Как же это случилось и почему? Пусть не было здесь меня. А где старейшины, волхвы наконец? Думают, нет князя, значит, можно и не творить богам треб?..»
Постоял князь и, огорченный, направился в Черн, а там и к своему терему.
«Чему же удивляться, – размышлял он, слезая с коня, – если я сам забыл после того, что случилось с Богданкой возле дуба Перуна, о стольном капище, о своей обязанности приносить жертвы Хорсу и молиться перед Хорсом за народ тиверский?»
Малка тоже вместе с мужем приехала в Черн. Еще в Соколиной Веже сказала:
– Богданко скучает по стольному городу, хочет побыть там, повидать всех.
А кто станет перечить, если этого желает Богданко? Ныне перед ним все стелются, заискивают, даже малыши, хотя им очень хочется побыть среди лесов в Соколиной Веже. Не высказать, как рады выздоровлению Богданки, поэтому только и делают, что милуют его и угождают ему. Даже самая младшая, Миланка, подошла сразу, как увидела его зрячим, и спросила:
– Не больно теперь, братик?
– Нет, Миланка, – улыбнулся Богданко. – Видишь, исцелился, свет вижу, тебя вижу. А почему спрашиваешь так?
– Потому что мне было очень больно, пока ты не видел.
И дома его не оставляют без внимания, и на людях тоже. Да и Малка не решается отпустить Богданку одного, сопровождает его или зовет в княжеский терем тех, кто хотел бы повидать сына. Словно дитя, радуется и цветет, глядя на выздоровевшего сына, что он, как и все, удостоен наивысшей благодати из благодатей божьих – видеть свет и людей в нем.
Как же сказать ей, если доведется: он – княжий сын, время ему возвращаться к ратной науке? А говорить рано или поздно придется.
Знал, говорить сейчас не время, когда-нибудь потом, потому и не спешил с преждевременными хлопотами. Подумал, да и забыл. Зато Малка не забыла напомнить ему о своем:
– Это что же оно будет, Волот? – сказала и пристально посмотрела.
– А что должно быть? С кем?
– Говорю о Богданке. Спрашивал ныне, не приедут ли к нам Вепры. Сразу подумала: он о Зоринке Вепровой думает как о суженой и хочет ее видеть.
– Пустое, Малка. Мал он еще, чтобы думать об этом.
– Ой нет, не так уж и мал. Скоро пятнадцатый год пойдет. А какого горя изведал… И Зоринка не забывала его, пока болел. Частенько наведывалась в Соколиную Вежу. Да и щебетуха какая. Сам видел и знаешь: не в отца – в мать пошла. Вот и нащебетала отроку желание-мечту.
Князь то ли не поверил ей, то ли не захотел верить.
– Жаль, – вздохнул. – Жаль, Малка, если Богданко на самом деле взлелеял в себе такие надежды. Слышала же и знаешь: Вепр отрекся от нас после смерти сына.
– Неужели на мир и надеяться нельзя?
– Выходит, так. Сказал, что не хочет быть воеводой в княжеской дружине, и уехал на дарованные ему земли при Дунае.
– А может, это он свою боль прячет за тем отчуждением?
– Ой, нет, чует сердце: нехорошее что-то замыслил бывший побратим. Да и верные люди доносят это до ушей.
– Может, тебе следует поехать, объясниться?
Волот недобро взглянул на жену.
– Хочешь сказать – повиниться?
– А почему бы и нет? Вина хоть и невольная, а есть. А невольную вину всегда можно объяснить.
– Только не Вепру. Как с ума сошел: и лютует, и пенится от злости, и угрожает. Будто я виноват, что его сын дошел до татьбы и заслужил позорную смерть.
– Вепр – отец, его можно понять.
– Я-то понимаю. А пойди спроси у Вепра, почему он не хочет всех нас понимать? Ему больно, что потерял сына. А сотнику из уличей не больно? Всему народу тиверскому не больно было бы, если бы дошло до наездов, а то и до настоящей сечи с уличами? Знаешь ли, скольких девок постигло бы тогда бесчестье и сколько бы мужей мы потеряли, если бы послушали Вепра и с оружием отбили его Боривоя? Ведь этим порушили бы вечный мир между кровными племенами.
– Если Вепр не хочет или не может быть рассудительным, то таким должен быть ты. И ради детей наших, и ради земли, слышишь? Вепр – лютый, не доведи боже иметь его врагом как в мирное, так и в бранное время, не поступись гордыней, пойди к нему. Я уверена, это умилостивит гневного мужа, а скажешь ему одно-два слова покаяния – и совсем расчувствуется, согласится с тобой: если пришла одна беда, следует ли звать другую?
– Он уже позвал ее. Спешно строит острог и пристанище при Дунае, а это неспроста.
– Тогда тем паче поезжай. Слышишь, Волот?
– Слышу, чего же не слышать.
