норку, из которой можно делать вылазки, чтобы понять, что же все-таки происходит. Ведь происходит же! А для этого нужны деньги. Деньги есть у него дома и в банке. Куда лучше?
Он медленно ехал, размышляя.
Обложить могли как дом, так и банк. Это если за дело взялась серьезная структура. Скажем, органы. Но контроль за банком, точнее, за операциями на его счету, можно вести так, что заметить это невозможно в принципе. Даже обслуживающая его операционистка может не быть в курсе. Ситуацию же вокруг дома и тем более в собственной квартире он худо-бедно сумеет проконтролировать. На этот счет есть кое-какие заготовочки. Не панацея, конечно, но ведь, как известно, абсолютная панацея бывает только в сказках.
Итак, Петрович. Что он вчера такое сказал? Он сказал… Нет, даже не в этом дело. Дело в том, почему он начал расследование. Потому что появился повод. Как говорят журналисты, информационный повод. Ну и кто ему мог дать информацию, как не Марина? Нюхачка. Она и унюхала.
Машину Павла обогнал мотоциклист в глухом черном шлеме. И тоже с ревущим двигателем. Ну что за страсть такая у молодняка к громоподобному передвижению. Наверное, это подсознательное желание уподобиться Зевсу-громовержцу, несущемуся по небу на своей колеснице. Атавистическое мышление. Впрочем, психологи объясняют это естественным желанием молодых особей обратить на себя внимание, имеющим в основе инстинкт размножения. Павлины с их невероятно яркими перьями и громкими противными криками, павианы с вызывающе красными задами, петухи с налитыми кровью гребешками и франтоватыми хвостами тому подтверждение. Задача старых опытных самцов эту яркость и громкость давить до той поры, пока это в их уходящих силах.
Но нюхачка – не милицейская овчарка, которая только и может, что отыскивать и идентифицировать следы. Ее интеллект и способности побольше, чем у пса. Могла она подделать его след?
О подобном Павел не слышал. То есть какие-то разговоры на уровне слухов, а может, и предположений, ходили. Да мало ли какие страшилки водятся в их среде. У всех они свои. Биржевые брокеры пугают друг друга одним, главные бухгалтеры коммерческих фирм Другим, а милиционеры, скажем, третьим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93