А больше Узбегу ничего не надо. Вино прогонит из сердца заботу и суету, а любовь сделает нас счастливыми. Чего же больше?
Ничто, касающееся мирской суеты, давно уж не волновало сердце Узбега, исповедующего столь мудрые правила жизни. Ему было не жалко своих владений, и то, что произошло, он вовсе не считал своим несчастьем, как считали за него многие со стороны. Впрочем, все знавшие Узбега были уверены, что никакие удары судьбы не могут вывести из равновесия их атабека и заставить его обратить свое лицо и сердце к мелочной презренной суете вокруг.
Так думал и сам Узбег, но он не рассчитал одного, а именно того, что, при всей его мудрой философии, он по-прежнему остается человеком.
Однажды, когда атабек только что проснулся и не подносил еще чаши к губам и был трезв, из Тавриза прибыл гонец. Не переодевшись с дороги, он вошел к Узбегу, как будто известие, которое он принес, не терпело ни минуты отлагательства.
– Пусть великий и славный атабек разрешит доложить о событии, прискорбном для его души и его сердца. Но все в воле божьей…
Атабек прервал посла и махнул рукой.
– Говори, – а сам про себя подумал: "Что ты можешь сказать мне хуже того, что я сам знаю? Завтра или послезавтра ни тебя, ни меня не будет на этой земле. Мы станем глиной, прахом, пылью на ногах прохожего. Мы будем ничто. А ты хочешь испугать меня дурной вестью!"
Узбег налил большую пиалу вина, поднес ее к губам и еще раз кивнул вестнику.
– Говори!
Вестник с удивлением и даже с испугом глядел на рассеянного, беззаботного атабека. Постепенно его взгляд, видимо, проник в душу Узбега, и Узбег что-то понял, что-то прочитал в этом взгляде, потому что рука его, держащая пиалу, дрогнула и немного темно-красной душистой влаги перехлестнулось на драгоценный ковер.
– Султан Джелал-эд-Дин покорил почти весь Адарбадаган, – тихо и внятно начал вестник.
– И земли и воды принадлежат не людям, но богу. Он отдает их тому, кому захочет, – неторопливо перебил Узбег, потому что почувствовал, что это лишь далекий заход дипломата. Не для того же скакал гонец, чтобы рассказывать известное самому последнему адарбадаганцу.
– Царица Мелике-хатун сочеталась законным браком с хорезмийским султаном Джелал-эд-Дилом, – еще более тихо, но зато и более внятно проговорил гонец, стоявший на коленях.
Говоря это, он опустил голову, так что лбом ощутил шершавую поверхность ковра, и замер.
Острая сабля лежала около атабека. Вестник хорошо знал повадки восточных владык. Он знал, что бывает тому, кто приносит плохую весть. Он приготовился к тому, что неожиданно станет темно в глазах и никогда уж больше не рассветет.
Но удара сабли все не было. И вестник осторожно начал поднимать голову с ковра. Он увидел, что атабек сидит в прежней позе, но очень бледный, рука совсем не держит пиалу, вино плещется и льется через края.
– По своей воле… пожелала царица или султан употребил насилие и власть?
– По доброй воле, по своему желанию, по законам магометанской веры соединились царица и султан.
Вестник снова опустил голову, потому что теперь-то уж было бы совсем чудно, если бы атабек не схватился за саблю.
Но перед ним происходило нечто непонятное. Крупная дрожь, похожая на судороги, пробежала вдруг по всему телу Узбега. Атабек преклонил голову на подушку, поглядел вокруг взглядом, в котором не было ни смысла, ни жизни, еще один раз дернулся и затих навсегда.
Наведя порядок в Адарбадагане, Джелал-эд-Дин снова обратился к Грузии. Приехав в ставку, он первым делом расспросил о пленных, взятых в бою под Гарниси. Визирь только ждал этой минуты. Огромностью выкупа он надеялся снискать великую милость Джелал-эд-Дина. Но султан неожиданно разгневался. Что обиднее всего, он накричал на визиря в присутствии грузинских послов.
– Как ты смел вести переговоры с неверными, да еще без моего ведома! Я пришел в Грузию не для того, чтобы торговать врагами, но жестоко наказать врагов ислама и по возможности уничтожить их всех до одного. Сейчас же отошли обратно этих послов, и чтобы я больше не слышал ни о самих пленных, ни о выкупе за их собачьи шкуры!
Грузинские послы молча покинули шатер. Джелал-эд-Дин отдышался, успокоился и начал расспрашивать о размерах выкупа. Было видно, что цифра удивила его самого, и он задумался.
– Не уехали еще послы?
– Они здесь, властитель. Но кажется, выводят коней.
– Задержи их до вечера. – По губам султана пробежала улыбка, та самая улыбка, которая никогда еще не предвещала ничего хорошего его врагам.
