Возможно ли перейти их, да еще с конем?
А пока княжич Яровит вел беседу с властелином загорья, в соседней с гридней светлице стояла перед своей матерью дочка властелина, растерянная и поникшая.
«Ты больна? Тебе плохо?»
«Да, матушка. Плохо, и очень. Но не потому, что больна».
«Тогда почему же?»
Не решалась открыться и еще больше страдала от этого.
«Там… – решилась наконец и залилась румянцем. – Там, у отца, сидит витязь, люб он сердцу моему, давно вижу его и во сне и наяву».
«Господи! Что слышу от тебя?»
«Матушка моя! – заплакала девушка и упала на колени. – Матушка добрая и золотенькая! Не гневайтесь на меня и не наказывайте меня. Потому что ничто не поможет. Лучше сделайте так, чтобы витязь этот остался у нас на ночь и потом, до тех пор, пока не признаюсь ему, от чего сгораю. А если, матушка, не найдете способ задержать его в нашем остроге, то там, в водовороте речки, найдете свою дочку».
Хозяйка испугалась и встревожилась не меньше, чем ее Жива. Да и где найдешь такую мать, чтоб была врагом своему дитяти. И пошла в гридницу, и заговорила гостя. А беседуя, поняла, что другой такой пары, как ее дочка и этот витязь, не сыскать во всем белом свете. Они, словно два цветка в саду царь-девицы, будет горе, и большое горе, если не останутся вместе.
И увивалась около гостя, и к столу приглашала. Когда же согласился отобедать, поспешила накрыть стол, позвала на трапезу мужей острога, семью свою, и среди них – привороженную чужинцем Живу.
Там он и увидел ее впервые, а уж как увидел и заговорил, понял: вот кто призывал его через горы, поэтому не стал медлить за трапезой и сказал девушке, что не возвратится за горы без нее.
«Я согласна, витязь, назваться твоей женой, – ответила ему Жива, – но ставлю одно условие: сделай так, чтобы могла ездить через горы к отцу-матери в гости».
На все соглашался и обещал. Почему бы и не пообещать? Земля его хотя и за горами, но не за далекими. По эту сторону гор отец Живы соберет народ, проложит путь до самого хребта, по ту – это же сделает его, Яровита, отец. А с перевалом и сам управится. Что ему, витязю, при молодости и силе? Или не сможет разрушить камень, или не сровняет гору?
Так мечталось, да не так вышло. Уже заканчивал дорогу через гору, как почувствовал страшную жажду. А неподалеку – слышно было – шумел, маня своей прохладой, поток. Вот он и пошел туда напиться. Долго и сладко пил, потом сел на коня и погнал его к отцовскому и материному жилью над Прутом. Не ощущал в себе каких-то перемен, ничего странного не замечал за собой. Подъехал к отцовскому жилищу, постучал в ворота, а его не пустили во двор.
«Кто ты?» – спросили через оконце.
«Разве не видите? Яровит!»
«Проезжай мимо, человече, если выдаешь себя за Яровита. Наш Яровит – молодец из молодцев, а ты, не будь сказано к ночи, сыч из пущи и старец под сто лет».
«Что ты мелешь? – разгневался Яровит на челядника. – Позови князя, если тебе сычи снятся».
«Нет нужды звать».
«А я велю: зови!» – громыхнул булавой в ворота.
Послушался челядник, пошел в дом, и оттуда появился вместе с князем-отцом. «Голос вроде Яровита, – говорил, идя следом, – а лицо – страшно и говорить какое».
Князь тоже вначале приоткрыл окошко, посмотрел через него и, как челядник, спросил у Яровита: кто он, чего хочет.
«Вы что, отец, – хотел возмутиться Яровит, а получилось жалобно. – Шутите со мной или заколдовали вас тут всех? Говорю же, Яровит я, сын ваш!»
Князь приоткрыл окно, слышно, разговаривают с челядником: «Не только голос, конь тоже Яровита. А в седле чужой и страшный человек. Что же делать? Боги светлые и боги ясные, подскажите, что делать?»
И думал дольше, чем следовало, и колебался больше, чем пристало князю, а потом сказал: «Переночуй, муж, где-нибудь, а к нам приедешь завтра, как настанет день».
«Да разве сейчас глубокая ночь?» – хотел было крикнуть Яровит, но не крикнул, больно стало ему, да так, что и голос пропал.
Покрутился у ворот и повернул коня к лесу. Там было у них тырло, а при нем халупа для челяди, которая ходила в летнюю пору за овцами. В той халупе и заночует.
Добравшись до жилья, все ходил, раздумывал в отчаянии. Возможно ли такое: родной отец не узнал, в дом не решался пустить на ночлег. Что же произошло? «Не только голос, конь тоже Яровита, – говорил челяднику, – а в седле чужой и страшный человек». Неужели это правда? Неужели так изменился?
Ощупал себя раз, другой и замер: с ним что-то не так. Приплюснутый нос, изрезанное глубокими морщинами лицо. Видно, и вправду похож на сыча из пущи.