XXXI
Князь Волот только собирался отправиться в путь, а Миловидка завершала его. Вдоль и поперек исходила многолюдные Фессалоники, расспрашивала встречных на улицах, в пристанище, не знают ли, где есть анты, стучалась под разными предлогами в ворота вельмож, не обходила и торжищ, где было полно разного люда, но все напрасно. Не было ее Божейки, канул в водовороте человеческом, уже и не отыскать, наверное, его следы. Одни говорят, не видели, другие – не знаем, третьи – пожимают плечами и идут мимо. А куда идти Миловиде, что делать, если и Фессалоники оказались миражем, в который верила, как в свое спасение, но который бесследно растаял.
Она так глубоко задумалась, что не услышала, как остановились рядом две женщины. Встрепенулась, когда ее окликнули.
– Вельможная госпожа спрашивает, – сказала старшая, наверное, челядница, – ты из Склавии?
Миловидка знала, что склавины – ближайшие на западе соседи тиверцев и тоже славяне, поэтому обрадованно подтвердила.
– А из каких склавинов? – поинтересовалась более молодая. – Из ринхинов, сагудатов или стримонцев?
Миловида о таких склавинах не слышала и покраснела.
– По правде говоря, – призналась, – я из антов. Склавины – наши близкие соседи и родичи, потому что, как и мы, славяне.
Молодая госпожа была чем-то слишком опечалена. Услышав ответ девушки, и совсем поникла. Собралась было идти, да остановилась, а может, только теперь заметила, что девушка обессиленная и изможденная. Спросила:
– Не из тех ли ты, достойная родичка, антов, какими торгуют ромеи?
– Да, – оживилась Миловида и поднялась на ноги. – Только я не раба ромейская, а вольная. Ищу рабов-антов, которых продали в позапрошлое лето в рабство.
Женщина задумалась на мгновение.
– Где же ты живешь, девушка пригожая?
– А где придется. Днюю под небом и ночую больше под небом. Время теплое, где примостилась, там и жилье.
– Так, может, ко мне пойдешь? Будет тебе где приютиться, а уж оттуда будешь ходить искать, кого тебе нужно.
– Спаси вас бог. Это и правда удобно. Вот только чем я отблагодарю вельможную госпожу за такую щедрость?
– Будешь ходить с Исидорой, – указала на свою попутчицу, – в морское пристанище за рыбой, на торжище за живностью. Так и отблагодаришь.
Та, которую называли Исидорой, молча и, как показалось Миловиде, со значением кивнула головой. Словно сказала этим: соглашайся. И Миловида согласилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Постоял князь и, огорченный, направился в Черн, а там и к своему терему.
«Чему же удивляться, – размышлял он, слезая с коня, – если я сам забыл после того, что случилось с Богданкой возле дуба Перуна, о стольном капище, о своей обязанности приносить жертвы Хорсу и молиться перед Хорсом за народ тиверский?»
Малка тоже вместе с мужем приехала в Черн. Еще в Соколиной Веже сказала:
– Богданко скучает по стольному городу, хочет побыть там, повидать всех.
А кто станет перечить, если этого желает Богданко? Ныне перед ним все стелются, заискивают, даже малыши, хотя им очень хочется побыть среди лесов в Соколиной Веже. Не высказать, как рады выздоровлению Богданки, поэтому только и делают, что милуют его и угождают ему. Даже самая младшая, Миланка, подошла сразу, как увидела его зрячим, и спросила:
– Не больно теперь, братик?
– Нет, Миланка, – улыбнулся Богданко. – Видишь, исцелился, свет вижу, тебя вижу. А почему спрашиваешь так?
– Потому что мне было очень больно, пока ты не видел.
И дома его не оставляют без внимания, и на людях тоже. Да и Малка не решается отпустить Богданку одного, сопровождает его или зовет в княжеский терем тех, кто хотел бы повидать сына. Словно дитя, радуется и цветет, глядя на выздоровевшего сына, что он, как и все, удостоен наивысшей благодати из благодатей божьих – видеть свет и людей в нем.
Как же сказать ей, если доведется: он – княжий сын, время ему возвращаться к ратной науке? А говорить рано или поздно придется.
Знал, говорить сейчас не время, когда-нибудь потом, потому и не спешил с преждевременными хлопотами. Подумал, да и забыл. Зато Малка не забыла напомнить ему о своем:
– Это что же оно будет, Волот? – сказала и пристально посмотрела.
– А что должно быть? С кем?
– Говорю о Богданке. Спрашивал ныне, не приедут ли к нам Вепры. Сразу подумала: он о Зоринке Вепровой думает как о суженой и хочет ее видеть.
– Пустое, Малка. Мал он еще, чтобы думать об этом.
– Ой нет, не так уж и мал. Скоро пятнадцатый год пойдет. А какого горя изведал… И Зоринка не забывала его, пока болел. Частенько наведывалась в Соколиную Вежу. Да и щебетуха какая. Сам видел и знаешь: не в отца – в мать пошла. Вот и нащебетала отроку желание-мечту.