Павлиа писал. Большая восковая свеча оплыла почти до конца, и стены тесной монастырской кельи сливались с мраком. Желтело только круглое пятно, в котором находились лицо Павлиа, его руки и лист пергамента. Пергаментный лист гремел и шуршал, перо скрипело, и все это было похоже на то, как скребутся и шуршат мыши в углу за дубовым сундуком, набитым рукописями, исписанными прилежной рукой мудреца Павлиа.
Павлиа сидел в белой длинной рубахе. За всю ночь он не сомкнул глаз. Он писал быстро, мелким почерком и часто останавливался только затем, чтобы размять затекшую руку. Не то что раньше, когда он мог писать без передышки целую ночь.
Горела и оплывала свеча, ложились на пергамент слова и строки, запечатлевалась летопись Грузии тех времен.
Странно, что строки одного цвета. Иные должны бы писаться горячей праведной кровью. Павлиа оторвался от работы и прислушался. Какое-то беспокойство почудилось в устоявшейся монастырской тишине. У ворот перекликалась стража, звякнуло стремя, захрапел конь, послышались торопливые шаги.
Монастырские ворота последнее время держались на запоре. Если кого-то пустили ночью, значит, это кто-нибудь свой и что-нибудь очень важное. Павлиа начал одеваться.
Не успел он застегнуть все пуговицы, как в келью осторожно постучали. Монахи ввели человека. На его одежде, лице, руках кровь перемешалась с дорожной грязью.
– Кто ты, откуда и зачем приехал в наш монастырь?
– Я грузинский посол, бежал из лагеря Джелал-эд-Дина.
– Бог мой, а что ты делал в лагере этого антихриста? – удивился Павлиа.
Посол опустился на каменный пол и продолжал:
– Мы везли выкупное золото султанскому визирю.
– Ну и что? Там ведь была частица и моих денег.
– Все было решено. Визирь должен был получить золото, а мы – пленных. Но откуда ни возьмись налетел султан. Он сильно разгневался на визиря и велел нас выгнать из шатра, а потом и из стана.
– Не отдал, значит, пленных султан?
– Какие пленные! Сами рады были унести ноги. И даже золота нашего не захотел, а ведь его было немало.
Павлиа приуныл. Он представил себе несчастную Цаго, которая все надежды свои возлагала на золото. Значит, рухнули, не сбылись ее надежды. Как она ждет послов, которые должны были вернуться с освобожденными пленниками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Ничто, касающееся мирской суеты, давно уж не волновало сердце Узбега, исповедующего столь мудрые правила жизни. Ему было не жалко своих владений, и то, что произошло, он вовсе не считал своим несчастьем, как считали за него многие со стороны. Впрочем, все знавшие Узбега были уверены, что никакие удары судьбы не могут вывести из равновесия их атабека и заставить его обратить свое лицо и сердце к мелочной презренной суете вокруг.
Так думал и сам Узбег, но он не рассчитал одного, а именно того, что, при всей его мудрой философии, он по-прежнему остается человеком.
Однажды, когда атабек только что проснулся и не подносил еще чаши к губам и был трезв, из Тавриза прибыл гонец. Не переодевшись с дороги, он вошел к Узбегу, как будто известие, которое он принес, не терпело ни минуты отлагательства.
– Пусть великий и славный атабек разрешит доложить о событии, прискорбном для его души и его сердца. Но все в воле божьей…
Атабек прервал посла и махнул рукой.
– Говори, – а сам про себя подумал: "Что ты можешь сказать мне хуже того, что я сам знаю? Завтра или послезавтра ни тебя, ни меня не будет на этой земле. Мы станем глиной, прахом, пылью на ногах прохожего. Мы будем ничто. А ты хочешь испугать меня дурной вестью!"
Узбег налил большую пиалу вина, поднес ее к губам и еще раз кивнул вестнику.
– Говори!
Вестник с удивлением и даже с испугом глядел на рассеянного, беззаботного атабека. Постепенно его взгляд, видимо, проник в душу Узбега, и Узбег что-то понял, что-то прочитал в этом взгляде, потому что рука его, держащая пиалу, дрогнула и немного темно-красной душистой влаги перехлестнулось на драгоценный ковер.
– Султан Джелал-эд-Дин покорил почти весь Адарбадаган, – тихо и внятно начал вестник.
– И земли и воды принадлежат не людям, но богу. Он отдает их тому, кому захочет, – неторопливо перебил Узбег, потому что почувствовал, что это лишь далекий заход дипломата. Не для того же скакал гонец, чтобы рассказывать известное самому последнему адарбадаганцу.
– Царица Мелике-хатун сочеталась законным браком с хорезмийским султаном Джелал-эд-Дилом, – еще более тихо, но зато и более внятно проговорил гонец, стоявший на коленях.