Как же это произошло? Чья злая сила встала на их с Живой пути?
Выбежал во двор, под месяц и звезды, хотел сесть на коня, но сразу же удержал себя. Куда податься? Что делать? Кто признает его теперь? Остается взять себя в руки и ждать дня, а днем и сам поймет, что произошло.
О сне нечего было и думать. Лежал, уткнувшись изуродованным лицом в сено, и мучился, ворочался с боку на бок и не мог сомкнуть глаз. А на рассвете отвязал коня, вскочил в седло и поехал к горному озеру.
Пока добрался – и солнце выглянуло из-за горы, брызнуло яркими лучами на плес. Подъехал к горному озеру, заглянул в него – и глазам не поверил: на него смотрел старый-престарый, и вправду столетний, дед. Красоты, которая слепила когда-то девкам глаза, как не бывало. Щеки запали, лицо, лоб прорезали глубокие морщины. И рот провалился, подбородок заострился. Лишь глаза светились прежним молодецким блеском и сила в руках чувствовалась не меньшая, чем до сих пор. Поднялся, оглянулся и, выхватив меч, с лютой злостью взмахнул им. Стройная елочка, та, что была ближе к воде, упала, подкошенная ударом.
Окаменел Яровит от горя и печали. Кто отомстил ему? Неужели это из-за Живы? Кому-то не хочется, чтобы они с Живой взяли слюб? Так где же тот, кто не хочет этого? Почему не выйдет на поединок? Невидимым захотел быть, чары напустил. Когда, где и как? У Живы за столом или когда пил воду из потока-источника? Жива заметила бы и изменилась в лице.
Беда, выходит, от воды. А если так, может, вода и смоет с него эту уродливую маску?
Яровит не раздумывал, а разделся – и бегом к озеру. Вода холодной уже была, словно лед. Но он не обратил на это внимания.
Тщательно вымыл лицо, голову, нырял и плавал. А вышел на берег, глянул в успокоившуюся гладь – никаких перемен. Как был старым, сморщенным, так и остался.
Что же делать? Податься к родным, молить о помощи? А что они могут против колдовства? Нужно искать людей, которые могли победить чары, стать выше басих и баянов.
Где живут волхвы, знали многие, а таких, чтобы помогли Яровиту в его беде, все не было и не было. Или грустно смотрели на витязя и молчали, или разводили руками. Но Яровит не терял надежды, все ездил, ездил и расспрашивал. Когда повеяло настоящим холодом (а дело шло к зиме), вспомнил о Живе, о ее уютном жилье и остановил, обрадованный, коня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
А пока княжич Яровит вел беседу с властелином загорья, в соседней с гридней светлице стояла перед своей матерью дочка властелина, растерянная и поникшая.
«Ты больна? Тебе плохо?»
«Да, матушка. Плохо, и очень. Но не потому, что больна».
«Тогда почему же?»
Не решалась открыться и еще больше страдала от этого.
«Там… – решилась наконец и залилась румянцем. – Там, у отца, сидит витязь, люб он сердцу моему, давно вижу его и во сне и наяву».
«Господи! Что слышу от тебя?»
«Матушка моя! – заплакала девушка и упала на колени. – Матушка добрая и золотенькая! Не гневайтесь на меня и не наказывайте меня. Потому что ничто не поможет. Лучше сделайте так, чтобы витязь этот остался у нас на ночь и потом, до тех пор, пока не признаюсь ему, от чего сгораю. А если, матушка, не найдете способ задержать его в нашем остроге, то там, в водовороте речки, найдете свою дочку».
Хозяйка испугалась и встревожилась не меньше, чем ее Жива. Да и где найдешь такую мать, чтоб была врагом своему дитяти. И пошла в гридницу, и заговорила гостя. А беседуя, поняла, что другой такой пары, как ее дочка и этот витязь, не сыскать во всем белом свете. Они, словно два цветка в саду царь-девицы, будет горе, и большое горе, если не останутся вместе.
И увивалась около гостя, и к столу приглашала. Когда же согласился отобедать, поспешила накрыть стол, позвала на трапезу мужей острога, семью свою, и среди них – привороженную чужинцем Живу.
Там он и увидел ее впервые, а уж как увидел и заговорил, понял: вот кто призывал его через горы, поэтому не стал медлить за трапезой и сказал девушке, что не возвратится за горы без нее.
«Я согласна, витязь, назваться твоей женой, – ответила ему Жива, – но ставлю одно условие: сделай так, чтобы могла ездить через горы к отцу-матери в гости».
На все соглашался и обещал. Почему бы и не пообещать? Земля его хотя и за горами, но не за далекими. По эту сторону гор отец Живы соберет народ, проложит путь до самого хребта, по ту – это же сделает его, Яровита, отец. А с перевалом и сам управится. Что ему, витязю, при молодости и силе? Или не сможет разрушить камень, или не сровняет гору?