Князь то ли не поверил ей, то ли не захотел верить.
– Жаль, – вздохнул. – Жаль, Малка, если Богданко на самом деле взлелеял в себе такие надежды. Слышала же и знаешь: Вепр отрекся от нас после смерти сына.
– Неужели на мир и надеяться нельзя?
– Выходит, так. Сказал, что не хочет быть воеводой в княжеской дружине, и уехал на дарованные ему земли при Дунае.
– А может, это он свою боль прячет за тем отчуждением?
– Ой, нет, чует сердце: нехорошее что-то замыслил бывший побратим. Да и верные люди доносят это до ушей.
– Может, тебе следует поехать, объясниться?
Волот недобро взглянул на жену.
– Хочешь сказать – повиниться?
– А почему бы и нет? Вина хоть и невольная, а есть. А невольную вину всегда можно объяснить.
– Только не Вепру. Как с ума сошел: и лютует, и пенится от злости, и угрожает. Будто я виноват, что его сын дошел до татьбы и заслужил позорную смерть.
– Вепр – отец, его можно понять.
– Я-то понимаю. А пойди спроси у Вепра, почему он не хочет всех нас понимать? Ему больно, что потерял сына. А сотнику из уличей не больно? Всему народу тиверскому не больно было бы, если бы дошло до наездов, а то и до настоящей сечи с уличами? Знаешь ли, скольких девок постигло бы тогда бесчестье и сколько бы мужей мы потеряли, если бы послушали Вепра и с оружием отбили его Боривоя? Ведь этим порушили бы вечный мир между кровными племенами.
– Если Вепр не хочет или не может быть рассудительным, то таким должен быть ты. И ради детей наших, и ради земли, слышишь? Вепр – лютый, не доведи боже иметь его врагом как в мирное, так и в бранное время, не поступись гордыней, пойди к нему. Я уверена, это умилостивит гневного мужа, а скажешь ему одно-два слова покаяния – и совсем расчувствуется, согласится с тобой: если пришла одна беда, следует ли звать другую?
– Он уже позвал ее. Спешно строит острог и пристанище при Дунае, а это неспроста.
– Тогда тем паче поезжай. Слышишь, Волот?
– Слышу, чего же не слышать.
XXXI
Князь Волот только собирался отправиться в путь, а Миловидка завершала его. Вдоль и поперек исходила многолюдные Фессалоники, расспрашивала встречных на улицах, в пристанище, не знают ли, где есть анты, стучалась под разными предлогами в ворота вельмож, не обходила и торжищ, где было полно разного люда, но все напрасно. Не было ее Божейки, канул в водовороте человеческом, уже и не отыскать, наверное, его следы. Одни говорят, не видели, другие – не знаем, третьи – пожимают плечами и идут мимо. А куда идти Миловиде, что делать, если и Фессалоники оказались миражем, в который верила, как в свое спасение, но который бесследно растаял.
Она так глубоко задумалась, что не услышала, как остановились рядом две женщины. Встрепенулась, когда ее окликнули.
– Вельможная госпожа спрашивает, – сказала старшая, наверное, челядница, – ты из Склавии?
Миловидка знала, что склавины – ближайшие на западе соседи тиверцев и тоже славяне, поэтому обрадованно подтвердила.
– А из каких склавинов? – поинтересовалась более молодая. – Из ринхинов, сагудатов или стримонцев?
Миловида о таких склавинах не слышала и покраснела.
– По правде говоря, – призналась, – я из антов. Склавины – наши близкие соседи и родичи, потому что, как и мы, славяне.
Молодая госпожа была чем-то слишком опечалена. Услышав ответ девушки, и совсем поникла. Собралась было идти, да остановилась, а может, только теперь заметила, что девушка обессиленная и изможденная. Спросила:
– Не из тех ли ты, достойная родичка, антов, какими торгуют ромеи?
– Да, – оживилась Миловида и поднялась на ноги. – Только я не раба ромейская, а вольная. Ищу рабов-антов, которых продали в позапрошлое лето в рабство.
Женщина задумалась на мгновение.
– Где же ты живешь, девушка пригожая?
– А где придется. Днюю под небом и ночую больше под небом. Время теплое, где примостилась, там и жилье.
– Так, может, ко мне пойдешь? Будет тебе где приютиться, а уж оттуда будешь ходить искать, кого тебе нужно.
– Спаси вас бог. Это и правда удобно. Вот только чем я отблагодарю вельможную госпожу за такую щедрость?
– Будешь ходить с Исидорой, – указала на свою попутчицу, – в морское пристанище за рыбой, на торжище за живностью. Так и отблагодаришь.
Та, которую называли Исидорой, молча и, как показалось Миловиде, со значением кивнула головой. Словно сказала этим: соглашайся. И Миловида согласилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127