Говоря это, он опустил голову, так что лбом ощутил шершавую поверхность ковра, и замер.
Острая сабля лежала около атабека. Вестник хорошо знал повадки восточных владык. Он знал, что бывает тому, кто приносит плохую весть. Он приготовился к тому, что неожиданно станет темно в глазах и никогда уж больше не рассветет.
Но удара сабли все не было. И вестник осторожно начал поднимать голову с ковра. Он увидел, что атабек сидит в прежней позе, но очень бледный, рука совсем не держит пиалу, вино плещется и льется через края.
– По своей воле… пожелала царица или султан употребил насилие и власть?
– По доброй воле, по своему желанию, по законам магометанской веры соединились царица и султан.
Вестник снова опустил голову, потому что теперь-то уж было бы совсем чудно, если бы атабек не схватился за саблю.
Но перед ним происходило нечто непонятное. Крупная дрожь, похожая на судороги, пробежала вдруг по всему телу Узбега. Атабек преклонил голову на подушку, поглядел вокруг взглядом, в котором не было ни смысла, ни жизни, еще один раз дернулся и затих навсегда.
Наведя порядок в Адарбадагане, Джелал-эд-Дин снова обратился к Грузии. Приехав в ставку, он первым делом расспросил о пленных, взятых в бою под Гарниси. Визирь только ждал этой минуты. Огромностью выкупа он надеялся снискать великую милость Джелал-эд-Дина. Но султан неожиданно разгневался. Что обиднее всего, он накричал на визиря в присутствии грузинских послов.
– Как ты смел вести переговоры с неверными, да еще без моего ведома! Я пришел в Грузию не для того, чтобы торговать врагами, но жестоко наказать врагов ислама и по возможности уничтожить их всех до одного. Сейчас же отошли обратно этих послов, и чтобы я больше не слышал ни о самих пленных, ни о выкупе за их собачьи шкуры!
Грузинские послы молча покинули шатер. Джелал-эд-Дин отдышался, успокоился и начал расспрашивать о размерах выкупа. Было видно, что цифра удивила его самого, и он задумался.
– Не уехали еще послы?
– Они здесь, властитель. Но кажется, выводят коней.
– Задержи их до вечера. – По губам султана пробежала улыбка, та самая улыбка, которая никогда еще не предвещала ничего хорошего его врагам.
Павлиа писал. Большая восковая свеча оплыла почти до конца, и стены тесной монастырской кельи сливались с мраком. Желтело только круглое пятно, в котором находились лицо Павлиа, его руки и лист пергамента. Пергаментный лист гремел и шуршал, перо скрипело, и все это было похоже на то, как скребутся и шуршат мыши в углу за дубовым сундуком, набитым рукописями, исписанными прилежной рукой мудреца Павлиа.
Павлиа сидел в белой длинной рубахе. За всю ночь он не сомкнул глаз. Он писал быстро, мелким почерком и часто останавливался только затем, чтобы размять затекшую руку. Не то что раньше, когда он мог писать без передышки целую ночь.
Горела и оплывала свеча, ложились на пергамент слова и строки, запечатлевалась летопись Грузии тех времен.
Странно, что строки одного цвета. Иные должны бы писаться горячей праведной кровью. Павлиа оторвался от работы и прислушался. Какое-то беспокойство почудилось в устоявшейся монастырской тишине. У ворот перекликалась стража, звякнуло стремя, захрапел конь, послышались торопливые шаги.
Монастырские ворота последнее время держались на запоре. Если кого-то пустили ночью, значит, это кто-нибудь свой и что-нибудь очень важное. Павлиа начал одеваться.
Не успел он застегнуть все пуговицы, как в келью осторожно постучали. Монахи ввели человека. На его одежде, лице, руках кровь перемешалась с дорожной грязью.
– Кто ты, откуда и зачем приехал в наш монастырь?
– Я грузинский посол, бежал из лагеря Джелал-эд-Дина.
– Бог мой, а что ты делал в лагере этого антихриста? – удивился Павлиа.
Посол опустился на каменный пол и продолжал:
– Мы везли выкупное золото султанскому визирю.
– Ну и что? Там ведь была частица и моих денег.
– Все было решено. Визирь должен был получить золото, а мы – пленных. Но откуда ни возьмись налетел султан. Он сильно разгневался на визиря и велел нас выгнать из шатра, а потом и из стана.
– Не отдал, значит, пленных султан?
– Какие пленные! Сами рады были унести ноги. И даже золота нашего не захотел, а ведь его было немало.
Павлиа приуныл. Он представил себе несчастную Цаго, которая все надежды свои возлагала на золото. Значит, рухнули, не сбылись ее надежды. Как она ждет послов, которые должны были вернуться с освобожденными пленниками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117