Так мечталось, да не так вышло. Уже заканчивал дорогу через гору, как почувствовал страшную жажду. А неподалеку – слышно было – шумел, маня своей прохладой, поток. Вот он и пошел туда напиться. Долго и сладко пил, потом сел на коня и погнал его к отцовскому и материному жилью над Прутом. Не ощущал в себе каких-то перемен, ничего странного не замечал за собой. Подъехал к отцовскому жилищу, постучал в ворота, а его не пустили во двор.
«Кто ты?» – спросили через оконце.
«Разве не видите? Яровит!»
«Проезжай мимо, человече, если выдаешь себя за Яровита. Наш Яровит – молодец из молодцев, а ты, не будь сказано к ночи, сыч из пущи и старец под сто лет».
«Что ты мелешь? – разгневался Яровит на челядника. – Позови князя, если тебе сычи снятся».
«Нет нужды звать».
«А я велю: зови!» – громыхнул булавой в ворота.
Послушался челядник, пошел в дом, и оттуда появился вместе с князем-отцом. «Голос вроде Яровита, – говорил, идя следом, – а лицо – страшно и говорить какое».
Князь тоже вначале приоткрыл окошко, посмотрел через него и, как челядник, спросил у Яровита: кто он, чего хочет.
«Вы что, отец, – хотел возмутиться Яровит, а получилось жалобно. – Шутите со мной или заколдовали вас тут всех? Говорю же, Яровит я, сын ваш!»
Князь приоткрыл окно, слышно, разговаривают с челядником: «Не только голос, конь тоже Яровита. А в седле чужой и страшный человек. Что же делать? Боги светлые и боги ясные, подскажите, что делать?»
И думал дольше, чем следовало, и колебался больше, чем пристало князю, а потом сказал: «Переночуй, муж, где-нибудь, а к нам приедешь завтра, как настанет день».
«Да разве сейчас глубокая ночь?» – хотел было крикнуть Яровит, но не крикнул, больно стало ему, да так, что и голос пропал.
Покрутился у ворот и повернул коня к лесу. Там было у них тырло, а при нем халупа для челяди, которая ходила в летнюю пору за овцами. В той халупе и заночует.
Добравшись до жилья, все ходил, раздумывал в отчаянии. Возможно ли такое: родной отец не узнал, в дом не решался пустить на ночлег. Что же произошло? «Не только голос, конь тоже Яровита, – говорил челяднику, – а в седле чужой и страшный человек». Неужели это правда? Неужели так изменился?
Ощупал себя раз, другой и замер: с ним что-то не так. Приплюснутый нос, изрезанное глубокими морщинами лицо. Видно, и вправду похож на сыча из пущи.
Как же это произошло? Чья злая сила встала на их с Живой пути?
Выбежал во двор, под месяц и звезды, хотел сесть на коня, но сразу же удержал себя. Куда податься? Что делать? Кто признает его теперь? Остается взять себя в руки и ждать дня, а днем и сам поймет, что произошло.
О сне нечего было и думать. Лежал, уткнувшись изуродованным лицом в сено, и мучился, ворочался с боку на бок и не мог сомкнуть глаз. А на рассвете отвязал коня, вскочил в седло и поехал к горному озеру.
Пока добрался – и солнце выглянуло из-за горы, брызнуло яркими лучами на плес. Подъехал к горному озеру, заглянул в него – и глазам не поверил: на него смотрел старый-престарый, и вправду столетний, дед. Красоты, которая слепила когда-то девкам глаза, как не бывало. Щеки запали, лицо, лоб прорезали глубокие морщины. И рот провалился, подбородок заострился. Лишь глаза светились прежним молодецким блеском и сила в руках чувствовалась не меньшая, чем до сих пор. Поднялся, оглянулся и, выхватив меч, с лютой злостью взмахнул им. Стройная елочка, та, что была ближе к воде, упала, подкошенная ударом.
Окаменел Яровит от горя и печали. Кто отомстил ему? Неужели это из-за Живы? Кому-то не хочется, чтобы они с Живой взяли слюб? Так где же тот, кто не хочет этого? Почему не выйдет на поединок? Невидимым захотел быть, чары напустил. Когда, где и как? У Живы за столом или когда пил воду из потока-источника? Жива заметила бы и изменилась в лице.
Беда, выходит, от воды. А если так, может, вода и смоет с него эту уродливую маску?
Яровит не раздумывал, а разделся – и бегом к озеру. Вода холодной уже была, словно лед. Но он не обратил на это внимания.
Тщательно вымыл лицо, голову, нырял и плавал. А вышел на берег, глянул в успокоившуюся гладь – никаких перемен. Как был старым, сморщенным, так и остался.
Что же делать? Податься к родным, молить о помощи? А что они могут против колдовства? Нужно искать людей, которые могли победить чары, стать выше басих и баянов.
Где живут волхвы, знали многие, а таких, чтобы помогли Яровиту в его беде, все не было и не было. Или грустно смотрели на витязя и молчали, или разводили руками. Но Яровит не терял надежды, все ездил, ездил и расспрашивал. Когда повеяло настоящим холодом (а дело шло к зиме), вспомнил о Живе, о ее уютном жилье и остановил, обрадованный, коня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127